Венецианский контракт

Но голос Таката прозвучал спокойно и уверенно:

– Как бы то ни было, если мой капитан нуждается во мне, я буду служить ему до самой его смерти.

Подобная верность в столь смутный час, да в таком месте глубоко тронули Фейру. Она готова была, не думая, что этим опозорит себя, броситься к его ногам, но он продолжал.

– И ещё – вы забываете приказ султана, света очей моих и радости сердца моего. Ведь ни один из вас не должен вернуться. Помните: наша работа ещё не закончена; нас ждет великая битва. А это был лишь первый выстрел.

В его глазах Фейра увидела истинную верность и – огонь фанатизма. Она задумалась, что же ещё они готовят осаждённому городу.

– Ты с ума сошел! Сколько, по-твоему, времени понадобится их офицерам и калифам, чтобы найти нас? Ты разве не слышал об адских пытках, которые они применяют? Византийские методы – ничто по сравнению с ними, – вскипел споривший с ним янычар.

– Пусть приходят. Как говорит султан, если они четвертуют меня, вырвут глаза и язык мой, я вознесусь в Джанна, где буду снова ходить и видеть, и говорить, чтобы славить имя Божье, – пожал плечами Такат Тюран, словно такие муки ему нипочем.

Остальные тревожно засуетились, обсуждая между собой их спор. Наконец тот, что говорил первым, сказал:

– Как хочешь, – ответил Такату янычар, подходя к Фейре. Но путь ему преградила темная рука Таката Тюрана.

– Она тоже останется. – Он говорил медленно и сдержанно.

– Что? – возмутился янычар. – Чтобы она досталась тебе одному, похотливый пёс?

– Твой вопрос позорит тебя. Я служу своему Богу, своему султану и своему капитану, я невинен и не стану домогаться женщины.

Услышав это, янычар отступил, как громом пораженный. Воспользовавшись замешательством, Такат Тюран шепнул Фейре: «Госпожа, ложитесь рядом с отцом и обнимите его как можно крепче».

Она проскользнула под его покровительственной рукой и легла на носилки возле отца. Внезапно её охватила смертельная усталость. Пусть кто-то другой распоряжается её судьбой. Она лежала и смотрела в небо – на налитые дождем облака, скользившие по небу, и слушала яростный спор среди древних камней.

– Забирай её, если хочешь. Смотри, где она лежит, рядом со своим отцом. Ты даже вытянул жребий, чтобы нести его с корабля. Я знаю, что мой Бог защитит меня на путях моих. А ты? Если да, то иди – сорви её со смертного одра, – послышался голос Таката.

Фейра ждала, наблюдая за облаками, что сейчас её схватят.

– И что потом? – продолжал он. – Кто из вас отведет её на борт и уложит в свою постель? Вы так же можете миловаться с Чумной девой, с её красным фартуком и метлой.

Ни один не решился дотронуться до Фейры. Осмелев, она подняла голову. Мужчины переминались с ноги на ногу, некоторые потупились. В нерешительности, ворча и стыдясь, они покинули двор, оставив умирающего капитана и молодых людей среди развалин.

Фейра смотрела из-под арки, как подняли якорь, выбрали канаты, и корабль поспешно оттолкнулся от пирса. Только тогда она обернулась к Такату.

– Спасибо, – тихо произнесла Фейра.

– Долги надо платить вовремя, – он ответил ей чуть заметным поклоном.

Она подумала, что он имеет в виду её отца, и обрадовалась. Фейра улыбнулась ему и спохватилась – ведь она ещё никогда не улыбалась мужчине, кроме своего отца, с непокрытым лицом.

Он не ответил на её улыбку, глядя на море – через разрушенный свод ворот, в котором виднелся удалявшийся корабль. Такат стянул свою маску, которая теперь висела у него на шее, и Фейра смогла рассмотреть его лицо – бороду, подстриженную и смазанную маслом, губы, казавшиеся полными на фоне черных волос. Его взгляд устремился вдаль – дальше, чем корабль, даже дальше изгиба горизонта и всех тревог этого мира. Она доверилась ему.

– Что же нам делать теперь? – спросила она.

Такат Тюран задумался.

– Нужно перенести вашего отца в укрытие, – сказал он, осматривая руины. – Вон там крыша ещё сохранилась – это сторожка, кажется. Я помогу его нести.

Напрягая все свои силы, они потащили Тимурхана в старую сторожку. В лачуге они нашли складной стул, на котором когда-то, должно быть, сидел сторож, подставку для лампы, которая давно потухла, и гнездо скворцов под карнизом, которые недовольно заверещали, не желая делить с кем-то свой кров.

Фейра провела рукой по лицу отца, но он не шелохнулся. Он с трудом дышал, а пальцы у него ещё больше почернели. Она видела, как Такат взглянул на своего капитана, и поняла, что он подумал, хотя тот не проронил ни слова. Он посмотрел на дырявую крышу и видневшееся сквозь неё небо.

– У меня осталось немного еды, – сказал он, – но этого не хватит. До наступления ночи я должен добыть ещё.

Фейра знала, что ему придется воровать, но ей было всё равно. Голод становился невыносимым. Он собрался было идти, но она положила ему руку на плечо.

– Постой, – сказала она. – Тебе нельзя идти в таком виде. Ты отличаешься от жителей этих мест. Сними тюрбан.

Без тюрбана Такат выглядел не таким грозным. Ветер ерошил его черные волосы, и он казался моложе.

– Теперь иди, – разрешила Фейра.

Возле ворот темная фигура обернулась – на том месте, где Святой Себастьян однажды вонзил свой меч в землю.

– Спрячьтесь хорошенько, – предупредил он. – Я скоро вернусь.

Она смотрела ему вслед, пока он не повернул за угол. За ним виднелся “Il Cavaliere” – уже далеко в море, направлявшийся в Константинополь.






* * *


Она долго сидела в промозглой тьме, скорчившись на холодных камнях.

Так холодно ей ещё никогда не было, но она продолжала жаться спиной к острым выступам. Дважды за это время она слышала, как мимо проходили жители этого острова, и в щель между камнями увидела двух толстых прачек, которые держали свои корзины над головой, прикрываясь от дождя, а позже – рыбака с собакой. Фейра замерла, когда песик вбежал прямо в сторожку и даже обнюхал неподвижную ногу Тимурхана; она прогнала собаку и та помчалась догонять хозяина, услышав его свист. Сквозь полуразрушенную стену до неё донёсся запах рыбы, напомнив ей рыбный рынок в Балик Пазари. Когда рыбак проходил мимо, она заметила в щелочке между камнями серебристые чешуйки рыбин, блестевшие в сумерках, которых он закинул на плечо. В животе заурчало. Она могла бы съесть рыбин живыми – с глазами, внутренностями, костями и всем остальным.

С наступлением ночи она поняла – Такат Тюран не вернется.

Она поднялась – в такой темноте её вряд ли кто-нибудь увидит, и направилась через древние развалины на другой берег острова. Она взглянула на луну, а затем на хрустальное кольцо на своем пальце. Миниатюрный вороной конь оказался выше остальных, и она повернула кольцо, чтобы он был внизу, – тогда появился рыжий конь. Она не смогла остановить вороного коня и теперь уже никогда не найдет человека по имени Суббота, не дойдет до дома с золотым циркулем на двери, не встретится с дожем, который – невероятно! – приходился ей двоюродным дедушкой. Все это походило на восточную легенду, столь же древнюю, сколь и невероятную.

Она наблюдала за странным городом, лежащим по ту сторону воды, – окна зажигались одно за другим, мерцая, словно звезды на небе. Она знала, что пока люди зажигают свет, готовясь ко сну, где-то в этих домах муж заметит лихорадочный румянец на лице жены, а мать почувствует горячую щечку своего сына, целуя его перед сном, и рассвет принесет с собой ужас чумы.





Часть 2

Человек-птица





Глава 12





В то утро доктор Аннибал Касон решил одеться с особой тщательностью.

Недавно назначенный врачом округа Мираколи в своей родной Венеции, он получил вместе с новым статусом слугу, который одевал его. Аннибалу было всё ещё непривычно, что его одевали, как младенца, и он не мог стоять спокойно, дергался и вертелся, заново завязывал и застегивал одежду, не давая слуге закончить работу. Наконец, он отпустил слугу и остался один перед мурановским зеркалом[2], в котором отражался во весь рост. Сегодня его наряд был не просто символом статуса – ему предстояло выполнить ту функцию, ради которой он и создавался. Это была медицинская одежда, и он хотел надеть её сам, ведь она могла спасти ему жизнь.

Поверх обычной одежды он натянул длинные брюки из мягкой кожи, наподобие тех, которые носили рыбаки в лагуне, но эти защищали не от морской воды, а от ядовитых жидкостей, спасая ноги и область паха от заражения.

Затем Аннибал накинул на плечи длинный черный плащ, торжественно взмахнув им перед зеркалом. Он туго завязал его на шее и поправил длинные кудри, в беспорядке падавшие на затылок. Он специально не стриг волосы: его учителя в Падуе советовали максимально защищать открытые участки кожи, находясь в инфицированных районах, потому что болезнь передается по воздуху. Он поднял высокий ворот плаща, чтобы полностью закрыть шею и горло одеждой и волосами. Плащ, доходивший до пят, был смазан бараньим жиром, который не пропускал заразу. Ночью плащ обрабатывался дымом можжевельника.

Затем настала очередь символа его ремесла – уродливой маски, которая должна была скрывать приятные черты лица. Он учился семь лет, чтобы получить право носить это ужасающее изобретение в виде птичьего клюва. Аннибал знал, что форма маски основывалась на старинном представлении о том, что болезнь переносят птицы. Считалось, что врач, надев птичью маску, может отвадить инфекцию от пациента и перенести её на свою одежду. Аннибал усмехнулся под маской подобному невежеству, которому давно уже не было места в Падуе, вдохнув при этом крепкий запах корицы и поташа, которыми был набит его нос. Клюв маски был заполнен травами с резким ароматом, чтобы пересилить миазмы и смягчить запах трупов, слюны, лопнувших бубонов и других радостей, которые ждали его сегодня. Красные стеклянные глаза на маске, как предполагалось, защищали человека от зла.

Наконец, Аннибал надел характерную черную шляпу с широкими полями и поправил её так, чтобы она покрывала белый выпуклый лоб маски. Он не боялся заразиться сам, но если он заболеет, то уже не сможет лечить, а Аннибал не собирался останавливаться, не успев толком начать.

Прежде чем отойти от зеркала, он взял деревянную трость, стоявшую возле стены. Этой тростью он указывал близким пациента, что нужно делать. Кроме того, в инфицированных районах врач мог ею очертить вокруг себя круг, в который никто не смеет вступить. Аннибал взмахнул тростью, как рапирой, красуясь перед зеркалом. Но отражение не убедило его. Весь этот наряд казался слишком безупречным и новым – как с иголочки.

На мгновенье он увидел себя со стороны: для жителей города он – предвестник смерти. Кроме того, одежда чумного доктора призвана напугать и остеречь прохожих, сообщая им о случившейся беде. Особенно зловещей казалась маска с клювом.

Даже в обычные дни он рад был носить маску, потому что она скрывала его на удивление красивые черты лица. Аннибал смотрел на себя, как и на все остальное, глазами ученого – как на образец из пробирки на медицинском факультете в университете Падуи. Из четырех кошек, томившихся в банке, он с легкостью определял, у которой самые острые зубы или самая поджарая спина, или самые длинные лапы. Он знал, что как представитель вида являет собой прекрасный пример homo sapiens – высокий для венецианца, подтянутый, мускулистый, с длинными ногами и копной темных волос. Но его собственное лицо оставалось для него загадкой. У него были правильные черты, но ему они казались ничем не примечательными – темные глаза и изогнутые брови, прямой нос с изящными ноздрями и полные губы. Однако они обладали странной, непостижимой для него силой, которая действовала на женщин совсем не так, как ему хотелось. Аннибал любил порядок, но поскольку не мог контролировать обаяние собственного лица, то предпочитал прятать его.

По правде говоря, даже без всякой маски Аннибал решил создать себе образ грубого, бесцеремонного, гордого, высокомерного человека лишь для того, чтобы держать женщин – и некоторых мужчин – на расстоянии. Когда он говорил, в его голосе звучало плохо скрываемое раздражение; он не выносил дураков и считался вспыльчивым.

Жестокая правда заключалась в том, что доктор Аннибал Касон был хорошим доктором именно потому, что не заботился о том, кто выживет, а кто умрет. После того как мать бросила его в младенчестве, а бесчисленные тетушки, воспитывавшие его, скончались одна за другой, у него не осталось эмоциональных привязанностей. Он так и не женился, несмотря на широкий выбор партий. Он воспринимал болезнь как вызов своему интеллекту, который больше касался его самого, чем больного, и поэтому был невероятно успешен. В университете его считали бесчеловечным, поговаривая, что он мог смотреть на умирающего ребенка без всякого сострадания.

Но товарищи его недооценивали. Аннибал не был таким уж бессердечным, но держал всех на некотором расстоянии – даже без своей трости. Друзей у него было немного, и этого ему вполне хватало. Те, кого он допускал близко к сердцу, знали настоящего Аннибала; их было мало, но ни в ком другом он более не нуждался.

Падуя была богатым городом, и в последний год обучения, когда у молодых врачей начинается практика, ему пришлось лечить многих состоятельных дам. Там, в городе, где он учился, омерзительная маска защищала его от домогательств этих скучающих матрон, которые, будучи очарованными его смазливым лицом, требовали проверить их дыхание, поднося губы к самой его щеке, или просили прижиматься ухом к их вздымающейся груди, чтобы послушать, как у них трепещет сердце. Сегодня, вернувшись в родной город, он наденет маску для того, чтобы выполнить своё истинное медицинское предназначение.

Аннибал не верил своей удаче. Рожденный и воспитанный в Венеции, крещенный в церкви Санта-Мария-дельи-Мираколи – в той церкви, которая теперь колокольным звоном возвещала чуму, – он вернулся из Падуи всего день назад и провел только одну ночь в своем старом родительском доме, а наутро Господь уже покарал этот город. Теперь, наконец, у него появится возможность применить на практике свои знания, накопленные за семь лет обучения в Медицинской школе, где он был одним из лучших учеников. Все травы, о которых он читал в библиотеках, все дни, проведенные в ботанических садах, все вечера в многоярусном деревянном амфитеатре, где он наблюдал, как его обожаемый учитель вскрывал трупы никем не оплаканных преступников, – все это теперь можно использовать.

Закончив приготовления, он прогнал все свои мысли, как и слугу, дал распоряжения насчет ужина своему повару и легкой походкой вышел из дома. Он чувствовал себя рыцарем из старинных баллад, который едет на битву, и судьба приготовила для него самого опасного врага, чтобы опробовать на нем свое копье. Он, Доктор Аннибал Касон, готов сразиться с Чумой.





* * *


Шагая по улице, он заметил, что его враг не терял времени даром и прочно закрепился на поле боя. Многочисленные красные кресты на дверях, липовые гробы на каждом углу, миртовый дым, поднимающийся из каждой трубы, – все это подсказывало, что Черная Смерть успела разбить лагерь даже за такое короткое время.

Дойдя до Кампо Санта-Мария-Нова, где он должен был встретиться со старшим лекарем, Аннибале без труда узнал доктора Валнетти, одетого точно так же, как и он. Хотя его маска немного отличалась, как у одного из шести старших врачей сестиери: красные глаза дополняли черные очки – признак мудрости и знаний. Хотя Аннибал высоко ценил недавно изобретенные очки, он считал, что эти черные круги придают его начальнику смешной вид.

Доктор Валнетти был назойливо суетлив и самодовольно пыхтел, что объяснялось утренним визитом, наряду со старшими врачами остальных пяти сестиери, к самому дожу. Он небрежно пожал перчатку Аннибала.