Власть пса

– Когда молния ударяет близко, даже пахнет по-особому.

Снова прогремел гром.

– Вон, опять повозка индейцев! – воскликнула Роуз, когда утихло эхо.

– Какая еще повозка?

– Я видела ее утром. Было так интересно: я заметила их там, где дорога огибает скалы. Они шли, беседовали и вели старенькую лошадь под уздцы, но, увидев, что я смотрю, остановились, пересели в повозку и, не оглядываясь, проехали мимо. А на вершине, представляешь, снова пошли пешком.

– Для них это что-то вроде вопроса чести.

– Куда они направлялись, как ты думаешь? Утром, я имею в виду. Во всяком случае, надолго они не задержались. Да и откуда они ехали?

– Полагаю, из резервации. Погоди-ка, я схожу за биноклем.

– Она в милях двухстах отсюда.

– Наверняка собирались добраться до гор. Ты же знаешь, индейцам нельзя покидать резервацию.

– Почему?

– Чтобы глаза не мозолили. Разреши одному тут болтаться, так они все сюда придут.

Под шепот ветра в листве Джордж стоял на крыльце, увитом хмелем, и следил за индейцами. Затем сел и продолжил смотреть. А после передал бинокль Роуз.

– Я и не знала, что один из них – мальчик!

– Серьезно? Лет одиннадцать или двенадцать на вид. Получается, он еще не родился, когда индейцы жили здесь, и никогда не видел этих мест.

– А в черной шляпе его отец? Привез показать мальчику их старые земли?

– Похоже на то.

– Ненадолго же они остались в горах.

– Боюсь, до гор они и не дошли, – откашлялся Джордж.

– Почему? Лошадь старая?

Тем временем индейцы миновали дом Бёрбанков и скоро должны были скрыться за скалами.

– Фил с утра ездил проверить одного погонщика. Думаю, он их и развернул.

– Развернул?! Но почему? Ведь они две сотни миль проделали!

– Что ж, я уже сказал, что будет, если они начнут покидать резервацию. Что до Фила, то он никогда не питал любви к индейцам, кем бы они ни были.

– В смысле «кем бы они ни были»?

– Если я не ошибаюсь… Дай-ка мне бинокль. Да. Старый индеец – сын вождя.

– Сын вождя!

– Он умер незадолго до того, как индейцев отослали в резервацию. Вон там его похоронили, под скалой. Можно будет как-нибудь подняться к его могиле, устроить пикник.

– Они и хотели увидеть могилу, наверное! – вдруг поднялась Роуз. – Джордж, ты представляешь, что чувствует сейчас этот мальчик?

– Что?

– Вот так запросто белый человек может развернуть его отца, сына вождя. Ты только представь. Он никогда этого не забудет.

– Может, ты и права. Впрочем, строго говоря…

Но Роуз его уже не слышала – она тотчас рванула с крыльца. Один из работников видел, как она мчалась с невнятными воплями, словно умалишенная. Туфли девушки не слишком подходили для ходьбы. Спотыкаясь на высоких каблуках, оно падала и тут же принималась бежать вновь. «Стойте! Пожалуйста, стойте!» – кричала Роуз индейцам и, наконец нагнав их, припала к повозке, с трудом переводя дух.

– Я видела вас утром, – улыбнулась она старому индейцу, и тот снял с головы шляпу.

Мальчик сидел, выглядывая из-за ушей старой лошади.

– Я не знала, что вы сын вождя.

– Вы знали моего отца? – заговорил Эдвард Наппо.


– Мой муж знал. И мы почтем за честь, если вы остановитесь у нас.

Маленькая, хрупкая, милая девушка, оглядывал индеец Роуз, разве смогла бы она обращаться с коровой, готовить, выделывать кожу для перчаток? Много ли зим она выдержит, даже не слишком суровых?

– Спасибо. Это честь и для нас с сыном.

Эдвард развернул клячу. Мальчик наградил отца гордым, величавым взглядом и поправил шапку на лбу.



Когда лошадь идет рысью, она ступает двумя ногами по диагонали – одновременно поднимая левую переднюю и правую заднюю ногу, а затем наоборот. Трудная, тряская езда для всадника: на каждый шаг он должен приподняться на стременах и сдерживать толчки в седло коленями. Однако как бы ты ни был хорош – будешь болтаться, точно болванчик из табакерки.

При иноходи лошадь ступает параллельными парами, выставляя поочередно две левые и две правые ноги. Движение легко и приятно для всадника: можно спокойно сидеть в седле, мерно покачиваясь в такт лошади. Любая кляча способна идти рысью, но иноходью – лишь немногие. Золотисто-гнедой конь Фила был превосходным иноходцем; сдержанная сила, как в ритмичном движении поршня, ощущалась в каждом ударе его ноги.

Спускаясь по каньону, Фил шел уверенно и прямо. Время от времени, чтобы передохнуть, он приподнимался на стременах и вдыхал запах стынущей земли, аромат приближающегося вечера. В дороге всадника застал короткий ливень, краем зацепивший горную тропку, однако тот умудрился почти не промокнуть. Еще острее ощущались в сыром воздухе ароматы свежей полыни и диких роз, цветущих вдоль дороги. Некоторые запахи всегда были особым наслаждением для Фила. Рядом плескалась о камни река, белела дикая черемуха. В лесу в наивной уверенности, что спрятался надежно, замер олень.

Утолив жажду, Фил решил подождать еще немного, однако юный работник так и не вернулся на стоянку. Что ж, может, у этого малого и есть шанс. Фил был осторожен, и потому ничто в хижине не выдавало прихода гостя; не разглядеть и свежих следов на плотно утоптанной тропке. На всякий случай стоит проверить юношу еще раз: начатое им письмо оставляет все-таки подозрение, что к работе он относится легкомысленно и считает ее забавой.

Довольный жизнью, Фил ехал на ранчо напрямик, через конское пастбище – и за время пути аж четыре раза ему приходилось спешиваться. Дело было в «мормонских» воротах из колючей проволоки, что по прихоти фермеров перекрыли собой старую гужевую дорогу. Старой она считалась еще в детстве Фила, однако теперь (с четырьмя-то парами ворот) пользоваться ею совсем перестали, и дорога заросла густой травой. Иногда мужчина намеренно оставлял ворота открытыми, чтобы показать, что он думает о них и о тех болванах, что купились на брошюры с железнодорожных станций, суливших всевозможные блага для финнов, шведов и бог знает кого еще. Занимайте землю! Выращивайте пшеницу! Многие клюнули на эту удочку. Получили от государства участок или половину, запаслись семенами, пахали, сажали… и ждали дождей, что в этих краях случались нечасто. Нынче фермеров осталось немного – вернулись в шахты и фабрики, откуда они и выползли. Напоминают о них теперь лишь убогие, открытые всем ветрам домишки, разбросанные по округе. Покрылись ржавчиной кровати, где когда-то спали и любили друг друга мужчины и женщины. Пожелтели газеты, заменявшие им обои. Вот в уголке притаилась детская куколка. Все это заставляло задуматься, даже, может, пожалеть несчастных – в конце концов, они тоже люди. Одного Фил не мог простить фермерам – они не нашли в себе сил пораскинуть умом и сделать очевидные выводы.

На последних воротах он слегка расцарапал руку – пустяки, лишь немного крови. Подобные мелкие неприятности служили предупреждением, что впереди следует ждать новых. Как давно заметил Фил, такие напасти в его жизни никогда не приходили одни. Так и случилось. Припав к седлу, он пробирался через ивовую рощу, когда по носу ему хлестанула одна из нависавших над головой веток – Фил схватил и сломал ее.

Теперь всадник ехал через ивняк на конском пастбище, примерно в ста ярдах, не больше, от того места, где он купался. Выбравшись на открытую поляну, густо поросшую полевицей и тимофеевкой, Фил резко остановил лошадь.

Он просто не мог поверить своим глазам.

Среди лошадей мужчина заметил одинокую клячу – и каждая клеточка его тела напряглась от злости. Обернувшись, он разглядел палатку у реки, за поворотом ивняка, а рядом индейцы развели костер, откуда клочками дымок поднимался над деревьями.

Фил помчался к ним, оглядываясь по сторонам с высоты золотистой лошади. Маленького индейца нигде не было видно: надо полагать, сидел в палатке или прятался в кустах. Старик же стоял, повернувшись спиной, и как будто не слышал топот бегущей к нему лошади: до последнего не верил в неизбежное. Старый индеец склонился над костром, по сторонам от которого возвышались две рогатины из ивовых веток. С третьей, поперечной ветки свисало потертое ведерко, в каких обычно продают смазку для колес. В ведерке виднелось что-то, подозрительно напоминающее свежее мясо и пахнущее соответственно.

Индеец растерялся.

– Я, кажется, велел вам убираться.

– Но леди…

– Но леди что?

– Леди большого дома. Сказала. Тут можно.

– Леди большого дома так сказала, значит? – фыркнул Фил. – Давайте, сворачивайтесь. – И, развернув коня, поскакал к амбару.

В длинном бревенчатом амбаре было устроено два входа, по одному на каждом торце. Когда Фил подводил лошадь к стойлу, глаза его на секунду ослепила внезапная густая темнота. Он спешился и, повесив седло на крюк, повел золотистого коня к выходу. Однако, как ни тянул он за поводья, конь упрямился и не хотел идти, а после вырвался и стал валяться в пыли за амбаром. Фил вернулся внутрь и, все еще с трудом передвигаясь в темноте, едва не столкнулся с Джорджем.

Джордж был большим любителем биноклей. На шкафу в гостиной всегда хранилась превосходная пара от «Бауш энд Ломб». Бинокли эти, один за другим, вечно пропадали из дома в дешевых чемоданах кухарок и прислужниц – вещь ценная, и прихватить удобно, – однако новая пара тут же занимала отведенное ей место в гостиной. Неспособный заподозрить кого-либо в столь немыслимом преступлении, Джордж и не пытался спрятать бинокль: купить новый казалось проще, чем допустить столь ужасную мысль. Часами он мог стоять у окна и следить за передвижениями лошадей и коров, смотреть на лесные пожары и сходы снежных лавин.

В тот день Джордж также стоял у окна наверху и наблюдал за перемещениями Фила. Как только тот ввязался в переговоры с индейцами, он спустился и, захватив шляпу и перчатки, направился в амбар, чтобы встретить брата рядом с его стойлом. В порыве злости Фил не сдерживал себя: наплевав на всех вокруг – рабочих, служанок, друзей, членов семьи, гостей, – он говорил все, что приходило ему в голову, и отчасти Джордж понимал, что выговориться куда полезнее, чем держать все в себе. К тому же болтливость давала брату невероятное преимущество: она заставляла людей подумать дважды, прежде чем перейти ему дорогу. Все боялись вспышек его гнева и той ужасной правды, какую в такие минуты начинал выдавать Фил. Все – даже Старик Джентльмен со Старой Леди.

В общем, приступ бешенства по поводу индейцев Джордж решил пережить в темноте амбара.

– Какого черта лысого, – столкнувшись с братом, закричал Фил, – какого, черт побери, дьявола, там делают индейцы?!

– Спокойно, – тихо ответил Джордж. – Я разрешил им постоять там пару дней.

– Ты?! – выпалил он и сделал шаг назад, чтобы оглядеть брата сверху донизу. – Да ты вообще из своего гребучего умишка выжил?

– Ничего плохого они не сделают. В девятьсот двадцать пятом, я полагаю, мы уж сможем защитить свое добро от индейцев.

– Смотрю, Джорджи-бой, ты язык отрастил? Юмору обучился, да? Попробуй теперь напрячь извилины!

– Спокойно, Фил. Все хорошо. Просто подумай о том, что чувствуют люди.

– Люди чувствуют?! Это кто? Кто именно чувствует?

– Индейцы. Вот, например, тот мальчик.

Фил снова смерил брата взглядом небесно-голубых, ничего не упускающих глаз. Губы его скривились в улыбке.

– Откуда такая внезапная любовь к индейцам? Смешно до колик, Джорджи-бой. – И Фил расхохотался. – Как можно быть таким слепым, я поражаюсь просто.

– Ты к чему это клонишь? – спросил Джордж, облокотившись на стойло.

Фил опустил голову, переводя дух после резкого, режущего слух ледяного хохота. Хохотал он не только над Джорджем, но и над женщиной, слишком задержавшейся в их доме.

– Взглянул бы ты на себя. Вот иди, посмотри хорошенько в зеркало. Глаза-то вылупи на свою физиономию. А потом задай себе вопрос: почему эта дамочка вышла за тебя замуж?