Вечный кролик
Часть 30 из 52 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я проснулся из-за звонка в дверь. Перевернувшись в кровати, я почуял запах Конни на простыне и посмотрел на часы. Половина седьмого. Я надел свой халат и медленно спустился вниз. Ключи и сумка Пиппы лежали на кухонном столе, так что я с облегчением понял, что она хотя бы в целости и сохранности вернулась домой. Я подошел к входной двери и, не открывая ее, спросил:
– Кто там?
Я надеялся, это Конни зашла заверить меня, что поговорит со всеми и объяснит свои слова о том, как она получила со мной «в два раза больше удовольствия, чем с мужем». Ведь она сказала это только для того, чтобы позлить Дока, не более. Но даже если она пришла и хотела все исправить, я почему-то чувствовал, что делать это уже поздно.
– Кто там? – снова спросил я. Тишина.
Когда я открыл дверь и вышел на залитую слабым утренним светом улицу, снаружи никого не было. День обещал быть жарким, но пока низкий туман вился среди деревьев. Никого не увидев, я повернулся, чтобы зайти обратно в дом, и тогда заметил, что кто-то написал баллончиком на двери гаража: «зайцеблуд». Я уставился на граффити, сначала подумав, что это возмутительно, а затем решив, что это, наверное, мелочь по сравнению со всем, с чем ежедневно приходится сталкиваться кроликам. Я заглянул за забор, чтобы посмотреть, не замарали ли дом Кроликов таким же образом, но он был чист.
– Наверное, потому что Хемлок Тауэрс входит в национальный реестр культурного наследия, – сказала Пиппа, когда два часа спустя за завтраком я рассказал ей об этом. – Не забывай, что в «Двуногих» в основном состоят специалисты из среднего класса, которые скорее подпишутся на «Радио Таймс», чем вступят в ультраправую группировку.
Я поведал ей обо всем, что случилось вчера вечером. Я рассказал о Конни, о сценарии, о возвращении Тоби и о дýше, о простыне, о судьях «Спик и Спан» и, наконец, о сорокавосьмичасовом ультиматуме Нормана. Я решил не рассказывать Пиппе о том, что Тоби спал с Арабеллой из клуба верховой езды.
– Что ты будешь делать? – спросила она, шумно отхлебывая кофе.
Я вздохнул. Несмотря на то что я никогда осознанно не притеснял кроликов, не читал ни единого выпуска «Чистой Правды» и не считал себя лепорифобом, я все же им был. В молодости я смеялся и рассказывал оскорбительные для кроликов анекдоты[56], и ни разу не возразил лепорифобам, когда слышал, как они высказывают свои взгляды. И хотя я не одобрял законы, ущемляющие интересы кроликов, я бездействовал, пока у них потихоньку отнимали права. Мои слова и мысли так и не превратились в действия. Ни в выступления на демонстрациях, ни в гневные письма, ни в пожертвования АгПоК, ничего.
– Пап?
– Я еще думаю.
Но даже если бы я и выступил в защиту кроликов, моя давняя работа в штате Крольнадзора все бы перечеркнула. В тот миг я больше всего ощущал не праведное негодование, не досаду оттого, как нечестно со мной поступили, и даже не мужественное чувство справедливости и необходимости бороться и победить. Нет, на самом деле я ощущал лишь глубокий и непростительный стыд.
– Я понятия не имею, что делать, – наконец сказал я. – А ты?
– Не знаю, – сказала она. – Как думаешь, насколько все будет плохо?
– О, ну не знаю. В худшем случае: поджог почтового ящика, сломанная челюсть, и «Две ноги – хорошо» выгонят Кроликов из деревни. А в лучшем случае в ближайшие шестьдесят или восемьдесят лет в Муч Хемлоке с нами никто не будет разговаривать.
– Звучит очень заманчиво, – сказала она.
– Согласна, да?
– Я остаюсь, – сказала Пиппа. – На меня-то они не станут нападать, верно? Даже у «Двуногих» неудачников должны быть какие-то границы.
– Верно, – с улыбкой сказал я. – И если ты остаешься, то и я тоже.
Мы нервно стукнулись кулаками и какое-то время сидели молча. Не знаю, о чем думала Пиппа, но я гадал, каково это, когда тебе ломают нос.
– Ну так что, – наконец сказал я, – как прошел твой вечер?
– С нами был Харви, – ответила она, тоже радуясь перемене темы разговора. – После кино мы и Бобби пошли в «Вегамаму». Здорово поболтали за ужином, в основном о Мегакрольчатнике. Они все с крайним подозрением относятся к Переселению и считают, что у кроликов остался последний шанс для сопротивления, прежде чем они потеряют свои с трудом добытые права навсегда. Поговаривают, что преподобная Банти может отдать распоряжение отказаться от переселения, но Харви беспокоится, что кролики, по природе своей вежливые, податливые и неконфликтные, не смогут воспротивиться приказу. А еще Переселению будут помогать Старший Руководитель Ллисъ и полторы тысячи лисов, и они вряд ли станут сдерживать себя, ведь лисы могут безнаказанно применять любую силу, какую только пожелают.
Это было совсем нехорошо.
– Они хотят выйти на еще одну демонстрацию? – спросил я.
– Думаю, это для них уже позади. Харви сказал, что любое нападение на колонию позволит Большому Совету прибегнуть к протоколам Багза Банни – то есть в случае, если кролик загнан в угол, ему разрешается почти любое поведение, вплоть до физического сопротивления.
Повисла пауза.
– Думаю, у меня и Харви может что-то получиться, – сказала Пиппа, глядя мне прямо в глаза, – и да, я буду осторожна, и я знаю, что делаю.
Несмотря на знаменитое заявление лорда Джефферсона, в котором он признавался в любви к Софи Кролик, межвидовые отношения оставались незаконными и преследовались. Большинство пар, чью связь предавали гласности, просто переселялись в колонии. На момент битвы за Мей Хилл в колониях проживало около четырех тысяч человек, восемьсот из которых отрезали себе большие пальцы в знак преданности Кроличьему Пути. Сметвик считал их «предателями нашего вида» и «недостойными даже презрения». Кролики же называли их «желанными гостями».
– Знаешь что, Пип? – сказал я. – Я искренне надеюсь, что у вас все получится.
Салли позвонила и сказала, что не пойдет сегодня в колледж, а поскольку я предположил, что и Тоби не поедет на работу – причем, возможно, уже никогда, – я решил отвезти Пиппу самостоятельно.
– Это Тоби писал, – сказала она, выйдя на улицу и посмотрев на граффити. – Узнаю его почерк. Не понимаю, что я в нем находила.
Мы также заметили, что и Кроликов ночью не полностью обошли стороной: на их газоне стояла сорокагаллонная бочка – обычная емкость для тушения кролика. И хотя столь неописуемо жестокая расправа, к счастью, случалась редко, обычно одной угрозы было достаточно, чтобы кроличье семейство за час собрало вещи и съехало. Но я был уверен – на Конни и Дока это не подействует.
– Доброе утро! – послышался голос, и Док выскочил со стороны дороги. Скорее всего, он возвращался со своей обычной утренней пятикилометровой проскачки – на нем была спортивная толстовка и повязка «Найк» на голове у основания ушей.
– Доброе утро, – сказали мы.
– Похоже, «Двуногие» времени зря не теряли, – сказал он, разглядывая сорокагаллонную бочку. – Если покрасить, получится отличный вазон для моих фикусов.
– Ты не очень-то беспокоишься, – сказал я.
– Раньше мне уже угрожали расправой, – сказал он. – У нашего предыдущего дома кто-то намалевал у подъезда «убейте этого мевзкого кволика» и засовывал нам в почтовый ящик плохо распечатанные копии рецепта пирога из крольчатины. Попытки жалких трусов перестать проигрывать в битве с собственной никчемностью. Но знаешь что?
– Что?
– Если бы я хотел кого-нибудь убить, я бы не стал его предупреждать.
– Вот как, – сказал я. Док произнес это уж очень зловеще, и я подумал, не собирается ли он так поступить со мной.
– Слушай, – сказал я, – по поводу вчерашнего…
– Забудь, старина, все в прошлом, – широко улыбаясь, сказал он. – Когда ты женат на обворожительной красотке вроде Констанции, приходится периодически отваживать от нее всяких воздыхателей.
– Я не воздыхатель, – поспешно сказал я, – и ничего не было.
– И я сделаю все, что в моих силах, чтобы так и оставалось, – совершенно спокойно ответил он. – Но имей в виду, если Конни тебе подмигнет и ты захочешь вызвать меня на дуэль, я всегда готов. Но только на пистолетах – на шпагах я уже давно не дрался.
– От меня вызова не жди, – поспешно сказал я, – правда.
– Как пожелаешь.
И, не говоря больше ни слова, он одним прыжком перемахнул через мою машину, садовую изгородь, его машину и вошел в дом.
Через пять минут Пиппа и я выехали на дорогу. Утро было прекрасным, солнечным и ясным, но мы оба чувствовали себя неуютно. Тревога не давала дышать, словно мне на грудь уселся маленький слоненок. Из сорока восьми часов, которые нам дали, уже осталось тридцать семь. Я чувствовал воодушевление от того, что мы с Пиппой решили постоять за себя, но меня не покидала мысль о том, что Маллеты выразят свое неудовольствие, причем самым неприятным и непропорциональным способом. А еще, что наше «постоять за себя», со всеми правами, данными нам как людям при рождении, скорее всего, окажется пустым звуком. Ведь мы люди. В конечном счете, с нами все будет в порядке.
– Ты поедешь в Мегакрольчатник? – спросила Пиппа, когда я рассказал ей, чем собираюсь сегодня заниматься.
– Да, начальство пытается сделать переезд настолько простым, насколько возможно.
– Для кроликов?
– Нет. Для сотрудников Крольнадзора.
Больше не было смысла что-либо скрывать. Я рассказал ей, что сегодняшняя поездка нужна, чтобы сотрудники Крольнадзора своими глазами увидели новый объект – жилые помещения, охрану, как Крольтруд будет управлять рабочей силой и производственными областями, и все такое. Она спросила меня про график, и я сказал, что все точно случится в этом году, «может быть, даже через пару месяцев».
– А кто-нибудь спросил кроликов, что они сами об этом думают? – спросила она.
Вообще-то их спрашивали, но лишь вскользь. Большой Кроличий Совет участвовал в обсуждениях, и их заверили, что «будут использованы все возможности для того, чтобы Комиссия по Переселению в первую очередь учитывала интересы всех жителей Соединенного Королевства». Что хуже, в самой Комиссии не было ни одного кролика, а Найджел Сметвик был ее председателем.
Я высадил Пиппу у колледжа, а затем отправился в офис Крольнадзора.
Поскольку мы собирались ехать в Мегакрольчатник, я не стал подниматься на свой этаж, а лишь отметился в списке, после чего мне выдали гостевой пропуск на шнурке и сказали, какое место занять в автобусе. Полчаса мы ждали в буфете, а затем к нам обратилась гуру пиара Крольнадзора Пандора Пандора.
– Доброе утро, – сказала она. Тем утром ее платье и настрой казались еще более мрачными, чем обычно, – и добро пожаловать на экскурсию в Мегакрольчатник. Вы отправляетесь в эту поездку, потому что вас отобрали для Рабочей группы по подготовке к Переселению. Считайте это вашим первым знакомством с заданием.
Другие начали перешептываться, в основном потому, что сейчас нам впервые намекнули на давно ожидаемые грядущие увольнения… и на то, кого, возможно, не сократят. Само собой, мои коллеги выглядели очень довольными. Из-за повышенной ответственности и возможных стрессов за работу над Переселением должны были платить щедрые надбавки.
– Из важного мне нужно донести до вас лишь одно, – продолжала она. – Сегодня нас будут сопровождать шестеро репортеров, и нам нужно жестко следить за тем, чтобы общественность правильно отнеслась к Мегакрольчатнику. В народе есть всякие тронувшиеся умом борцы за социальную справедливость, которые недостаточно ясно понимают сложность проекта и не могут стать частью содержательного диалога. Мои люди будут дежурить у группы репортеров, но если хоть один журналюга сбежит и что-нибудь у вас спросит – хоть слово, – ничего не говорите и отправляйте их ко мне или к члену моей команды. Скажете что-нибудь не к месту, и будете объясняться, причем не передо мной и не перед дисциплинарным советом, а лично перед Старшим Руководителем. Я все ясно сказала?
Мы все утвердительно промычали и через полчаса уже ехали в автобусе на запад. Место рядом со мной было пусто – вероятно, там должен был сидеть Тоби. Мы доехали аж до Лландриндод-Уэллс, когда я заметил, как Безухий поднялся со своего сиденья впереди и неуклюже направился в хвост автобуса. Он был одет в свой обычный серый плащ, а обрубки его ушей были прикрыты беретом. Я заметил, что на нем была наплечная кобура с самым большим из его молотков. Я отвел глаза, надеясь, что он не подойдет ко мне, но он все-таки подошел.
– Ты ведь Нокс? – спросил он. Мы находились не в офисе, и без нужного контекста его кроличьим глазам было трудно меня узнать.
– Да, – сказал я, не поднимая глаз, и он сел рядом со мной.
– Где Тоби Маллет? – спросил он.
– Уволился, – сказал я, глядя в окно.
– Думаешь, его скомпрометировали? Может, Подполье до него добралось?
– Лучше спросите у него самого.
Я повернулся к Безухому и чуть не вскрикнул. Рядом со мной сидел вовсе не Безухий. У этого кролика не было ушей, но многие другие его черты неуловимо отличались. Я собирался спросить его, кто он такой, но он поднял лапу, чтобы я замолк, и подал мне знакомый знак: подмигнул и щелкнул языком. Я уже видел такое, когда он приезжал, чтобы забрать Бобби и Пиппу на «Кроличьем Такси».
Это был Харви.
Мегакрольчатник
Финкла арестовывали несколько десятков раз, причем чаще всего на основании каких-нибудь средневековых законов, которыми можно было удобно воспользоваться в нужной ситуации. Например, когда он пригласил свою прошлую возлюбленную Дебби Кролик на ужин, кто-то усмотрел в этом нарушение постановления от 1524 года, запрещавшее «приносить живую дичь в таверну или закусочную».
– Кто там?
Я надеялся, это Конни зашла заверить меня, что поговорит со всеми и объяснит свои слова о том, как она получила со мной «в два раза больше удовольствия, чем с мужем». Ведь она сказала это только для того, чтобы позлить Дока, не более. Но даже если она пришла и хотела все исправить, я почему-то чувствовал, что делать это уже поздно.
– Кто там? – снова спросил я. Тишина.
Когда я открыл дверь и вышел на залитую слабым утренним светом улицу, снаружи никого не было. День обещал быть жарким, но пока низкий туман вился среди деревьев. Никого не увидев, я повернулся, чтобы зайти обратно в дом, и тогда заметил, что кто-то написал баллончиком на двери гаража: «зайцеблуд». Я уставился на граффити, сначала подумав, что это возмутительно, а затем решив, что это, наверное, мелочь по сравнению со всем, с чем ежедневно приходится сталкиваться кроликам. Я заглянул за забор, чтобы посмотреть, не замарали ли дом Кроликов таким же образом, но он был чист.
– Наверное, потому что Хемлок Тауэрс входит в национальный реестр культурного наследия, – сказала Пиппа, когда два часа спустя за завтраком я рассказал ей об этом. – Не забывай, что в «Двуногих» в основном состоят специалисты из среднего класса, которые скорее подпишутся на «Радио Таймс», чем вступят в ультраправую группировку.
Я поведал ей обо всем, что случилось вчера вечером. Я рассказал о Конни, о сценарии, о возвращении Тоби и о дýше, о простыне, о судьях «Спик и Спан» и, наконец, о сорокавосьмичасовом ультиматуме Нормана. Я решил не рассказывать Пиппе о том, что Тоби спал с Арабеллой из клуба верховой езды.
– Что ты будешь делать? – спросила она, шумно отхлебывая кофе.
Я вздохнул. Несмотря на то что я никогда осознанно не притеснял кроликов, не читал ни единого выпуска «Чистой Правды» и не считал себя лепорифобом, я все же им был. В молодости я смеялся и рассказывал оскорбительные для кроликов анекдоты[56], и ни разу не возразил лепорифобам, когда слышал, как они высказывают свои взгляды. И хотя я не одобрял законы, ущемляющие интересы кроликов, я бездействовал, пока у них потихоньку отнимали права. Мои слова и мысли так и не превратились в действия. Ни в выступления на демонстрациях, ни в гневные письма, ни в пожертвования АгПоК, ничего.
– Пап?
– Я еще думаю.
Но даже если бы я и выступил в защиту кроликов, моя давняя работа в штате Крольнадзора все бы перечеркнула. В тот миг я больше всего ощущал не праведное негодование, не досаду оттого, как нечестно со мной поступили, и даже не мужественное чувство справедливости и необходимости бороться и победить. Нет, на самом деле я ощущал лишь глубокий и непростительный стыд.
– Я понятия не имею, что делать, – наконец сказал я. – А ты?
– Не знаю, – сказала она. – Как думаешь, насколько все будет плохо?
– О, ну не знаю. В худшем случае: поджог почтового ящика, сломанная челюсть, и «Две ноги – хорошо» выгонят Кроликов из деревни. А в лучшем случае в ближайшие шестьдесят или восемьдесят лет в Муч Хемлоке с нами никто не будет разговаривать.
– Звучит очень заманчиво, – сказала она.
– Согласна, да?
– Я остаюсь, – сказала Пиппа. – На меня-то они не станут нападать, верно? Даже у «Двуногих» неудачников должны быть какие-то границы.
– Верно, – с улыбкой сказал я. – И если ты остаешься, то и я тоже.
Мы нервно стукнулись кулаками и какое-то время сидели молча. Не знаю, о чем думала Пиппа, но я гадал, каково это, когда тебе ломают нос.
– Ну так что, – наконец сказал я, – как прошел твой вечер?
– С нами был Харви, – ответила она, тоже радуясь перемене темы разговора. – После кино мы и Бобби пошли в «Вегамаму». Здорово поболтали за ужином, в основном о Мегакрольчатнике. Они все с крайним подозрением относятся к Переселению и считают, что у кроликов остался последний шанс для сопротивления, прежде чем они потеряют свои с трудом добытые права навсегда. Поговаривают, что преподобная Банти может отдать распоряжение отказаться от переселения, но Харви беспокоится, что кролики, по природе своей вежливые, податливые и неконфликтные, не смогут воспротивиться приказу. А еще Переселению будут помогать Старший Руководитель Ллисъ и полторы тысячи лисов, и они вряд ли станут сдерживать себя, ведь лисы могут безнаказанно применять любую силу, какую только пожелают.
Это было совсем нехорошо.
– Они хотят выйти на еще одну демонстрацию? – спросил я.
– Думаю, это для них уже позади. Харви сказал, что любое нападение на колонию позволит Большому Совету прибегнуть к протоколам Багза Банни – то есть в случае, если кролик загнан в угол, ему разрешается почти любое поведение, вплоть до физического сопротивления.
Повисла пауза.
– Думаю, у меня и Харви может что-то получиться, – сказала Пиппа, глядя мне прямо в глаза, – и да, я буду осторожна, и я знаю, что делаю.
Несмотря на знаменитое заявление лорда Джефферсона, в котором он признавался в любви к Софи Кролик, межвидовые отношения оставались незаконными и преследовались. Большинство пар, чью связь предавали гласности, просто переселялись в колонии. На момент битвы за Мей Хилл в колониях проживало около четырех тысяч человек, восемьсот из которых отрезали себе большие пальцы в знак преданности Кроличьему Пути. Сметвик считал их «предателями нашего вида» и «недостойными даже презрения». Кролики же называли их «желанными гостями».
– Знаешь что, Пип? – сказал я. – Я искренне надеюсь, что у вас все получится.
Салли позвонила и сказала, что не пойдет сегодня в колледж, а поскольку я предположил, что и Тоби не поедет на работу – причем, возможно, уже никогда, – я решил отвезти Пиппу самостоятельно.
– Это Тоби писал, – сказала она, выйдя на улицу и посмотрев на граффити. – Узнаю его почерк. Не понимаю, что я в нем находила.
Мы также заметили, что и Кроликов ночью не полностью обошли стороной: на их газоне стояла сорокагаллонная бочка – обычная емкость для тушения кролика. И хотя столь неописуемо жестокая расправа, к счастью, случалась редко, обычно одной угрозы было достаточно, чтобы кроличье семейство за час собрало вещи и съехало. Но я был уверен – на Конни и Дока это не подействует.
– Доброе утро! – послышался голос, и Док выскочил со стороны дороги. Скорее всего, он возвращался со своей обычной утренней пятикилометровой проскачки – на нем была спортивная толстовка и повязка «Найк» на голове у основания ушей.
– Доброе утро, – сказали мы.
– Похоже, «Двуногие» времени зря не теряли, – сказал он, разглядывая сорокагаллонную бочку. – Если покрасить, получится отличный вазон для моих фикусов.
– Ты не очень-то беспокоишься, – сказал я.
– Раньше мне уже угрожали расправой, – сказал он. – У нашего предыдущего дома кто-то намалевал у подъезда «убейте этого мевзкого кволика» и засовывал нам в почтовый ящик плохо распечатанные копии рецепта пирога из крольчатины. Попытки жалких трусов перестать проигрывать в битве с собственной никчемностью. Но знаешь что?
– Что?
– Если бы я хотел кого-нибудь убить, я бы не стал его предупреждать.
– Вот как, – сказал я. Док произнес это уж очень зловеще, и я подумал, не собирается ли он так поступить со мной.
– Слушай, – сказал я, – по поводу вчерашнего…
– Забудь, старина, все в прошлом, – широко улыбаясь, сказал он. – Когда ты женат на обворожительной красотке вроде Констанции, приходится периодически отваживать от нее всяких воздыхателей.
– Я не воздыхатель, – поспешно сказал я, – и ничего не было.
– И я сделаю все, что в моих силах, чтобы так и оставалось, – совершенно спокойно ответил он. – Но имей в виду, если Конни тебе подмигнет и ты захочешь вызвать меня на дуэль, я всегда готов. Но только на пистолетах – на шпагах я уже давно не дрался.
– От меня вызова не жди, – поспешно сказал я, – правда.
– Как пожелаешь.
И, не говоря больше ни слова, он одним прыжком перемахнул через мою машину, садовую изгородь, его машину и вошел в дом.
Через пять минут Пиппа и я выехали на дорогу. Утро было прекрасным, солнечным и ясным, но мы оба чувствовали себя неуютно. Тревога не давала дышать, словно мне на грудь уселся маленький слоненок. Из сорока восьми часов, которые нам дали, уже осталось тридцать семь. Я чувствовал воодушевление от того, что мы с Пиппой решили постоять за себя, но меня не покидала мысль о том, что Маллеты выразят свое неудовольствие, причем самым неприятным и непропорциональным способом. А еще, что наше «постоять за себя», со всеми правами, данными нам как людям при рождении, скорее всего, окажется пустым звуком. Ведь мы люди. В конечном счете, с нами все будет в порядке.
– Ты поедешь в Мегакрольчатник? – спросила Пиппа, когда я рассказал ей, чем собираюсь сегодня заниматься.
– Да, начальство пытается сделать переезд настолько простым, насколько возможно.
– Для кроликов?
– Нет. Для сотрудников Крольнадзора.
Больше не было смысла что-либо скрывать. Я рассказал ей, что сегодняшняя поездка нужна, чтобы сотрудники Крольнадзора своими глазами увидели новый объект – жилые помещения, охрану, как Крольтруд будет управлять рабочей силой и производственными областями, и все такое. Она спросила меня про график, и я сказал, что все точно случится в этом году, «может быть, даже через пару месяцев».
– А кто-нибудь спросил кроликов, что они сами об этом думают? – спросила она.
Вообще-то их спрашивали, но лишь вскользь. Большой Кроличий Совет участвовал в обсуждениях, и их заверили, что «будут использованы все возможности для того, чтобы Комиссия по Переселению в первую очередь учитывала интересы всех жителей Соединенного Королевства». Что хуже, в самой Комиссии не было ни одного кролика, а Найджел Сметвик был ее председателем.
Я высадил Пиппу у колледжа, а затем отправился в офис Крольнадзора.
Поскольку мы собирались ехать в Мегакрольчатник, я не стал подниматься на свой этаж, а лишь отметился в списке, после чего мне выдали гостевой пропуск на шнурке и сказали, какое место занять в автобусе. Полчаса мы ждали в буфете, а затем к нам обратилась гуру пиара Крольнадзора Пандора Пандора.
– Доброе утро, – сказала она. Тем утром ее платье и настрой казались еще более мрачными, чем обычно, – и добро пожаловать на экскурсию в Мегакрольчатник. Вы отправляетесь в эту поездку, потому что вас отобрали для Рабочей группы по подготовке к Переселению. Считайте это вашим первым знакомством с заданием.
Другие начали перешептываться, в основном потому, что сейчас нам впервые намекнули на давно ожидаемые грядущие увольнения… и на то, кого, возможно, не сократят. Само собой, мои коллеги выглядели очень довольными. Из-за повышенной ответственности и возможных стрессов за работу над Переселением должны были платить щедрые надбавки.
– Из важного мне нужно донести до вас лишь одно, – продолжала она. – Сегодня нас будут сопровождать шестеро репортеров, и нам нужно жестко следить за тем, чтобы общественность правильно отнеслась к Мегакрольчатнику. В народе есть всякие тронувшиеся умом борцы за социальную справедливость, которые недостаточно ясно понимают сложность проекта и не могут стать частью содержательного диалога. Мои люди будут дежурить у группы репортеров, но если хоть один журналюга сбежит и что-нибудь у вас спросит – хоть слово, – ничего не говорите и отправляйте их ко мне или к члену моей команды. Скажете что-нибудь не к месту, и будете объясняться, причем не передо мной и не перед дисциплинарным советом, а лично перед Старшим Руководителем. Я все ясно сказала?
Мы все утвердительно промычали и через полчаса уже ехали в автобусе на запад. Место рядом со мной было пусто – вероятно, там должен был сидеть Тоби. Мы доехали аж до Лландриндод-Уэллс, когда я заметил, как Безухий поднялся со своего сиденья впереди и неуклюже направился в хвост автобуса. Он был одет в свой обычный серый плащ, а обрубки его ушей были прикрыты беретом. Я заметил, что на нем была наплечная кобура с самым большим из его молотков. Я отвел глаза, надеясь, что он не подойдет ко мне, но он все-таки подошел.
– Ты ведь Нокс? – спросил он. Мы находились не в офисе, и без нужного контекста его кроличьим глазам было трудно меня узнать.
– Да, – сказал я, не поднимая глаз, и он сел рядом со мной.
– Где Тоби Маллет? – спросил он.
– Уволился, – сказал я, глядя в окно.
– Думаешь, его скомпрометировали? Может, Подполье до него добралось?
– Лучше спросите у него самого.
Я повернулся к Безухому и чуть не вскрикнул. Рядом со мной сидел вовсе не Безухий. У этого кролика не было ушей, но многие другие его черты неуловимо отличались. Я собирался спросить его, кто он такой, но он поднял лапу, чтобы я замолк, и подал мне знакомый знак: подмигнул и щелкнул языком. Я уже видел такое, когда он приезжал, чтобы забрать Бобби и Пиппу на «Кроличьем Такси».
Это был Харви.
Мегакрольчатник
Финкла арестовывали несколько десятков раз, причем чаще всего на основании каких-нибудь средневековых законов, которыми можно было удобно воспользоваться в нужной ситуации. Например, когда он пригласил свою прошлую возлюбленную Дебби Кролик на ужин, кто-то усмотрел в этом нарушение постановления от 1524 года, запрещавшее «приносить живую дичь в таверну или закусочную».