Верные, безумные, виновные

Должно быть, он нашел в Интернете указания для прослушивания с оркестром, и первое указание было восхитительно банальным, вроде: «Упражняйтесь! Постарайтесь обрести наилучшую физическую форму».

Быть замужем за немузыкантом несет в себе некоторые проблемы. Музыкант догадался бы, что единственный способ помочь ей подготовиться к прослушиванию – это вывести девочек с утра на прогулку, чтобы у нее было время поиграть, перед тем как идти в гости к Эрике. Дело нехитрое, солдат.

– Еще две минуты! – Сэм разглядывал ее. Небритый, в футболке и боксерах. – В сущности, тебе понадобится еще минута, ты не в такой уж хорошей форме.

– Прекращаю, – сказала Клементина, переходя на трусцу.

– Нет! Нельзя останавливаться. Когда увеличивается частота пульса, это как бы моделирует твое волнение при прослушивании. Как только пульс участился, можешь сразу начинать играть свои отрывки.

– Что? Нет, я не собираюсь сейчас играть. – Ей требовалось время, чтобы тщательно подготовить отрывки. – Хочу еще кофе.

– Беги, солдат, беги! – заорал Сэм.

– О, ради бога, прошу тебя!

Она продолжала бежать. Ей не повредит немного поупражняться. Хотя немалый вред уже ощущался.

Цокая высокими каблуками материнских туфель, в гостиную вбежала Холли, их пятилетняя (если точно, пяти лет и девяти месяцев) дочь, одетая в пижамные штаны и старое, рваное платье принцессы. Положила руку на отставленное бедро, словно стояла на красной ковровой дорожке в ожидании восторгов публики.

– Ух ты! Взгляните на Холли, – почтительно произнес Сэм. – Пока не ушиблась, сними эти туфли.

– Зачем вы обе… бежите? – спросила Холли у сестры с матерью.

Она согнула пальцы, изображая знак кавычек на слове «бежите». Недавно у нее появилась эта новая утонченная привычка, правда, она считала, что можно взять наугад любое слово и заключить его в кавычки. Чем больше слов, тем лучше.

– Перестаньте. – Она нахмурилась.

– Твой папа заставляет меня, – выдохнула Клементина.

Руби вдруг наскучило бегать, и она плюхнулась на попку. Осторожно положила кусочек круассана на пол и принялась сосать большой палец, как курильщик сосет трубку.

– Папа, не заставляй больше мамочку бегать! – потребовала Холли. – Она смешно дышит!

– Я смешно дышу, – согласилась Клементина.

– Превосходно, – сказал Сэм. – Сейчас она совсем задохнется. Девочки! Пойдем со мной! Нам надо сделать кое-что важное. Холли, я же сказал, сними туфли, пока не ушиблась!

Он схватил Руби и зажал ее под мышкой, как футбольный мяч. Пока он бежал по коридору, она визжала от восторга. Холли, проигнорировав его указание по поводу туфель, цокала следом.

– Продолжай бег, пока мы тебя не позовем! – прокричал Сэм из гостиной.

Клементина, такая же непослушная, как Холли, теперь едва перебирала ногами.

– Мы готовы! – позвал Сэм.

Посмеиваясь и тяжело дыша, она вошла в гостиную и остановилась на пороге. Мебель была отодвинута в углы, в середине комнаты стоял одинокий стул, а перед ним – пюпитр для нот. К стулу была прислонена виолончель, шпиль которой упирался в пол из твердой древесины, где он оставит очередную крошечную вмятину. С потолка свешивалась двуспальная простыня, разделяя комнату. За ней сидели Холли, Руби и Сэм. Она слышала, как Руби хихикает.

Вот почему Сэм был так возбужден. Он оформил комнату в виде зала для прослушивания. Белая простыня играла роль черной ширмы, за которой, наподобие невидимой расстрельной команды, вершила свой суд безликая и молчаливая экспертная комиссия, если не считать редких пугающих шорохов или покашливаний и громкого, скучающего, надменного голоса, который мог в любой момент прервать ее игру словами: «Достаточно, благодарю вас».

Автоматический, интуитивный отклик ее тела на вид этого одинокого стула удивил и даже смутил ее. В голове промелькнул каскад воспоминаний о каждом из былых ее прослушиваний. Тот раз, когда для всех была одна репетиционная комната – очень жаркая, душная и шумная, набитая весьма одаренными с виду музыкантами. В какой-то момент все завертелось перед ее глазами, и французский виолончелист робко протянул руку, чтобы подхватить выскользнувший из рук Клементины инструмент. Ей ничего не стоило упасть в обморок.

Или тот раз, когда она в первом туре прослушивания сыграла очень хорошо, допустив лишь обидную ошибку в кончерто, даже не в сложном месте, – ошибку, которую никогда не допускала на концертах. Она так расстроилась, что три часа проплакала в кафе «Глория джинс», пока дама за соседним столиком передавала ей салфетки, а ее тогдашний бойфренд (гобоист с экземой) все повторял: «Тебе простят одну неверную ноту!» Он оказался прав: ей простили одну неверную ноту. Вечером ей позвонили, но она так выдохлась от рыданий, что руки плохо ее слушались, и она не попала на последний тур.

– Сэм… – начала она.

Как это мило с его стороны, и она обожает его, но это не поможет.

– Привет, мамочка! – громко произнесла Руби из-за простыни.

– Привет, Руби, – отозвалась Клементина.

– Ш-ш-ш! – зашипел Сэм. – Никаких разговоров.

– Почему мама не «играет»? – спросила Холли.

Можно было и не смотреть на нее, чтобы понять, что она показывает знак кавычек.

– Не знаю, – ответил Сэм. – Если эта соискательница не будет играть, мы не дадим ей работу, да?

Клементина вздохнула. Пора приступать к игре. Она села на стул. Откусила кусочек банана. Каждый раз перед прослушиванием она съедала банан, поскольку считается, что бананы содержат натуральные бета-блокаторы, успокаивающие нервы. Теперь она не может есть бананы в любое другое время, потому что они заставляют ее думать о прослушивании.

Может быть, стоит опять попробовать настоящие бета-блокаторы. Хотя в тот раз, когда она их принимала, ей не понравилось ощущение: как будто рот забит ватой и в голове чертовски пусто, словно в мозгу что-то взорвалось.

– У мамочки уже есть работа, – сказала Холли. – Она и так виолончелистка.


– Это работа ее мечты, – пояснил Сэм.

– Что-то вроде того, – откликнулась Клементина.

– Что это такое? – спросил Сэм. – Кто это был? Мы не слышали, чтобы соискательница говорила, да? Она не разговаривает, она просто играет.

– Это была мама, – сказала Руби. – Привет, мамочка!

– Привет, Руби! – ответила Клементина, натирая смычок канифолью.

«Работа мечты» – это, пожалуй, чересчур. Если бы она мечтала об этом, могла бы уже стать солисткой с мировым именем. Но ей очень, очень нужна была эта должность: солистка Королевского камерного оркестра Сиднея. Полная занятость, коллеги, отпуск и график работы. Внештатный музыкант хотя и пользуется относительной свободой, но жизнь его беспорядочна и суетна – выступления на свадьбах и корпоративах, уроки, подмены и прочее. Теперь, когда старшая девочка пошла в школу, а младшая – в детскую группу, Клементина хотела вновь заняться карьерой.

Она знала уже всех музыкантов струнной группы оркестра, потому что время от времени играла там. «Значит, тебе будет несложно получить эту работу, верно? Ты ведь уже делаешь ее!» – сказала ей накануне мать, пребывая в счастливом неведении относительно жестокой конкуренции в музыкальном мире. Оба старших брата Клементины работали за границей инженерами. После университета их карьера неуклонно, логически продвигалась вперед. Они никогда не жаловались.

Ее ближайшие друзья из оркестра, супружеская пара – виолончелистка Энсли и контрабасист Хью, – которые войдут в комиссию за ширмой, решающую ее судьбу, очень ее подбадривали. Умом Клементина понимала, что имеет шанс. Только страх перед прослушиванием мешал осуществлению ее желания. Ужас перед ужасом.

– Вся суть в настрое, – сказал ей Сэм накануне вечером, словно этот совет был каким-то откровением. – Визуализация. Тебе необходимо мысленно представить себе, что прошла прослушивание.

Нехорошо по отношению к Сэму было думать, что пройти прослушивание в оркестре и подготовиться к нему – не совсем то, что, скажем, подготовиться к презентации продаж и планов по маркетингу для нового шампуня против перхоти, в чем и заключалась работа Сэма. Может быть, это одно и то же. Она не знала. Не могла себе представить, чем люди занимаются в офисах, весь день сидя перед компьютерами. Сэм недавно перешел на новую работу – директора по маркетингу в более крупной и более динамичной компании, производящей энергетические напитки, и с большим воодушевлением ходил на службу. В его новом офисе было полно молодежи до тридцати лет. Иногда она улавливала в его голосе их монотонные интонации. Он находился еще в стадии медового месяца. Вчера он сказал что-то о прогрессивной корпоративной культуре, причем без иронии. Он начал работать там всего неделю назад. Прежде чем начать поддразнивать его, она даст ему небольшую отсрочку.

– Можно я пойду поиграю в айпад? – из-за простыни спросила Холли.

– Ш-ш-ш, мама сейчас будет играть, – сказал Сэм.

– Можно мне тогда что-нибудь съесть? – поинтересовалась Холли и сердито добавила: – Руби!

– Руби, перестань, пожалуйста, лизать сестру, – со вздохом произнес Сэм.

Клементина посмотрела наверх, стараясь не думать, каким образом простыня была прикреплена к потолку. Он не стал бы пришпиливать ее кнопками к натяжному потолку, верно? Да. Он разумный человек. Она взяла смычок и установила виолончель.

Ноты стояли на пюпитре. Просматривая их вчера, она не обнаружила никаких сюрпризов. С Брамсом все будет хорошо. С Бетховеном тоже, если она убедительно сыграет вступление. «Дон Жуан», конечно, это сущее наказание, но ей просто нужно время. Она обрадовалась Малеру: пятая часть симфонии № 7. Может быть, сыграть сейчас Сэму Малера, пусть получит удовольствие и посчитает, что помог ей.

Настраивая инструмент, она, как наяву, услышала голос Марианны, говорящий с немецким акцентом: «Первое впечатление имеет значение! Даже когда настраиваешь инструмент! Нужно настраивать быстро, негромко и спокойно». На нее внезапно нахлынула печаль о старой преподавательнице музыки, хотя та умерла уже десять лет назад.

Клементина вспомнила тот случай, когда начала паниковать, потому что чересчур долго настраивала инструмент, и ей почудилось, что она ощущает нетерпение по ту сторону ширмы. Это было в Перте, и ей пришлось в жуткой обжигающей жаре нести идеально настроенную виолончель через прямоугольный двор, чтобы оказаться в ледяном концертном зале.

Все прослушивания были для нее сущим кошмаром, но одно оказалось особенно травмирующим. Контролер попросил ее перед выходом на сцену снять туфли, чтобы высокие каблуки не цокали по сцене, выдавая ее пол. Он также предложил воздержаться от покашливания, что тоже могло выдать пол. Он был просто одержим этим. Идя по сцене, она поскользнулась, ведь на ногах у нее были чулки (черные чулки по сорокаградусной жаре!), и вскрикнула, разумеется женским голосом. К тому моменту, как она настроила виолончель, она была как квашня. Вся дрожа и покрываясь испариной, она думала только о том, сколько денег потратила на перелеты и гостиницу, чтобы попасть на это прослушивание, которое не пройдет.

Боже правый, она ненавидела прослушивания! Если она получит эту работу, то никогда больше не пойдет на прослушивание.

– Руби! Вернись! Не трогай!

Простыня вдруг упала с потолка, и взору Клементины предстал сидящий на диване Сэм с Холли на коленях. Руби с виноватым видом смотрела на обоих, испугавшись того, что наделала. Вокруг нее вздымалась простыня.

– Это сделал Веничек, – сказала Руби.

– Веничек этого не делал! – возразила Холли. – Это ты сделала!

– Ладно-ладно, – произнес Сэм. – Успокойтесь. – Он криво ухмыльнулся Клементине. – Мне в голову втемяшилась идея, что каждое воскресенье после завтрака мы будем устраивать шутливое прослушивание. Я подумал, будет весело и, может быть, даже… поможет, но вышло по-дурацки. Извини.

Холли сползла с колен Сэма и натянула простыню себе на голову. Руби залезла внутрь, и они стали шептаться.

– Совсем не по-дурацки, – сказала Клементина.

Она вспомнила о своем бывшем бойфренде Дине – контрабасисте, который играет теперь в Нью-Йоркском филармоническом оркестре. Вспомнила, как играла перед ним, а он кричал: «Сле-е-дующий!» – и указывал на дверь, чтобы показать, что ее исполнение не на уровне, а она разражалась слезами. «Блин, достала уже эта твоя неуверенность в себе», – с зевком говорил Дин. Черт, ты был заносчивым придурком, Дин, и не так уж ты был хорош, приятель!

– Пойду с девочками погулять, а ты сможешь поупражняться, – предложил Сэм.

– Спасибо, – ответила Клементина.

– Не надо меня благодарить. Не надо чувствовать себя благодарной. Серьезно. Убери с лица этот признательный взгляд.

Она нарочно придала лицу пустое выражение, и Сэм рассмеялся, но она действительно была ему благодарна, и в этом состояла сложность, ибо она понимала, что это первый шаг на извилистом пути, в конце которого будет обида – беспричинная, но искренняя обида. И быть может, Сэм интуитивно чувствует это и упреждает ее благодарность. Такое случалось уже и раньше. Он понимал, каким образом прослушивание повлияет на их жизнь в следующие два с половиной месяца, когда она будет постепенно сходить с ума от волнения и желания выкроить драгоценное время для упражнений из плотного графика. И сколько времени бедный Сэм ни освобождал бы для нее, этого будет недостаточно, потому что ей фактически нужно, чтобы он с детьми на время перестал существовать. Ей нужно перейти в другое измерение, где она будет незамужней женщиной без детей. Поселиться в горном шале (с хорошей акустикой), жить и дышать только музыкой. Совершать прогулки. Медитировать. Хорошо питаться. Выполнять все эти упражнения по позитивной визуализации для молодых музыкантов. У нее возникло даже ужасное подозрение: если ей на самом деле пришлось бы это сделать, она не так уж сильно скучала бы по Сэму и детям.

– Знаю, что, когда мне предстоит прослушивание, не так уж я мила, – сказала Клементина.

– О чем ты говоришь? Перед прослушиванием ты восхитительна.

Она сделала вид, что собирается пихнуть его в живот!

– Заткнись!

Он поймал ее за руку и, притянув к себе, обнял: