Весна умирает осенью
Часть 12 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
XIII
Монпарнас
До Монпарнаса ее подбросил университетский приятель Франсуа. Парень явно симпатизировал Оливии, но о ее отношениях с гуру расследовательской журналистики он прекрасно знал – Родион читал у них лекции на первом курсе, они пользовались большой популярностью. После нескольких неудачных попыток ухаживания Франсуа вынужден был смириться с данностью, но всегда был рад подбросить Оливию в нужное место на своем мотоцикле или поделиться конспектами, если та вдруг пропускала занятие.
В этот раз, однако, он очень торопился, а потому высадил ее у метро «Гетэ» и, помахав рукой, мгновенно слился с потоком машин на бульваре Монпарнас.
Обогнув офисную башню, которую, как гнилой безобразный зуб, было видно из любой точки Парижа, Оливия оказалась на довольно безликой улице. Единственной ее достопримечательностью служил автосервис.
Пролистывая взглядом номера домов, она наконец заметила ворота, за которыми скрывался мощеный пассаж. Справа и слева тянулись ряды двухэтажных деревянных построек – каждая со своим отдельным входом. Увитые плющом, отчеркнутые кустами жимолости и сирени, они разительно отличались от остальных домов этого квартала.
В пассаже было пустынно, и Оливия присела на скамью, чтобы осмотреться. Пространство выглядело небольшим и насчитывало с десяток дверей. Большинство из них было выкрашено в белый или мятно-зеленый цвет и отмечено вывеской. Похожие и одновременно очень разные, они выдавали нрав обитателей этих павильонов для творческих людей.
Вот рабочее пространство дизайнера по фамилии Вонг: в нем все продумано до мельчайших деталей – от формы дверной ручки до шрифта, каким выгравировано его имя на табличке. А вот фотолаборатория: ее окна затемнены плотными шторами. К ним пришпилен листок с длинной аббревиатурой вместо названия. Далее примостилась «экспериментальная киностудия»: вдоль ее окон теснятся горшки с рододендронами, а на вывеске красуется черный иероглиф.
Интересно, где же мастерская Соланжа?
Оливия посмотрела по сторонам – спросить было некого. Вдруг откуда-то донесся шум. По ступенькам, ведущим к одной из студий в верхнем этаже, скатилась, клацая коготками, мохнатая болонка в моряцком костюмчике. Вслед за ней спустилась коротко стриженная девушка, которая усадила своего «миньона» на раскладной стульчик и принялась его фотографировать.
Дождавшись окончания фотосессии, Оливия подошла поближе. Девушка обернулась.
– Вы кого-то ищете?
– Да нет, шла мимо и заглянула посмотреть, что здесь… Это же творческие резиденции, верно?
Девушка неопределенно пожала плечами.
– Да, когда-то здесь обретались известные люди. Во время Первой мировой вон там, – она указала вглубь пассажа, на большое пустующее пространство с застекленной стеной, – находилась столовая для монпарнасской богемы: Модильяни, Шагал, Матисс, Леже – все собирались тут! Теперь же практически любой может снять себе тут угол в пассаже – гением для этого быть не нужно…
– Что же, ни одного художника у вас не осталось?
– Раньше были, – вздохнула девушка. – И довольно известные. Жак Соланж, например… Но он недавно умер.
– Соланж жил здесь? – Оливия разыграла изумление.
– Ну как жил… В основном работал. Как раз в том павильоне, где раньше была столовая. Наверху у него имелась комнатка-антресоль. Жак иногда оставался там ночевать.
– Как интересно… А сын его здесь бывает?
Девушка удивилась.
– Сын? А что ему здесь делать? Он же совсем еще ребенок. Торчит со своей теткой в каком-то пригороде. Та сдает внаем жилые баржи – вроде гостевых комнат для отпускников. А студия так и стоит закрытой. Хотите посмотреть? Мне оставили ключ – вдруг кто-то захочет ее снять?
Они приблизились к застекленному павильону, рядом с которым скучал, прикрученный цепью к тополиному стволу, прогулочный велосипед. Девушка обошла его и, взобравшись на небольшой каменный выступ, вытянула руку вверх и пошарила под навесом. Через секунду она выудила оттуда связку ключей. Отомкнув дверь, посторонилась, пропуская Оливию внутрь.
– Проходите! Электричество отключили, зато дневного света достаточно.
Просторная мастерская была разделена на несколько зон. У окна – рабочий стол с листками бумаги, карандашами, рисовальным углем, ластиками и старомодным пресс-папье. Чуть поодаль – верстак, к которому прислонены подрамники и деревянные рейки. Слева расположился обеденный стол. Между стеной и этажеркой со стеклянными банками, из которых торчали разномастные кисточки, помещались мольберты и холсты.
Поодаль, в небольшом алькове, Оливия заметила громоздкий аппарат с тремя цилиндрами, плотно примыкающими друг к другу.
– А это что? – Она подошла к нему поближе.
– Краскотерочная машина, – отозвалась девушка. – Жак был старомоден и многие вещи делал сам. Грунтовал холсты, натягивал их на подрамники, прибивал латунными гвоздиками. Сам изготавливал краски. Здесь до сих пор пахнет скипидаром, чувствуете?
Оливия втянула носом воздух.
– Скорее, каким-то мебельным лаком… – возразила она для порядка, готовясь перейти к главному. – А вы близко общались с Соланжем?
– Он приглашал меня время от времени помочь ему затирать порошок с льняным маслом, чтобы получилась краска. Потом мы раскладывали ее по специальным емкостям. Довольно муторный процесс, но мне это нравилось. За работой мы много разговаривали. Однако, – девушка опустила глаза в пол, – в последнее время Жак был молчалив. Перед смертью он несколько дней не выходил из павильона и никого сюда не приглашал… До сих пор себя виню! Должна была почувствовать, что с ним происходит что-то неладное.
Она замолчала и отвернулась к окну.
– Я заметила, что в студии нет ни одного рисунка или картины. Вон, крючки на стене, а на стуле – пустые рамочки…
Девушка шмыгнула носом.
– Приходила сестра Жака, забрала его последние работы и оставила мне ключ. Сказала: «Если кто-то будет интересоваться помещением, пусть свяжется со мной».
– А можно мне ее телефон? Один близкий друг как раз ищет пространство под шоу-рум. Ему бы эта студия наверняка понравилась.
Девушка достала свой аппарат, отыскала нужный номер и продиктовала его Оливии.
– Надеюсь, ваш друг – порядочный человек. Не хотелось бы, чтобы в этом месте поселился какой-нибудь коммерсант, вроде тех, что крутились в последнее время вокруг Жака. Они его и угробили!
– Вы говорите о ком-то конкретно?
– Да много их тут было. Соланж ведь был бессребреник, такие люди прямо-таки притягивают к себе стервятников. Жаль только некому с этим разбираться… В гроб загнали – и нет человека. А картины его теперь с молотка уйдут.
– Почему вы так думаете?
Девушка вдруг осеклась.
– Что-то заболталась я с вами… мне пора. Будете сестре Жака звонить, скажите, что от меня. А то ей во всех теперь журналисты мерещатся: достали они ее, вечно что-то вынюхивают.
Мутноватая вода оглаживала борта заброшенной баржи, к которой их привел навигатор. Она называлась «Эйфель» и стояла на месте «Галеона», который Родион арендовал на выходные на одном из сайтов туристической недвижимости. В рубрике «Связаться с владельцем» значилось имя хозяйки: Жанна Соланж. Ее телефон совпадал с имевшимся у Оливии номером.
Деревенька на берегу Сены, где была пришвартована кавалькада плавучих домов, находилась в часе езды от Парижа. Она состояла из нескольких улиц, супермаркета, аптеки, детского сада и церкви.
В прозрачном воздухе гомонили воробьи; по газонам, разнеженно курлыкая, бродили голуби. На небольшом пятачке перед собором играла малышня: прыгалки, волчки, вертушки йо-йо, поролоновые мячики и перьевые воланы…
Чуть поодаль возле лотерейного киоска собралась группа мужчин: дымя сигаретами, они что-то оживленно обсуждали.
Притормозив, Родион опустил боковое стекло.
– Добрый день! Мы ищем «Галеон». Где он, не подскажете?
– А, так хозяйка его подальше отогнала. Проедете вдоль берега метров пятьсот – и увидите. Там еще лужайка для пикника и шезлонги… Романтичное местечко!
Они не преувеличивали. «Галеон» оказался элегантной баржей с пальмами в кадушках, плетеной мебелью и электрическим грилем на верхней палубе. Судно стояло чуть в стороне от остальных «поплавков», упираясь носом в камыши.
В сотне метров от него парил над поляной серебристый дракон. Присмотревшись, Родион увидел мальчишку лет четырнадцати. Задрав вверх курчавую голову, тот с интересом следил за траекторией движения своего воздушного змея, поводя бечевкой из стороны в сторону. Дракон поблескивал на солнце чешуей и совершал неторопливые маневры.
– Вы, наверное, господин Лаврофф? Я не ошиблась? – произнес вдруг кто-то за спиной.
Родион и Оливия, наблюдавшие за кульбитами дракона, обернулись.
Навстречу им шла худощавая женщина в льняных брюках и соломенной шляпе. В руках она несла стопку махровых полотенец и две бутылки питьевой воды.
– Добрый день, мадам, – приветливо улыбнулся ей Родион. – Еле отыскали ваш фрегат.
– Я переставила его чуть дальше, в более уединенное место. С тех пор как Пьер остался со мной, – она кивнула в сторону мальчика со змеем, – мы часто проводим время на барже. Это отвлекает его от грустных мыслей…
– «Галеон» сдается только на выходные?
– Да, в теплый сезон. Сами пока живем в доме. Правда, Пьеру там не нравится. Понимаете, его отец… Он недавно умер. А мать мальчик потерял совсем рано. Раньше Пьер приезжал сюда с родителями на время каникул, и все теперь напоминает ему о них: и фотографии на стенах, и вещи отца, и его рисунки…
– Отец был художником?
– Достаточно известным. Жак Соланж – вам это имя о чем-нибудь говорит?
– Ну конечно! – воскликнула Оливия, дождавшаяся удобного момента, чтобы вклиниться в беседу. О тактике поведения они договорились еще в машине: Жанна Соланж испытывала неприязнь к журналистам, поэтому не стоило наводить ее на подозрения. Они решили изображать из себя обычную влюбленную пару, сбежавшую из мегаполиса на романтический уикенд. – Неужели знаменитый Жак Соланж – ваш брат?
Глядя на ее невинное лицо с широко распахнутыми глазами, Родион подумал, что в ролевых играх с источниками она превосходит его в разы. Этому способствовало ее театральное прошлое: Оливия умела перевоплощаться и выбирать ту интонацию, которой требовал психотип собеседника.
– Да, старший. Мы были очень друг к другу привязаны. Но мне нравилась деревенская жизнь, а Жак всегда стремился в Париж. И вот чем это закончилось…
– Я читала о нем очерк в «Мадам Фигаро». Какая преждевременная смерть! Он же был в расцвете творческих сил – столько чудесных картин за последние годы написал. Кстати, мне удалось взглянуть на его «Парижский цикл» на одном вернисаже… – Оливия сделала преднамеренную паузу, будто бы пытаясь вспомнить название. – Кажется, в «Галери Монтень». Правда, в тот момент работы уже были кому-то проданы…
Лицо женщины потемнело.
– Если бы это зависело от меня, я бы их сохранила для Пьера. Но делами брата занималась одна организация.
– Организация?
– Ох, это длинная история… После смерти Жака нам достались лишь несколько рисунков, висевших в его студии на Монпарнасе – вот и все наследство. Хорошо, что я их успела забрать: этот жулик до сих пор пережить не может, что они уплыли у него из рук. Ему казалось, он все предусмотрел, все так удачно обставил с агентским договором. Обобрал Жака и глазом не моргнул!
– Ваш брат стал жертвой какого-то мошенничества? – сочувственно уточнила Оливия, делая вид, что не улавливает сути.
– Мошенничества? – Губы женщины задрожали. – Да его откровенно обокрали! Мерзавец Монтень десять лет окучивал Жака, втирался к нему в доверие. Постепенно «дружище Анри» стал незаменим: брат наконец смог сосредоточиться на творчестве и не думать о насущном. Начиналось все с того, что он оказывал Жаку мелкие услуги: устроить ребенка в престижную школу, снять достойное жилье, подыскать хорошего врача… Потом помог продать несколько картин. А затем подсунул ему этот фонд. Жак ведь не знал, что незаменимый Анри – его соучредитель!
Оливия растерянно на нее посмотрела и открыла было рот, чтобы задать какой-то вопрос, но женщина вдруг опомнилась.
Монпарнас
До Монпарнаса ее подбросил университетский приятель Франсуа. Парень явно симпатизировал Оливии, но о ее отношениях с гуру расследовательской журналистики он прекрасно знал – Родион читал у них лекции на первом курсе, они пользовались большой популярностью. После нескольких неудачных попыток ухаживания Франсуа вынужден был смириться с данностью, но всегда был рад подбросить Оливию в нужное место на своем мотоцикле или поделиться конспектами, если та вдруг пропускала занятие.
В этот раз, однако, он очень торопился, а потому высадил ее у метро «Гетэ» и, помахав рукой, мгновенно слился с потоком машин на бульваре Монпарнас.
Обогнув офисную башню, которую, как гнилой безобразный зуб, было видно из любой точки Парижа, Оливия оказалась на довольно безликой улице. Единственной ее достопримечательностью служил автосервис.
Пролистывая взглядом номера домов, она наконец заметила ворота, за которыми скрывался мощеный пассаж. Справа и слева тянулись ряды двухэтажных деревянных построек – каждая со своим отдельным входом. Увитые плющом, отчеркнутые кустами жимолости и сирени, они разительно отличались от остальных домов этого квартала.
В пассаже было пустынно, и Оливия присела на скамью, чтобы осмотреться. Пространство выглядело небольшим и насчитывало с десяток дверей. Большинство из них было выкрашено в белый или мятно-зеленый цвет и отмечено вывеской. Похожие и одновременно очень разные, они выдавали нрав обитателей этих павильонов для творческих людей.
Вот рабочее пространство дизайнера по фамилии Вонг: в нем все продумано до мельчайших деталей – от формы дверной ручки до шрифта, каким выгравировано его имя на табличке. А вот фотолаборатория: ее окна затемнены плотными шторами. К ним пришпилен листок с длинной аббревиатурой вместо названия. Далее примостилась «экспериментальная киностудия»: вдоль ее окон теснятся горшки с рододендронами, а на вывеске красуется черный иероглиф.
Интересно, где же мастерская Соланжа?
Оливия посмотрела по сторонам – спросить было некого. Вдруг откуда-то донесся шум. По ступенькам, ведущим к одной из студий в верхнем этаже, скатилась, клацая коготками, мохнатая болонка в моряцком костюмчике. Вслед за ней спустилась коротко стриженная девушка, которая усадила своего «миньона» на раскладной стульчик и принялась его фотографировать.
Дождавшись окончания фотосессии, Оливия подошла поближе. Девушка обернулась.
– Вы кого-то ищете?
– Да нет, шла мимо и заглянула посмотреть, что здесь… Это же творческие резиденции, верно?
Девушка неопределенно пожала плечами.
– Да, когда-то здесь обретались известные люди. Во время Первой мировой вон там, – она указала вглубь пассажа, на большое пустующее пространство с застекленной стеной, – находилась столовая для монпарнасской богемы: Модильяни, Шагал, Матисс, Леже – все собирались тут! Теперь же практически любой может снять себе тут угол в пассаже – гением для этого быть не нужно…
– Что же, ни одного художника у вас не осталось?
– Раньше были, – вздохнула девушка. – И довольно известные. Жак Соланж, например… Но он недавно умер.
– Соланж жил здесь? – Оливия разыграла изумление.
– Ну как жил… В основном работал. Как раз в том павильоне, где раньше была столовая. Наверху у него имелась комнатка-антресоль. Жак иногда оставался там ночевать.
– Как интересно… А сын его здесь бывает?
Девушка удивилась.
– Сын? А что ему здесь делать? Он же совсем еще ребенок. Торчит со своей теткой в каком-то пригороде. Та сдает внаем жилые баржи – вроде гостевых комнат для отпускников. А студия так и стоит закрытой. Хотите посмотреть? Мне оставили ключ – вдруг кто-то захочет ее снять?
Они приблизились к застекленному павильону, рядом с которым скучал, прикрученный цепью к тополиному стволу, прогулочный велосипед. Девушка обошла его и, взобравшись на небольшой каменный выступ, вытянула руку вверх и пошарила под навесом. Через секунду она выудила оттуда связку ключей. Отомкнув дверь, посторонилась, пропуская Оливию внутрь.
– Проходите! Электричество отключили, зато дневного света достаточно.
Просторная мастерская была разделена на несколько зон. У окна – рабочий стол с листками бумаги, карандашами, рисовальным углем, ластиками и старомодным пресс-папье. Чуть поодаль – верстак, к которому прислонены подрамники и деревянные рейки. Слева расположился обеденный стол. Между стеной и этажеркой со стеклянными банками, из которых торчали разномастные кисточки, помещались мольберты и холсты.
Поодаль, в небольшом алькове, Оливия заметила громоздкий аппарат с тремя цилиндрами, плотно примыкающими друг к другу.
– А это что? – Она подошла к нему поближе.
– Краскотерочная машина, – отозвалась девушка. – Жак был старомоден и многие вещи делал сам. Грунтовал холсты, натягивал их на подрамники, прибивал латунными гвоздиками. Сам изготавливал краски. Здесь до сих пор пахнет скипидаром, чувствуете?
Оливия втянула носом воздух.
– Скорее, каким-то мебельным лаком… – возразила она для порядка, готовясь перейти к главному. – А вы близко общались с Соланжем?
– Он приглашал меня время от времени помочь ему затирать порошок с льняным маслом, чтобы получилась краска. Потом мы раскладывали ее по специальным емкостям. Довольно муторный процесс, но мне это нравилось. За работой мы много разговаривали. Однако, – девушка опустила глаза в пол, – в последнее время Жак был молчалив. Перед смертью он несколько дней не выходил из павильона и никого сюда не приглашал… До сих пор себя виню! Должна была почувствовать, что с ним происходит что-то неладное.
Она замолчала и отвернулась к окну.
– Я заметила, что в студии нет ни одного рисунка или картины. Вон, крючки на стене, а на стуле – пустые рамочки…
Девушка шмыгнула носом.
– Приходила сестра Жака, забрала его последние работы и оставила мне ключ. Сказала: «Если кто-то будет интересоваться помещением, пусть свяжется со мной».
– А можно мне ее телефон? Один близкий друг как раз ищет пространство под шоу-рум. Ему бы эта студия наверняка понравилась.
Девушка достала свой аппарат, отыскала нужный номер и продиктовала его Оливии.
– Надеюсь, ваш друг – порядочный человек. Не хотелось бы, чтобы в этом месте поселился какой-нибудь коммерсант, вроде тех, что крутились в последнее время вокруг Жака. Они его и угробили!
– Вы говорите о ком-то конкретно?
– Да много их тут было. Соланж ведь был бессребреник, такие люди прямо-таки притягивают к себе стервятников. Жаль только некому с этим разбираться… В гроб загнали – и нет человека. А картины его теперь с молотка уйдут.
– Почему вы так думаете?
Девушка вдруг осеклась.
– Что-то заболталась я с вами… мне пора. Будете сестре Жака звонить, скажите, что от меня. А то ей во всех теперь журналисты мерещатся: достали они ее, вечно что-то вынюхивают.
Мутноватая вода оглаживала борта заброшенной баржи, к которой их привел навигатор. Она называлась «Эйфель» и стояла на месте «Галеона», который Родион арендовал на выходные на одном из сайтов туристической недвижимости. В рубрике «Связаться с владельцем» значилось имя хозяйки: Жанна Соланж. Ее телефон совпадал с имевшимся у Оливии номером.
Деревенька на берегу Сены, где была пришвартована кавалькада плавучих домов, находилась в часе езды от Парижа. Она состояла из нескольких улиц, супермаркета, аптеки, детского сада и церкви.
В прозрачном воздухе гомонили воробьи; по газонам, разнеженно курлыкая, бродили голуби. На небольшом пятачке перед собором играла малышня: прыгалки, волчки, вертушки йо-йо, поролоновые мячики и перьевые воланы…
Чуть поодаль возле лотерейного киоска собралась группа мужчин: дымя сигаретами, они что-то оживленно обсуждали.
Притормозив, Родион опустил боковое стекло.
– Добрый день! Мы ищем «Галеон». Где он, не подскажете?
– А, так хозяйка его подальше отогнала. Проедете вдоль берега метров пятьсот – и увидите. Там еще лужайка для пикника и шезлонги… Романтичное местечко!
Они не преувеличивали. «Галеон» оказался элегантной баржей с пальмами в кадушках, плетеной мебелью и электрическим грилем на верхней палубе. Судно стояло чуть в стороне от остальных «поплавков», упираясь носом в камыши.
В сотне метров от него парил над поляной серебристый дракон. Присмотревшись, Родион увидел мальчишку лет четырнадцати. Задрав вверх курчавую голову, тот с интересом следил за траекторией движения своего воздушного змея, поводя бечевкой из стороны в сторону. Дракон поблескивал на солнце чешуей и совершал неторопливые маневры.
– Вы, наверное, господин Лаврофф? Я не ошиблась? – произнес вдруг кто-то за спиной.
Родион и Оливия, наблюдавшие за кульбитами дракона, обернулись.
Навстречу им шла худощавая женщина в льняных брюках и соломенной шляпе. В руках она несла стопку махровых полотенец и две бутылки питьевой воды.
– Добрый день, мадам, – приветливо улыбнулся ей Родион. – Еле отыскали ваш фрегат.
– Я переставила его чуть дальше, в более уединенное место. С тех пор как Пьер остался со мной, – она кивнула в сторону мальчика со змеем, – мы часто проводим время на барже. Это отвлекает его от грустных мыслей…
– «Галеон» сдается только на выходные?
– Да, в теплый сезон. Сами пока живем в доме. Правда, Пьеру там не нравится. Понимаете, его отец… Он недавно умер. А мать мальчик потерял совсем рано. Раньше Пьер приезжал сюда с родителями на время каникул, и все теперь напоминает ему о них: и фотографии на стенах, и вещи отца, и его рисунки…
– Отец был художником?
– Достаточно известным. Жак Соланж – вам это имя о чем-нибудь говорит?
– Ну конечно! – воскликнула Оливия, дождавшаяся удобного момента, чтобы вклиниться в беседу. О тактике поведения они договорились еще в машине: Жанна Соланж испытывала неприязнь к журналистам, поэтому не стоило наводить ее на подозрения. Они решили изображать из себя обычную влюбленную пару, сбежавшую из мегаполиса на романтический уикенд. – Неужели знаменитый Жак Соланж – ваш брат?
Глядя на ее невинное лицо с широко распахнутыми глазами, Родион подумал, что в ролевых играх с источниками она превосходит его в разы. Этому способствовало ее театральное прошлое: Оливия умела перевоплощаться и выбирать ту интонацию, которой требовал психотип собеседника.
– Да, старший. Мы были очень друг к другу привязаны. Но мне нравилась деревенская жизнь, а Жак всегда стремился в Париж. И вот чем это закончилось…
– Я читала о нем очерк в «Мадам Фигаро». Какая преждевременная смерть! Он же был в расцвете творческих сил – столько чудесных картин за последние годы написал. Кстати, мне удалось взглянуть на его «Парижский цикл» на одном вернисаже… – Оливия сделала преднамеренную паузу, будто бы пытаясь вспомнить название. – Кажется, в «Галери Монтень». Правда, в тот момент работы уже были кому-то проданы…
Лицо женщины потемнело.
– Если бы это зависело от меня, я бы их сохранила для Пьера. Но делами брата занималась одна организация.
– Организация?
– Ох, это длинная история… После смерти Жака нам достались лишь несколько рисунков, висевших в его студии на Монпарнасе – вот и все наследство. Хорошо, что я их успела забрать: этот жулик до сих пор пережить не может, что они уплыли у него из рук. Ему казалось, он все предусмотрел, все так удачно обставил с агентским договором. Обобрал Жака и глазом не моргнул!
– Ваш брат стал жертвой какого-то мошенничества? – сочувственно уточнила Оливия, делая вид, что не улавливает сути.
– Мошенничества? – Губы женщины задрожали. – Да его откровенно обокрали! Мерзавец Монтень десять лет окучивал Жака, втирался к нему в доверие. Постепенно «дружище Анри» стал незаменим: брат наконец смог сосредоточиться на творчестве и не думать о насущном. Начиналось все с того, что он оказывал Жаку мелкие услуги: устроить ребенка в престижную школу, снять достойное жилье, подыскать хорошего врача… Потом помог продать несколько картин. А затем подсунул ему этот фонд. Жак ведь не знал, что незаменимый Анри – его соучредитель!
Оливия растерянно на нее посмотрела и открыла было рот, чтобы задать какой-то вопрос, но женщина вдруг опомнилась.