Венецианский контракт

Фейра свернула налево к базару и прошла через рынок специй. Она была настолько поглощена этими грезами, что даже почувствовала резкий запах листьев и трав, упавших ей под ноги. Она шла, пока не достигла ворот Имарет.

– Где ты? – спросил голос.

– Я возле мечети Сулейманийе, величайшего сооружения, которое построил Синан для могилы Сулейманийе, – теперь она прошла под широкой тенью ворот Муваккитхане, над которыми нависала массивная узорчатая мраморная боковая дверь. – А сейчас я в авлу – великолепном монументальном дворе в западной части. Здесь длинный ряд бесконечных арок…

– Перистиль. Продолжай.

Прерываемая вопросами архитектора, Фейра мысленно обошла весь комплекс, описывая его колонны, дворы, минареты во всех деталях.

– А сам храм? – спросил он.

– Главный купол высокий – до самых небес и внутри покрыт позолотой, словно кто-то поймал вспышку молнии. Интерьер почти квадратной формы.

– Круг внутри квадрата, – прошептал голос тише, чем раньше. – Продолжай.

– Две фигуры в целом составляют единое обширное пространство. К куполу прилегают полусводы, а возле северной и южной арок расположены окна с треугольниками над ними, скрепленные радугой крошечных плиток.

– А на чем стоят своды?

Фейра повернулась под куполом.

– Опорные столпы вделаны в стену, но их не видно за арками галерей.

– Он спрятал подпорки, чтобы интерьер выглядел гармоничнее. Умно, – произнес голос, полный восхищения.

– Там только одна serife… галерея… внутри и двухъярусная галерея снаружи. Внутри всё отделано изящной изникской мозаикой и деревом, украшенным простым рисунком из слоновой кости и перламутра. Но главная драгоценность – гроб, могила Сулейманийе в белом мраморе.

Фейра была поглощена своими грезами, кружась под усыпанной драгоценностями крышей. Ей казалось, будто она в раю. Резкий стук в дверь внезапно вернул её на землю.

– Проклятье, – выругался Палладио. – Это врач.

Взволнованная, Фейра встала.

– Сюда, – хозяин отворил небольшую дверь за лестницей. – Подожди в кабинете.

В маленькой комнате хранилось всё необходимое для работы – перья и чернила, угольные палочки и стопки бумаги. Фейра затворила дверь, придерживая её своим маленьким пальчиком за замочную скважину, но любопытство одержало верх: она приоткрыла дверь и посмотрела в щелочку.

То, что она там увидела, заставило её сердце биться так сильно, что девушка еле удержалась на ногах. Её хозяин сидел в кресле, которое она только что покинула, а над ним нависло отвратительное чудовище в черном, с изогнутым клювом, готовое вонзиться в свою жертву.





Глава 22





Аннибал осмотрел старика. Архитектор был явно богат, судя по бархатным одеждам, размерам комнат и дубовому креслу, где он восседал. Хотя борода его была бела, как снег, глаза у него блестели, словно горный хрусталь.

– Думаю, вы совершенно здоровы.

– Да, здоров, – признался старик. – Но, увы. Я не могу позволить себе заболеть, а дож считает, что вы лучший чумной доктор во всей Венеции.

Аннибал был чужд тщеславию; мать говорила ему, что он красивый ребенок, затем тетушки говорили, что он красивый мальчик, затем бессчетное количество женщин говорили, что он красивый мужчина. В Падуе похвалы перешли с физического на интеллектуальное, и преподаватели не раз говорили ему, что он самый одаренный студент на своем курсе. А теперь сам камерленго Республики ищет его помощи. Так что он только пожал плечами. Он злился на то, что его оторвали от работы; он злился, потому что камерленго перехитрил его. И он не собирался этого скрывать.

– Значит, вы, – начал он с издёвкой, – самый важный человек в Венеции, потому что строите церковь.

Старик выпрямился в кресле.

– Не просто церковь. А церковь, которая должна умолить Господа Бога спасти нас от чумы.

Аннибал вспомнил улицы, по которым он только что шёл. Валнетти и его коллеги, совершенно очевидно, не смогли сдержать натиска заразы. В некоторых кварталах кресты виднелись теперь уже на каждом доме, липовые гробы стояли на каждом углу, миртовый дым змеился из каждой трубы.

– Молите усерднее, – бросил Аннибал, поправляя маску и собираясь уходить.

Старик показал на клюв своей огрубевшей рукой.

– Эта штука помогает?

– Пока да. В любом случае люди ждут её, а это важнее всего. – Аннибал выпрямился и солгал, чтобы побыстрее уйти. – Должен сказать, маэстро, что если вам удалось так долго избегать чумы, скорее всего, вы уже не заразитесь, – он смягчился. – Но вот что вы можете сделать. Возьмите кусок полотна из чистого льна – такого же плотного, как египетский хлопок, каждый день окуривайте его дымом и завязывайте им нос и рот перед выходом на улицу, – он взглянул на старика. – Кстати, если вы каменщик, вам стоит делать это в любом случае, а то кашель убьет вас ещё раньше чумы. Либо это, либо держитесь подальше от камней.


Архитектор улыбнулся в свою белую бороду.

– Я не могу держаться подальше от камней. Это моя жизнь.

– В таком случае то, что было вашей жизнью, станет вашей смертью, – отрезал Аннибал.

– Если только я успею построить свою церковь, то пусть смерть приходит за мной, – рассмеялся старик.

Аннибал хмыкнул, и старик посмотрел на него с любопытством.

– Вы не верите, не так ли? Вы не посещаете церковь?

Аннибал пронзил его взглядом.

– Я слишком занят в этом мире, чтобы заботиться о следующем. Вашей профессии это тоже касается: вы лучше послужите Богу, послужив человечеству. Прежде чем строить свою церковь, постройте хорошие дома. Чума так прочно обосновалась здесь по большей части из-за тесноты жилья, антисанитарных условий и отсутствия вентиляции. Здоровье начинается дома.

Глаза старика заблестели, и он впервые толком посмотрел на врача.

– Вы совершенно правы, – произнес он решительно, словно нашел родственную душу. – Продолжайте.

Аннибал раскрыл рот, чтобы обрушить свой гнев на Республику и никудышные дома, которые она выделяет для бедных, но воздержался. Ему надо было возвращаться на остров; на его остров, к его пациентам.

– Извините, но меня ждут те, кто действительно нуждается в помощи. Я зайду к вам через семь дней, – сказал он коротко и величавой походкой направился к выходу, взмахнув плащом.

К сожалению, весь драматизм его ухода был нарушен тем, что он выбрал не ту дверь. Врач оказался в небольшой комнате, где служанка как раз занималась домашней работой. Она вздрогнула и пронзила его взглядом своих странных янтарных глаз, прежде чем почтительно опустить их на зардевшиеся щеки.

Он сразу же оценил её внешность – так же, как проделывал это со всеми, кого встречал. Кожа у неё была чистой, а лицо светилось здоровьем. Прекрасный экземпляр; по крайней мере, слуги Палладио ещё не успели заразиться, а значит – битва наполовину выиграна.

– Извините, – рявкнул он на неё резче, чем следовало, раздраженный абсурдностью ситуации, и наконец покинул комнату – на этот раз через нужную дверь.





Глава 2





Каждое утро Фейра проводила в мастерской Палладио. Её освободили от прежних обязанностей, а Сабато Сабатини приказали приходить только после обеда. Никто в доме не позволял себе никаких замечаний: хозяин снова принялся за работу.

Фейра рассказала ему о новой мечети, которую Синан строил для её матери и которая должна была стать гробницей Нурбану. Во время их бесед Сабато Сабатини часто ходил по комнате, и Фейра чувствовала на себе его взгляд из-за очков, словно её голос и черты лица воскрешали для него Сесилию.

Хотя вскоре она забыла про Сабато, потому что Палладио стал расспрашивать её подробнее. Поскольку она видела, как строилась мечеть, он выяснял у неё, как был сооружен купол, на чем он держался, и даже интересовался, как каменщики шлифовали камни. Он был одержим этой идеей. Как превратить круг внутри квадрата в сферу внутри куба? Ведь для возведения настоящего купола, приятного для глаз и отвечающего всем геометрическим законам Витрувия, он должен иметь равное пространство под основным сводом – пустоту, которую молящиеся наполнят своей верой.

Иногда он рисовал, делал заметки на полях, вычерчивал детали. А временами рисовала она, чувствуя, что перо послушно её руке, ведь она училась рисовать анатомию человека. Вновь и вновь взгляд Фейры падал на рисунок Витрувия, прикрепленный к стене. Его геометрия лежала в основе всех окружавших её рисунков, а его выразительность являлась ярким примером сочетания знаний Фейры и архитектуры Палладио – анатомии и зодчества.

Иногда Палладио расспрашивал о самом Синане, и она старалась вспомнить как можно больше об этом тихом, скромном человеке. Между ними было много общего – между Мимаром Синаном и Андреа Палладио: оба бородатые, добрые, одержимые своими творениями, – эти двое могли быть родственными душами. Однако каждый раз, когда Палладио спрашивал о новых постройках, он не забывал спрашивать и о старых.

Снова и снова он просил Фейру рассказать о мечети Эйюп, где покоился знаменосец её Пророка. Он, казалось, был захвачен идеей бессмертия в архитектуре, картиной паломников, стекающихся к месту молитвы через многие века после смерти архитектора. Он не проводил различий между её богом и своим, и Фейра задумалась – возможно, он прав. Если Синан и Палладио – две стороны одной монеты, как той, которую она носила на груди, возможно, бог Запада и бог Востока – похожи. Возможно, Всемогущий Господь Палладио и её Аллах – зеркальные отображения.

Она упрекала себя за кощунственные мысли и каждую ночь забиралась к себе на мансарду и молилась как можно громче, чтобы заглушить нескончаемый колокольный звон. От Короны Кучины она знала, в какое время проходят службы, и по этим часам теперь текли её дни – полунощница, заутреня, третий час, шестой час и час девятый. Кухарка постоянно перебирала свои четки, и непоколебимая вера Короны Кучины напомнила Фейре о её собственном саляте – пятикратной ежедневной молитве. Она поклялась выполнять всё это сердцем и разумом, даже не имея возможности совершать омовения и преклонять колени пять раз в день в обозначенное время; однако повседневные заботы и обязанности, а также время обеда и ужина никак не способствовали этому, и она вскоре забыла о своём намерении.

Но когда она вспоминала, то молилась страстно и безнадежно, сжимая свою жёлтую туфельку. Она стала бы молиться ещё усерднее, если бы знала, что однажды вечером в темном углу дворца дожа невидимая рука бросила лист бумаги в почтовый ящик. Ящик представлял собой всего лишь щелочку, но она находилась в пасти каменной львиной головы, за которой прятался потайной сейф, стоявший в кабинете самого камерленго – и только он один мог его открыть. В тот вечер донесение, которое поглотил лев, состояло всего из нескольких неразборчивых строчек: адрес дома с золотым циркулем и имя – Фейра Адалет бинт Тимурхан Мурад.





Глава 2





Время шло, и Фейра всё чаще размышляла о концепции мизана – балансе.

Она всегда верила, что недуги ума так же разрушают душу, как болезнь – тело, и Палладио был наглядным примером этого. Фейра излечила Палладио и вернула ему вдохновение. Она всё ещё проводила с ним каждое утро, рассказывая о величайших творениях Востока, а после обеда он садился за новые чертежи своей увенчанной куполом церкви вместе с Сабато Сабатини.

Торговцы приносили стопки свежей бумаги и горшочки с чернилами, палочки черного угля и опилки для промокания, пахнущие лесом. И чертежник работал, пока не падал от усталости далеко за полночь, в то время как Палладио заглядывал ему через плечо или шагал по комнате у него за спиной, объясняя и размахивая руками, вычерчивая арки и колонны в воздухе. И на бумаге стало рождаться чудо, земная копия видения Палладио, идеально высчитанное и измеренное, каждая деталь аккуратно прорисована, с четкими планами для каменщиков, которым предстояло воплотить это в камне.

Впервые Фейра оценила умения Сабато. В то время как рисунки Палладио были прихотью, капризом, Сабато привязывал их к реальности, чертил их бесстрастно, но с непостижимой точностью, превращая фантазию в явь.

Фейра больше не беспокоилась за разум Палладио, теперь её волновала его телесная оболочка. Она прислушивалась к биению его сердца, когда он склонялся над чертежами, и понимала, что если чума сейчас ворвется в дом, он погибнет. Она вспомнила про врача в птичьей маске. Ей верилось с трудом, что врачи в Венеции расхаживают в таком обличье, словно шаманы дикарей, и она с удивлением узнала из его разговора с Палладио, что он считается лучшим чумным доктором в городе. Она была согласна лишь с некоторыми замечаниями, которые он сделал, – то, что он сказал о домах, безусловно, совпадало с принципом мизана, и маска на лице действительно могла защитить её хозяина от миазмов улиц, но его уверенность в том, что Палладио вне опасности, казалась ей преждевременной. Профилактика для здоровых столь же важна, как и лечение для больных, особенно для человека с такими плохими легкими, как у Палладио, что делает его более восприимчивым к болезням, передающимся по воздуху. Что ж, если человек-птица не заботится о её хозяине, это сделает она.