В одно мгновение

Шаркая к двери, Вэнс косится на свою деревянную коробочку с наркотиками. Папа это замечает и делает шаг вперед, отрезая Вэнсу путь к тайнику. Вэнс покорно проходит мимо папы и заворачивает в ванную. Может, он надеется как-нибудь отвертеться? Когда дверь в ванную захлопывается, папа, морщась от боли, опускается на кровать Вэнса, приподнимает больную ногу. Ему нужно сделать перерыв, перевести дух.

Я смотрю на него, все еще не веря в происходящее. Он что, сбрендил? Хлое нельзя показывать Вэнса в таком виде. Она не станет ждать среды, когда Лиза принесет ей смертельную дозу. Встреча с Вэнсом ее убьет. Хлоя не доживет и до утра. Единственное, что способно удержать ее от самоубийства, – это призрачная надежда на примирение с Вэнсом, которую она все еще лелеет. Наивная мечта о том, что они могут начать все сначала. Но если она сейчас увидит Вэнса, ее надеждам придет конец. «Папа, это плохая идея. Просто ужасная».





60




Я возвращаюсь к Хлое, чтобы быть рядом с ней, когда явятся папа с Вэнсом. Я надеюсь, что она решит поспать и тогда я уговорю ее прогуляться или хотя бы попытаюсь как-то подготовить к тому, что вот-вот произойдет. Она в ванной. Я с изумлением обнаруживаю, что она приняла душ и состригла машинкой черные кончики волос: теперь ее голову окружает мягкий медный пушок. Она бреет ноги, по очереди ставя их на крышку унитаза. На раковине лежит айпод, играет The Cure, песня «Lovesong». Хлоя подпевает.

Я не верю своим глазам. Хлоя как будто выпила какую-то веселящую микстуру и опять превратилась в мою слегка самовлюбленную, беззаботную сестру.

Покончив с бритьем, она открывает шкафчик над раковиной и оглядывает нашу выдающуюся коллекцию лаков для ногтей. Она вытаскивает лак с названием «Рубиновый мятеж», и у меня внутри все холодеет: картинка наконец складывается. Она выбрала этот лак, когда мы вместе с мамой покупали нам одежду к новому учебному году.

Мама тогда взяла в руки пузырек с лаком и заявила: «Прекрасный цвет для работы в цирке или на панели».

Поэтому Хлоя его и купила. И поэтому же взяла его сейчас. Я смотрю, как она аккуратно красит ногти на своих обезображенных ногах: семь оставшихся пальцев до сих пор кажутся сильно распухшими, кожа шелушится, ногти пожелтели и потрескались. Красный лак смотрится отвратительно – как капли крови на рваных ранах.

Я больше не боюсь, что встреча с Вэнсом станет для Хлои последней каплей. Хлоя уже перешла черту. Она перешла ее в ту ночь, которую я провела вместе с ней на морозе, в лесу, и так и не вернулась обратно. В ней произошла какая-то непоправимая перемена, ее решимость вызвана не отчаянием, а чем-то куда менее очевидным; это реакция неадекватной адаптации на отсутствие контроля над собственным существом. В ту ночь в лесу она хотела умереть, молила о смерти, но ее сердце продолжало биться. Теперь она сама вольна решать свою судьбу и именно это намеревается сделать.

Она сама не своя, но никто об этом не знает. Все думают, что дело в потерянных пальцах. Я думала, дело в Вэнсе. На самом деле ни в том ни в другом. Я оглядываю ее комнату, пытаясь понять, почему именно сейчас. Не нахожу никакого ответа, кроме: «А почему, собственно, не сейчас?» Вероятнее всего, дело попросту в том, что дома нет ни мамы, ни папы. Хлоя одна. Наверное, она только этого и ждала.

Она наносит последний слой лака, любуется своим жутковатым творением, включает на айподе «Металлику» – «Fade to Black» – и, пританцовывая, наносит макияж. Она не торопится, а я никак не могу понять, куда подевались папа с Вэнсом: теперь я уже хочу, чтобы они приехали как можно скорее.

Покончив с макияжем – угольно-черная подводка, дымчато-серые тени, толстый слой слишком светлого, почти белого тонального крема, – Хлоя вальсирует к шкафу и достает белое атласное платье до колена, раньше принадлежавшее Обри. Его купили на первый бал Обри, когда ей было шестнадцать. Через месяц она из него выросла, и платье досталось Хлое.

Хлое оно слегка великовато, но так даже лучше: она кажется совсем хрупкой, изжелта-белый атлас словно стекает у нее по рукам, струится по узким бедрам. Она застегивает молнию, и в этот миг раздается звонок в дверь. Сначала она не обращает на него внимания, но звонок слышится снова, и тогда Хлоя выпархивает из шкафа и сбегает вниз по лестнице – на удивление легко и быстро, словно ей никак не мешает отсутствие трех пальцев на ногах.

– Мо, – говорит она, распахнув входную дверь.

Мо быстро смаргивает, оценив вычурный наряд моей сестры: белое платье, темно-красные губы, грим в духе похоронного бюро, рубиновый лак на ногах.

– Привет, Лоло, – говорит Мо без тени изумления на лице.

– В чем дело? – спрашивает Хлоя.

– Мне нужна твоя помощь.

Хлоя кривится.

– Я тут немного занята, – говорит она с совершенно серьезным видом.

– Это срочно, – говорит Мо. Легкая дрожь в голосе выдает ее тревогу: похоже, она понимает, что пришла как раз вовремя. – Пожалуйста, Лоло, ты единственная можешь мне помочь. Идем со мной.

Проходит целая секунда – мне она кажется вечностью, – а потом Хлоя пожимает плечами, и Мо тут же тянет ее за собой. Хлоя босиком, но идти им недалеко – до двора Мо, что в полуквартале от нас. По густому, тщательно остриженному газону у дома Камински они шагают к крыльцу, которое нависает прямо над пляжем. В углу у крыльца устроено джакузи. На полпути к джакузи Хлоя замирает, напряженно прислушиваясь. Я тоже это слышу. Громкий, резкий, тоненький писк, от которого у меня сжимается сердце.

Мо идет вперед и приподнимает угол брезента, которым накрыто джакузи. Под брезентом спрятана обувная коробка, а в ней лежат четыре котенка, каждый размером с мышку. Котята возятся, пищат, отчаянно тычутся друг в друга слепыми мордочками.

Хлоя не идет дальше. Она подворачивает пальцы на ногах, словно цепляется ими за траву. Она стоит слишком далеко и не видит их, но их тоненький писк оглушает. Это ужасный звук – вроде скрипа, который раздается, когда проводишь ногтем по классной доске. Бог защитил малышей, наделив их способностью издавать ни на что не похожие, отчаянно звонкие звуки, на которые невозможно не обратить внимания.

Мо ставит коробку прямо под ноги Хлое, так что моей сестре все же приходится посмотреть.

– Ой, – говорит она и опускается на колени, – какие хорошенькие! Бедные малютки!

Мо поднимает глаза к усыпанному звездами небу и одними губами произносит: «Спасибо».

– А где их мама? – спрашивает Хлоя и указательным пальцем гладит спинку серого котенка, который, не переставая оглушительно мяукать, вслепую ползет по своим братьям и сестрам.

– Не знаю, – говорит Мо. – Я нашла их у входа в дом.

Она врет, но это замечаю только я, потому что я очень хорошо знаю Мо. Когда Мо говорит неправду, она чересчур четко произносит некоторые слова. Я не знаю. Я нашла их у входа в дом.

Хлоя берет на руки серого котенка. Он целиком умещается у нее на ладони. Он пищит и пищит.

– Тс-с, – шепчет Хлоя и смотрит на Мо. – Может, он есть хочет?

– Думаешь? – с невинным видом говорит Мо.

Снова притворяется.


– У тебя есть молоко?

Мо кивает.

– И пипетка?

Мо бежит к дому.

– Молоко нужно немного подогреть, – наставляет ее спину Хлоя. – Смотри, чтобы оно было не горячим, а просто теплым, комнатной температуры.

Миссис Камински ждет в кухне. Она сидит за столом с чашкой чая и книгой.

– Сработало? – спрашивает она.

– Надеюсь, – отвечает Мо. – Она сейчас там, с ними.

Пока в микроволновке греется молоко, Мо подходит к столу и целует свою маму в макушку.

– Спасибо.

Миссис Камински треплет Мо по руке:

– Я рада помочь. Плохо, что ей все никак не выкарабкаться. Извини, что сразу не получилось, но найти новорожденных котят оказалось непросто. Обычно в приютах таких малышей сразу усыпляют. Пришлось ехать аж в Оушенсайд.

Микроволновка пищит.

– Будем надеяться, что оно того стоило, – говорит Мо, берет миску с молоком и пипетку и идет обратно во двор.

Мо просто гений. Мне очень повезло, что у меня была такая потрясающая – и потрясающе красивая – лучшая подруга. У нее есть замечательное умение:

она сразу раскусывает людей, видит их насквозь. Все остальные видели в Хлое то, что хотели, и только Мо сумела разглядеть правду. А потом – что гораздо важнее – она придумала идеальный план Хлоиного спасения.

Мо смотрит, как Хлоя капает молоко из пипетки в рот серому котенку.

– Тс-с, все в порядке. Тс-с, вот так. Ты мой хороший.

Хлоя влюбилась. Накормив серого котенка, она берет из коробки полосатую крошку раза в два меньше брата. Правда, эта крошка рычит, как настоящий лев.

– Финн, – говорит Хлоя. – Я назову тебя Финн.





61




Когда Хлоя берет на руки третью кошечку и принимается ее кормить, я отправляюсь к папе, чтобы узнать, где их с Вэнсом носит. Прошло уже несколько часов, а от Одубона до нас ехать всего-то минут двадцать. Вы что, издеваетесь?

Я оказываюсь не в доме Вэнса и не на пути к нам домой. Мы даже не в округе Ориндж. Мы в Вэнсовой «тойоте» в паре километров от дедушкиного коттеджа. Вэнс за рулем, а папа храпит на заднем сиденье.

Я вздрагиваю, когда внедорожник проезжает поворот, где случилась авария. Вэнс ничего не замечает, даже не оборачивается взглянуть на новое ограждение или на горный склон, отбросивший нас в пропасть. Может, все дело в том, что он сидел сзади и не видел оленя, не смотрел в лобовое стекло, когда машина вылетела с дороги и ухнула вниз. Удивительно, что каждый из нас по-своему запомнил ту аварию, в результате возникло целых одиннадцать совершенно разных версий происшедшего.

Новое ограждение прочнее старого, оно целиком сделано из стали, в нем нет деревянных деталей, которые со временем сгниют. Если бы Миллер-мобиль столкнулся с оленем сегодня, мы бы спаслись. Но, естественно, сегодня нет уже ни Миллер-мобиля, ни меня, ни Оза, ни дружбы между Миллерами и Голдами. Мо больше никогда не разрешат поехать с нами кататься на лыжах, а Кайл наверняка больше не ездит этой дорогой. Сегодня ни на асфальте, ни в воздухе нет ни снежинки, синеет небо, ярко светит солнце.

– Мистер Миллер, – говорит Вэнс, когда они минуют последний поворот и перед ними вырастает коттедж.

Папа ворчит спросонок.

– Вы правда думаете, что это хорошая идея?

Вэнс выглядит гораздо лучше. Он принял душ, побрился, переоделся в чистую одежду и словно стал другим человеком. Единственная заметная мне перемена к худшему – его бледная, желтоватая кожа и то, как сильно дрожат его изувеченные руки, сжимая руль. Папа трет глаза и садится, не отвечая на вопрос Вэнса.

– Где ее машина? – спрашивает Вэнс, сворачивая на подъездную дорожку.

– Энн привезла ее и уехала, – врет папа.

Вэнс кивает, сглатывает и храбро вылезает из машины.

– Она знает, что я приеду? – спрашивает он, помогая папе выбраться с заднего сиденья.

Папа кивает, и Вэнс направляется к двери в дом.