Важное время

– Нету… – облегченно протянул паренек, похожий на девчонку, и весело посмотрел на приятелей.

– А про то, что вы Тумму видели, – молчок! – Я поднял палец вверх. – Это тайна.

Парни вновь переглянулись и дружно кивнули. Но теперь кивнули важно, не торопясь, со значением. Тайна! Самая настоящая, взрослая тайна!..



– А теперь к канатам! – раздались противные голоса помощников Стурра, выдергивая из воспоминаний. Как надоела эта школа!

Придя в себя, я посмотрел на друзей. Кабы не они – совсем закис бы я в этой несчастной школе. А так… Поддерживаем друг друга, не даем в обиду. Местные уже не цепляются, как раньше, присмирели после победы юного болотника над гадким Прилипалой. Еще одноклассники разузнали, что мы тренируемся по утрам, учим друг дружку борьбе. Тренировки, надо сказать, получались толковыми: то Булгуня потайные ухватки болотников покажет, то Юркхи удивит диковинным приемом степняков, то Фиддал ознакомит с классической имперской манерой борьбы. Каждый приятель на свой манер готовил меня к скорому поединку с Милиаром.

Близились празднования Пагота и состязания в честь Хохотуна, которые проводились по всей Империи. Потешные деньки! В последний вечер перед состязаниями, едва месяц показывался на небе, под радостные крики и веселый смех глава города на главной площади откупоривал бочку с молодым вином. И начиналось веселье, которое длилось целую седмицу. Власти выставляли перед горожанами нехитрую снедь и вино. Горожане ели-пили, славили Пагота, а заодно арнский престол и местную власть. Надо ли говорить, что победителей состязаний щедро одаряли и славили наравне с властями?! Ну, может, чуточку поменьше…

Вдруг раздался смех, и я вновь очнулся. Постоянно куда-то уплываю в мыслях… На площадке с висящими длинными канатами переминались Милиар и Булгуня. По команде помощника соперникам полагалось забраться вверх как можно быстрее. И спуститься, не содрав кожу ладоней! Я поджал губы. Понятно, отчего ржут окружающие, безмозглым одноклассникам только дай повод позубоскалить. Мой толстый друг стоял с потерянным видом. Раздалась резкая команда, и младший Фракс метнулся к канату. Рисуясь, он высоко подпрыгнул, схватился за веревку и на одних руках взлетел к самому верху. Булгуня с хмурым лицом неторопливо подошел к канату и взялся за него двумя руками. Он даже не пытался оторвать ноги от земли. Зачем – с его-то телосложением?! Помощник коменданта, раскрасневшись, орал на нерадивого ученика, а вокруг улюлюкали малолетние шакалята. А я вдруг разглядел стоящего в сторонке Хака Стурра, укрывшегося в глубокой тени придорожного куста. Только благодаря моим новым способностям я сумел высмотреть легкую мечтательную улыбку на его лице. Комендант с удовольствием следил за происходящим. Но стоило Милиару под восторженные крики подпевал играючи спрыгнуть на землю, как Стурр нацепил привычную маску надменности и уверенным шагом двинулся к площадке. Вокруг мигом установилась тишина. Комендант коротко сказал что-то – и Булгуня с Милиаром двинулись за ним, к дальней части плаца. Странно, обычно туда хода нет, там занимались старшеклассники.

– Оли, – подошел Фиддал. – Я тут вспомнил. Помнишь, ты просил разузнать… Про того, черненького. – Федя украдкой кивнул на бледного парня с черными волосами. Я вспомнил паренька, который изредка сталкивался со мной в школьных коридорах и каждый раз отскакивал как ошпаренный.

– Помню, – кивнул я. – И кто это?

– Это Тьор, сын Тьяра, – медленно произнес Фиддал.

– И что? – Я пожал плечами. Имена ничего мне не говорили.

– Тьор, сын Тьяра, внук Тьора. Того самого Тьора, который сын Векса Кнея.

– Сын предыдущего наместника, – задумчиво произнес я и посмотрел на затылок идущего впереди паренька.

Даже сейчас, в толпе одноклассников, он шел наособицу – вроде бы и вместе со всеми, но сам по себе. Он всегда старался держаться в одиночку.

«Значит, вот как. Ты правнук когда-то всевластного наместника, а твой дед учился вместе с дедушкой Эндиром… И чем я тебе насолил, дружок?»

Мы подошли к огороженной площадке, засыпанной мелким белым песком. Рядом лежали два гладких ошкуренных бревна – высотой чуть меньше Булгуни, который одним движением поставил бревно стоймя, уперев в землю. Милиар выглядел не так уверенно: он покосился на противника и неловко поставил бревно на попа, ухватив двумя руками. Помощник коменданта выскочил на площадку, разровнял песок и обозначил белой известью черту, за которую не следовало заступать. Правила очевидны – нужно метнуть бревно – кто дальше. Пожалуй, из всей младшей школы никто, кроме этих двоих, с таким упражнением не справится, уж больно тяжел снаряд. Я посмотрел на улыбку Булгуни и вспомнил рассказ болотника о груженой телеге и тренировках юного борца в далеком Конутопе.

Первым выступал Милиар. Он кое-как схватил бревно и поднял над головой. Разгоняться крепыш не стал: боялся потерять равновесие и выронить снаряд. Быстрым шагом подойдя к черте, он откинул бревно от себя. Оно пролетело пару-тройку шагов и плюхнулось плашмя в песок. Подбежавшие помощники щедро сыпанули известкой на место касания и оттащили бревно. Как же все-таки он силен! Я вновь подумал о скором соревновании на арене, а со стороны имперцев раздался одобрительный гул.

Булгуня приподнял бревно, подсунул под нижний край правую руку, придерживая снаряд вертикально. Разбежался, взметая песок, и с громким криком швырнул бревно вдаль и вверх. Снаряд по дуге поднялся к небу, преодолел верхнюю точку и, опускаясь, пролетел еще немного, оставив жалкую отметку соперника далеко позади. Булгуня свысока посмотрел на красного как рак Милиара. Если бы болотник в первый день не яблочки в мишень швырял, а бревна – никто в его сторону и пикнуть бы не посмел! Теперь пришла наша очередь ликовать. Крича вместе с друзьями, я приметил довольную рожу коменданта.

«Он же нарочно стравливает Милиара и Булгуню! – догадался я. – Копчиком чую – что-то затеял вояка Хак Стурр! Знать бы еще что?»

Помимо утренних тренировок неизменным местом дружеского общения вне школы стали вечерние посиделки в ресторанном дворике Булогичей. Сегодня наконец-то и мои домочадцы присоединились. Жаль, не в полном составе: Йолташ остался руководить наспех учрежденной новой гвардейской школой. Это я так в шутку ее прозвал.

Над мыслью о создании собственной воинской школы дядька крепко задумался, эта идея его зацепила. Я боялся, что Остах выгонит мелкотню на улицу, вот и плел о взращивании собственной гвардии с малых лет; о том, что дети должны учиться как воины – без поблажек. И днем и ночью – в караулы, например, вставать.

Дядька скрепя сердце согласился. Впрочем, не доберись мы до запасов слуг Безносого – ничего бы парням не помогло. Прогнал бы их наставник без сожалений. Но нам несказанно повезло. Кайхур обнаружил в примитивном схроне, рядом с обиталищем слуг Безносого, небольшой сундучок с серебром. Дядька обрадовался деньгам, словно долгожданному родичу, которого уже и не чаял увидеть. Видимо, сильно на него давило, что мы без денег останемся. А найденный вскоре склад с нехитрыми съестными припасами, одежкой и прочим скарбом решил многие трудности будущей школы.

Остах после боя и найденного хабара размяк настолько, что я смог наконец вытянуть его на серьезный разговор. Оказалось, покупка дома на скале завязана на некоего Зайца – прежнего знакомца Рыбака-Остаха.

Сейчас, утолив голод, мы отсели с наставником в сторонку – благо в ресторанном дворике Булогичей места хватало – и продолжили начатый ранее разговор.

– Не верю я ему, – признался наставник, покосившись на Пелепа, ловко поменявшего перед нами блюда. Булогичи – низкий им поклон – старались на славу, обучая уличного оборванца. Хотя где он, вчерашний оборванец?! Старший Булогич недавно хвалился – справный поварюга растет! Да и сам Пелеп изменился: отъелся, пообтерся, заматерел. На утренних тренировках борется наравне со всеми! Подаренный кинжал теперь не прячет – с гордостью носит на виду.

– Не верю я Зайцу, – повторил дядька. – Ни на грош не верю.

– А кто он такой, этот Заяц?

– Заяц – он из наших, из «добрых». Раньше я его и видел-то пару раз, мельком. В силу он уже после меня вошел, когда я с Эндиром в горы уехал. Под Хриплым ходил, в приморском Арраине за хозяйством приглядывал. Давняя это история, мутная. – Дядька сделал длинный глоток копорского чая. – Мы с Гимтаром через Арраин тихохонько масло земляное сплавляли. Однажды «добрые» в Арраине масло приняли, ночью бочки перегрузили и отправили в Атриан. Как обычно. Вот только караван исчез: потом людей нашли, порубленных в овраге, а бочки все до единой пропали. Хриплый отпираться не стал – мы-то все передали, честь по чести, по рукам били. Признал пропажу своей морокой. Расплатиться не смог – долг на себя взял. Вот с тех пор ночной хозяин Атриана перед даном Дорчариан долг имеет. Правда, недавно я им половину скостил… – задумался Остах.

– За гворча? – быстро спросил я.

– Ага, за то, что гворча помогли упокоить. И так… по мелочи. Но не то важно… Донеслось до нас, что после того нападения Хриплому серьезно угрожали. Требовали, чтоб завязал, прекратил с маслом баловать. – Остах хмыкнул. – Бестолочи! Догадались тоже – Хриплому угрожать! Он от этого только дурел сильнее, только громче копытом бить начинал! Пусть легок будет его путь! – Дядька вновь отхлебнул из кружки. – Мы через месячишко списались, следующий караван отправили. А в Арраине всех «добрых» вырезали. Разом. А потом и до Атриана добрались – Хриплому башку снесли, и ночная война началась, – объяснил Остах.

– И что? – не понял я.

– То, – сердито прошипел дядька, наклонившись, – очень вовремя Заяц запил вусмерть! Да так, что всю войну в канаве мертвецки пьяным провалялся! Я намедни предложил ему караван с гор принять – Колодец-то горит, цена на масло выше небес взлетела – так он с перепугу чуть не обделался! Замазан этот урод, как есть замазан.

Я посмотрел на ярящегося дядьку. Ворошить мертвые угли нет никакого желания. Какое мне дело до того, кто и кого прибил за нефть годы назад?

– Верно смекаешь, – вновь навис над столом дядька. Он что, мысли читает? Я посмотрел на Остаха и увидел в его глазах гнев и боль. – Не то важно. Эндира отравили как раз в то время, как война ночная в Атариане разгорелась. И я подумал: не там мы с Гимтаром искали, не там… – Дядька сжал столешницу ладонями и прошептал: – Не за каменное ли масло упокоили Эндира Законника?

Я отшатнулся и уставился перед собой. Вот оно что… Это все меняет. За смерть друга Остах разнесет весь Атриан по камешку и зальет кровью. Я вспомнил дедовский строгий голос и прищур глаз. Подумал о бережно хранимой дедовой тетради, исписанной убористым почерком. Почувствовал, как запылали щеки и уши.

– Убийцы дедушки где-то рядом?.. – Голос сорвался и дал петуха.


– Я не знаю, Оли, – накрыл мою ладошку грубой мозолистой ладонью дядька и слегка сжал. – Я не знаю, мальчик. Мочи моей нет, как хочу все размотать и узлы все распутать. Сплю плохо, – признался Остах. – Но это грязная, скользкая дорожка. Не знаю, куда она приведет. Если бы тебя не было рядом – я давно прижал бы Зайца и выпотрошил. Но ты важнее… всего этого. А Заяц… Он хоть и Заяц, но не мышонок. Тоже зубы показать может.

Я резко вскочил, отчего скамья за мной грохнулась. Все замолчали и уставились в нашу сторону. Остах успокаивающе махнул рукой, поставил скамью и мягко усадил меня обратно.

– Что со мной может произойти? – зачастил я и затряс дядьку за рукав. – Я в самом защищенном месте столицы, под крылышком у наместника. Я буду очень внимателен и осмотрителен, Остах! Честно-честно, клянусь! А долги должны быть заплачены, верно?

Остах глубоко вздохнул и медленно кивнул.

– Долги должны быть заплачены. – Он легонько пристукнул кулаком по столу, словно ставя печать под приговором. – Верно.



Заяц

Заяц кивнул входящему Рыбаку и движением бровей указал мастеру Буре на дверь. Тот мигом выкатился наружу и двинулся к соседям по торговым рядам – почесать языком. Рыбак сел на табурет и коротко приказал:

– Говори.

«Ишь, как поет», – со злобой подумал Заяц. Рыбака он побаивался по старой памяти, хоть и не было у того сейчас такой власти, что раньше.

– Говори… – передразнил собеседника Заяц.

Снаружи мелькнула рослая фигура горца, которого вырвало тогда, после резни у Рыбного рынка. Заяц вдруг пожалел, что пришел без охраны. «Хотя – какая там охрана! Полудурки сельские». Он вновь вспомнил дело с горскими бабами и свой позор.

– Нашел я этого, чернильного человечка. Как ты просил. Из городского совета, через тын его ети. Вцепился, что клещ. Хибару давно хочет сбыть – а некому.

– Кто таков? – процедил Рыбак.

– Плавус… Как же его. Плавус Плав или Плев… – Заяц махнул рукой. – Он там один такой, обдерганец. За район Старой крепости отвечает. А там лачуги и нищета… – Заяц хихикнул. – Монету ему никто не несет, так он совсем затосковал…

– Понятно, – оборвал Рыбак. – Побыстрее бы надо с домом. Там люди мои уже живут… – Собеседник задумался. – Устрой-ка ты мне с ним встречу!

– Сделаем, – кивнул Заяц. – А кто это у тебя там живет-то?

– Ты никак ответ решил с меня взять, Заяц? – насмешливо спросил Рыбак.

– Да я так, – мазнул старик ладонью по столешнице. – По сделке-то… С домом. От наших ловкачей-крючкотворов помощь нужна?

– Пустое. Есть у меня один купец знакомый… Столкуюсь с ним.

Услышав про купца, Заяц против воли вздрогнул и покрылся потом. Украдкой он бросил взгляд на собеседника и наткнулся на бешеный взор. Тот глядел в упор.

– Все крутится, крутится, – с той же насмешкой продолжил Рыбак. Вот только глаза у него совсем не смеялись. Заяц вновь с тоской подумал, что зря пришел в одиночку. Рыбак, не вставая, пнул в колено и мигом оказался рядом. Схватив старика за изуродованную губу, он зашипел ему в лицо:

– Ты караваны принимал, боров толстобрюхий! – При каждом слове Рыбак встряхивал и дергал за губу. От боли у Зайца покатились слезы. Он ничего не видел вокруг, а мысль вытащить кинжал мелькнула и тут же пропала. – С кем сговорился, чтоб Хриплого снести?

Рыбак последний раз тряхнул Зайца и наконец отпустил, брезгливо вытирая обслюнявленную руку о ворот старика.

– А сам! – тоненько закричал Заяц, отталкивая руку Рыбака и вскакивая. – А сам что? Небось сам кончил дружка, дана своего, а теперь вернулся, весь из себя… Наследник у него с ладошки кормится, гляди ж ты!

Заяц толкнул Рыбака в грудь. До кинжала он так и не дотронулся.

– Какого дружка? – оторопел Остах. Отпора он не ожидал.

– Такого! Страхолюдины, в тряпки замотанные, кишки всем размотали! Меня трясут, про дорча пытают. Про дружбу Хриплого с Законником!

Остах сел обратно.

– А ихнего главного, в капюшоне, потом у купчины твоего видели! – Заяц орал в голос, не скрываясь. Губа распухла, пульсировала болью и слюни разлетались во все стороны.

Рыбак утер лицо.

– Какого купчины? Буддала?

Заяц, шумно дыша, кивнул. Он сделал вид, будто испугался, что брякнул лишнего.

– Слова твои глупые про смерть Эндира прощаю. И не благодари, – медленно сказал Рыбак и легонько прихлопнул по столу. – А теперь присядь и рассказывай. Кто, что и зачем…

Когда Рыбак вышел из лавки, Заяц сидел на табурете весь мокрый. Он до последнего не верил, что жив. Старик сглотнул, смахнул пот со лба и подошел к прилавку мастера Буры. Нашарил кувшин, торопливо выхлебал и утер рукавом лицо. Рыбак распялил его, как дети – пойманную лягушку, но он смог удержаться на самом краю и не сболтнуть лишнего. Крепко зацепило Рыбака имя купца, ох крепко! Не зря Заяц подсовывал ему этого Буддала раз за разом!

Однако скоро Рыбак доберется до купца. Сразу башку сносить не станет: выспросит поначалу и поймет, что его малость обдурили… Заяц задумался. Соблазн поклониться одному непростому человечку в капюшоне был велик. И ходить далеко не нужно… Тот мигом бы все решил. Вот только после этого можно оказаться холодным в канаве. Заяц потрогал губу и поморщился. Все сам! Придется решать самому. Впрочем, и Любимчика нужно подтянуть – хватит ему, в «Четырех палках» сидючи, вино жрать да девок пользовать. Что там Рыбак говорил про своих людей в доме на скале? Вот пусть прихлебатели Любимчика ими и займутся. Уж слишком Рыбак взбаламутил воду. Слишком.