Венецианский контракт

* * *


Однажды утром Фейра пришла к Сабато Сабатини и рассказала ему, что ей нужно. Она нашла его в кабинете, он разрезал алебастровую бумагу на листы нужного размера. Он молча выслушал длинный перечень, затем снял очки и почесал свои взъерошенные волосы.

– Фейра, – сказал он, – ты просишь невозможного. – Он вернул очки на нос. – Наш хозяин сейчас в самом разгаре работы над церковью и не потерпит переполоха в доме.

– Как ваши руки? – спросила его Фейра.

Сабато Сабатини растопырил пальцы и взглянул на них так, словно видел впервые. Шелушение и раздражение почти полностью прошли – кожа стала гладкой и чистой.

Фейра приподняла брови.

Он вздохнул.

– Ну хорошо.

Фейра не пошла к Палладио в то утро. Вместо этого она попросила Корону Кучину наполнить огромный глиняный горшок поташем и гусиным жиром, которым она заделала щели в каждом окне, и крепко закрыла обе створки, связав их бечевкой. Приближалась зима, так что никто из домочадцев не стал возражать. Когда Палладио начал ездить на место строительства на Джудекке, Фейра попросила Сабато возить его туда в гондоле с felze – черным навесом, чтобы ограничить контакт с воздухом. В больших покоях она велела выстирать и обработать дымом постельное белье хозяина, а занавеси натереть камфарой. Фейра сделала порошок из алоэ, ароматического бальзама и каламита. Она смешала компоненты в ступке, добавив розовой воды из Дамаска, и сделала из этой пасты небольшие продолговатые брикеты, чтобы класть их на камины.

Она заперла задние двери, к которым обычно приходили торговцы со стороны отвратительной свалки, и настояла на том, чтобы все посетители – знатные и простолюдины – входили через главные двери на площади под золотым циркулем. Главные ворота вели в небольшую прихожую, где хранились плащи, шляпы и трости, за которой находились другие двери, всегда открытые. Фейра очистила небольшой гардероб, подмела каменные плиты и усыпала их тростником, смоченным в руте с поташем, затем сбрызнула кассией, уксусом и розовой водой. В стенных нишах она поставила свечи, которые сделала сама из древесной золы, бараньего жира и воды, наполнив каждую из них стружкой древесной смолы из своего пояса. Каждый посетитель должен был пройти через задымленный холл и почистить обувь на тростниках и травах.

Фейра велела строго следить за тем, чтобы дверь на улицу открывалась только после того, как будут закрыты двери, ведущие в дом, а когда открываются двери, ведущие в дом, двери на улицу должны быть закрыты.

Палладио, даже если и замечал эти меры предосторожности, ничего не говорил. Его ничего не беспокоило, если не отвлекало от работы.

И ничто не отвлекало до той самой ночи, когда ему показалось, что чума все-таки явилась за ним.





Глава 25





Была глубокая ночь, и резкий стук в дверь пробудил Фейру от кошмарного сна.

Заспанная, она открыла дверь и увидела Сабато Сабатини в ночной рубашке, жмурящегося в свете свечи.

– Иди и посмотри, – произнёс он.

Она вздрогнула от этих слов, но без возражений последовала за ним сквозь причудливые тени освещенной свечой лестницы.

Сабато отчаянно шептал ей на ухо, пока они спускались.

– У хозяина жар, у него на коже появилась опухоль – величиной с мушмулу.

Фейра чуть не споткнулась, оцепенев от дурного предчувствия, но овладела собой.

– А пальцы – они почернели? – спросила она.

Сабато покачал головой с всклокоченными седыми волосами.

– Не знаю.

Покои хозяина находились двумя этажами ниже мансарды, где располагалась её комнатка. Фейра каждый день разжигала там камин. Подойдя к огромной постели на четырёх опорах, она раскрыла тяжелые, смазанные камфарой занавеси. На кровати лежал, скорчившись, хозяин в своём ночном колпаке и рубашке; его лихорадило, борода и волосы намокли от пота. Но девушка не пала духом. Лицо у архитектора раскраснелось, на нём не было и следа тёмного, землистого цвета, как у человека, иссушенного чумой; пальцы у него оказались розовыми, а когда она надавила на их огрубевшие кончики, кровь прилила обратно к ним. Попросив Сабато подержать свечу, она осмотрела его подмышки. Хотя и мокрые от пота, они были нетронуты.

Не задумываясь о приличиях, она собиралась приподнять его рубашку и исследовать пах, когда увидела опухоль, о которой говорил Сабато. Она выступала со стороны левого колена, желтая и плотная, как айва. Фейра вздохнула с облегчением. Это не чума. Но радоваться было рано: её хозяин был стар и находился во власти смертельно опасной горячки.

Корона Кучина, которая принесла немного граппы для хозяина, со звоном поставила поднос возле кровати и принялась осенять себя крестным знамением так быстро, что рука замелькала на груди.

– Это чума? Это конец? – простонала она.

– Нет, – коротко ответила Фейра, возвращая ей граппу. – Унесите, это ему вредно. Вскипятите, пока не появятся пузырьки, а затем принесите обратно.

Ей показалось, что она знает причину опухоли. Палладио страдает подагрой. Она распознала болезнь ещё в тот первый раз, когда увидела, как он, прихрамывая, исследовал руины на Джудекке – в день, когда умер её отец. Опухоль на колене, набухшая из-за жидкости, скопившейся в суставе, нагноилась, и её нужно вскрыть. Вздохнув, она сняла свой пояс и выложила все необходимое. Если бы она заботилась о нем, Палладио никогда не дошел бы до такого состояния.

Она нагрела свой серебряный скальпель на свече и отложила его остынуть. Затем достала немного драгоценной буквицы и лимонной мяты для заживления ран, потом оторвала кусок простыни и посыпала его известкой. Всё готово.


Обуреваемая ужасающим воспоминанием, она вскрыла опухоль и наблюдала, как вытекает зеленоватый гной. Она подождала немного и смочила рану горячей граппой, которую принесла Корона Кучина. Затем достала иголку и нитку и смочила их в граппе.

– Боже милостивый! – произнесла кухарка, внимательно наблюдая за её действиями. – Неужели ты собираешься заштопать нашего хозяина, как подушку?

– Держите его ногу, – сказала Фейра вместо ответа, – а если он проснётся, влейте ему в горло остаток граппы.

В османском обществе алкоголь был под запретом, но в больницах разрешалось использовать его как лекарство. Во дворце Топкапы слуги третьего двора притворялись больными, чтобы попасть в больницу и выпить вина. Фейра хмуро улыбнулась своим воспоминаниям и нагрела иголку в пламени свечи, на этот раз не остудив её – так легче прижечь рану – затем она стала зашивать, аккуратно, стежок за стежком. Как учил её Хаджи Муса, она поддевала смоченную в вине нитку под каждым стежком, чтобы закрепить его. Сделав узел и отрезав нитку, она открыла кожаный футляр на своем поясе и посыпала рану толченым стеклом, наложила сверху буквицу и перевязала ногу льняным лоскутом, покрытым известью. Палладио не приходил в сознание.

– Я останусь здесь до утра, – сказала она Сабато, и он кивнул, выпроводив бурно протестующую Корону Кучину из комнаты.

В предрассветный час голова Фейры упала на изножье кровати, и она, наконец, провалилась в сон. Девушку разбудили колокола, призывающие к полунощнице. Её пациент мирно спал – лихорадка оставила его, он дышал ровно, щеки у него порозовели.

С облегчением она спустилась вниз, но Корона Кучина немедленно прогнала её к себе, на мансарду, ведь только она во всем доме знала, какую ночь той пришлось пережить.





* * *


Фейру разбудили громкие голоса.

Солнце стояло высоко над городом, видимо, уже был полдень. Она поспешила к лестнице и узнала резкий, высокомерный тон человека-птицы.

Девушка бесшумно спустилась на два этажа и прислушалась возле двери, ведущей в покои хозяина. Зная, что на служанку обычно никто не обращает внимания, смело взялась за дверную ручку и вошла в комнату.

Действительно, врач был тут. Когда она вошла, человек-птица не обернулся. Он склонился над её хозяином, лежащим на кровати, словно стервятник, ожидавший найти падаль и раздраженный тем, что его жертва всё ещё жива. Фейра подошла ближе, поправляя постель Палладио, хотя в этом не было никакой необходимости, и прислушалась.

– Кто это сделал? Вас посещает другой врач? Валнетти?

Аннибал был уязвлен, и гнев мешал ему мыслить рационально. Это не мог быть Валнетти. Такой шов он видел лишь однажды, с петлей на каждом стежке, когда в Падую приезжал врач из Персии. Он придвинулся так близко к ране, как только позволяла его маска. Даже через клюв терпкий запах граппы ударил ему в нос; значит, врач обработал нить, подготовил компресс из буквицы, затем зашил рану – аккуратно, словно кружевница с острова Бурано. Кроме того, рану прижгли. Значит, это не Валнетти, у него мастерства не больше, чем у мясника.

– Если вас посещает другой врач, я не могу гарантировать вашу безопасность.

Если Палладио признает, что есть другой врач, как быть со сделкой между Аннибалом и камерленго? Если он не будет заботиться об архитекторе, возможно, ему придется вернуть свой остров. Войдя в комнату, он почувствовал запах смолы в передней, заметил очищающие травы на полу и обратил внимание на то, что окна смазаны жиром и пеплом; точно такие меры он должен был ввести здесь сам. Чувство вины ещё больше подогрело его гнев.

– У меня нет другого врача, – сказал Палладио примирительно, глядя мимо врача на служанку, стоявшую у изножья кровати.

Аннибал повернулся к ней и увидел, как у той красноречиво зарделись щёки. Он подошел к ней так близко, то чуть не упёрся клювом ей в лицо.

– Кто научил тебя зашивать раны? – спросил он, наклонив свою птичью голову на бок и изучая её. – Откуда ты?

Служанка попятилась к двери.

– Стой, стой!

Но она развернулась и убежала.





Глава 26





Палладио всё реже появлялся дома.

Он собрал своих каменщиков и строителей, и его церковь стала расти на глазах.

Они с Фейрой теперь поменялись ролями. Он описывал ей свою церковь, рассказывая, как клали фундамент, ставили колонны и подпорки. Хозяин пригласил её на стройку посмотреть, как стены вырастают из земли, но она не решилась вновь оказаться в том месте, которое навсегда останется в её памяти могилой отца.

Она испугалась ещё больше, когда узнала от Палладио, что строителям мешают паломники, толпами стекающиеся к колодцу за водой, веря, что она обладает чудотворными исцеляющими свойствами. Легенда возникла из рассказа о Святом Себастьяне, о котором говорил дож, и Палладио пришлось нанять охрану, чтобы положить конец этому безумию.

Фейра заметила его тон и пристально взглянула на него.

– Как вы поступите с колодцем? – спросила она.

– Обнесу стеной, – бросил он вскользь.

Фейра подумала о костях своего отца, навеки погребенных в самом сердце христианской церкви.