В могиле не опасен суд молвы
Часть 3 из 16 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Или это слишком прямолинейный подход?
Я никогда не проводила вскрытие рыбы, но вряд ли оно сильно отличается от разрезания сельди за завтраком.
Я с удовольствием вздохнула и лениво свесила руку вниз.
Что-то коснулось меня. Что-то задело мои пальцы, и я инстинктивно сжала ладонь.
Рыба? Я что, поймала рыбу рукой?
Может, какой-то тупой голавль или глупая щука приняли мои пальцы за что-то съедобное?
Не желая упустить возможность войти в историю под именем Флавия Рыболовный Крючок, я изо всех сил вцепилась в что-то жесткое и ребристое. Уперлась большим пальцем. Добыча не уйдет.
– Подожди, Доггер, – попросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Эта история будет передаваться из поколения в поколение, и я должна позаботиться о том, чтобы мое хладнокровие вошло в легенду. – Кажется, я что-то поймала.
Доггер перестал грести, лодка закачалась на воде. Я чувствовала что-то очень тяжелое. Должно быть, это одна из тех рыб-гигантов, знаменитостей местного фольклора, столетиями живущих на дне водоема. Старушка Молди или что-то в этом духе, обычно деревенские их так называют. Они, наверное, придут в ярость из-за того, что я поймала их чудовище голыми руками?
Эта мысль заставила меня улыбнуться.
Что бы это ни было, оно не сопротивлялось.
Хотя Даффи и Фели делали вид, что происходящее их не интересует, обе повернулись ко мне.
Изо всех сил удерживая равновесие и стараясь не упустить добычу, я сделала резкий рывок.
Я видела в журналах фотографии американского писателя Эрнеста Хемингуэя с багром в руке и огромной акулой. Готова поспорить, даже он никогда не ловил подобную рыбу голыми руками.
«Флавия, – подумала я, – ты прославишься».
Когда лодка перестала качаться и волны стихли, под поверхностью проявилась тень, превратившаяся в белесое пятно. Брюхо рыбы?
Я потащила ее вверх, чтобы рассмотреть получше.
Хотя этот предмет был перевернут, узнать его было легко.
Это была человеческая голова, а под ней обнаружилось человеческое тело.
Мои пальцы глубоко вошли в рот и зацепились за верхние зубы трупа.
– Давай-ка к причалу, Доггер, – сказала я.
Глава 2
Причалить к берегу у церкви оказалось не такой легкой задачей, как можно было предположить.
Во-первых, Даффи, перегнувшись через планшир, методично избавлялась от всего, что съела за последние две недели. Если вы когда-нибудь видели в кино, как траулер опустошает сети, вы примерно представляете, что я имею в виду. Сказать, что она просто извергла съеденное, – невероятное преуменьшение. Скорее, она выплюнула все свои внутренности. Ужасающее зрелище, по правде говоря.
Если бы не серьезность ситуации, я бы даже посмеялась.
Доггер – надо отдать ему должное – не произнес ни слова. С одного взгляда он все понял и начал действовать соответственно. Медленно, но неуклонно мы двигались к берегу в тишине – конечно, если не считать звуков рвоты.
Лодочники, которые были неподалеку, наверное, решили, что юной леди стало плохо. Чем-то отравилась или морская болезнь. Пялиться нехорошо, так что они не смотрели. Разумеется, никто из них не заметил, что я тащу за открытый рот.
Когда лодка стукнула о деревянный причал, Доггер протянул мне клетчатый плед, который собирался расстелить на земле во время нашего пикника. Я сразу поняла, чего он хочет.
Не привлекая внимания, я взяла плед левой рукой, развернула и небрежно накинула на плававший труп. Пришвартовав лодку, Доггер вышел на мелководье, бережно поднял прикрытое пледом тело и побрел к заросшему зеленой травой берегу. Положил труп на землю на краю церковного кладбища.
Я заметила синяк на шее сзади – как будто человек оступился, ударился головой и упал в воду. «Но у мертвецов не бывает синяков», – вспомнила я.
– Искусственное дыхание? – предложила я, стараясь думать логически.
Однажды Доггер рассказал мне, что изучал джиу-джитсу и систему Кано, согласно которой утопленника можно реанимировать резким ударом по ступням.
– Боюсь, нет, мисс, – ответил Доггер, приподняв край пледа. – Слишком поздно. Этот бедняга уже стал поживой рыб.
Он прав, уши и нос были объедены.
Судя по тому, что осталось от лица, этот мужчина был довольно красив. Длинные рыжие пряди, пропитавшиеся водой, должно быть, когда-то вились кудрями над кружевным воротником его шелковой рубашки.
Я не сочиняю, она действительно шелковая, и его голубые брюки тоже, застегнутые на пуговицы и подвязанные шелковыми лентами под коленями.
У меня было впечатление, будто я смотрю на выходца из восемнадцатого столетия, путешественника во времени, который весело нырнул в воду во времена короля Георга III и наконец решил выплыть.
В следующий миг я предположила: может быть, кто-то пропал с маскарада? Или со съемок фильма?
Наверняка об этом трубили бы на всех углах, но тем не менее – вот здоровый молодой человек (если не считать того, что он мертв) лежит, словно выловленная форель.
Он был почти чересчур красив: как мальчик в голубом со знаменитой картины Гейнсборо, только более бледный.
Но погодите-ка! Он действительно напомнил мне картину, но не Гейнсборо. Нет, это работа куда менее известного художника по имени Генри Уоллис.
«Смерть Чаттертона» – вот как она называлась, и на ней изображено тело печального молодого поэта, который в возрасте семнадцати лет отравился, когда разоблачили его литературные мистификации[5].
Как я сразу не догадалась, ведь огромная репродукция этой картины много лет висит в моей спальне на почетном месте.
Признаюсь, это одно из моих любимых произведений искусства.
На этой картине Чаттертон, бледностью лица напоминающий рыбье брюхо, раскинулся на убогом диване в съемной мансарде, левой рукой обнажив грудь, в которой совсем недавно билось сердце.
Правая рука свисает к полу, рядом валяется пустой флакончик из-под мышьяка.
Все искусство должно так завораживать.
– Пожалуйста, оставайтесь на местах, мисс Офелия, мисс Дафна, – слова Доггера вырвали меня из размышлений. – Внимательно следите за рекой вверх и вниз.
«Какой умный человек», – подумала я. Он нашел, чем их занять, чтобы они не впали в истерику, и помешал затоптать улики.
Удивительное дело, но людям, которые решительно раздают приказы на месте трагедии, всегда повинуются.
– Мисс Флавия, если вы соблаговолите побыть здесь, я схожу за полицией, – обратился он ко мне.
Я коротко кивнула, и он ушел в сторону церкви. Влажные манжеты его брюк шлепались о щиколотки, но это не мешало ему сохранять полный достоинства вид.
Как только он скрылся из виду, я приподняла край пледа.
На меня удивленно взглянули полузакрытые голубые глаза с расширенными зрачками – как будто я сдернула одеяло со спящего человека. Радужки были такого же цвета, как его губы и шелковые ленты на коленях.
Я понюхала губы, вернее, ткнулась в них кончиком носа, но ничего не уловила, кроме солоноватого запаха воды. Наклонилась к его глазам и втянула ноздрями воздух.
Так я и знала: яблоки. Цианистый калий, насколько я помню, запаха не имеет, но когда он смешивается с водой, растворяясь и образуя щелочной раствор, выделяется синильная кислота, которая в соединении с воздухом начинает пахнуть яблоками.
Глазная ткань, самая тонкая и нежная в теле, не только впитывает химические запахи лучше, чем остальные органы, но и сохраняет их дольше. Если не верите, понюхайте свои слезы через час, после того как поели лук.
Кроме того, глаза, полуприкрытые веками, были лучше защищены от вымывающего действия воды, чем нос и губы.
Его лицо было… ладно, скажем, интересным. Хотя оно несколько опухло, но синюшность практически отсутствовала. Верный знак, что либо тело находилось в воде недолго, либо, наоборот, долго было погружено в холодную глубину. Но тот факт, что сейчас оно всплыло на поверхность, означал, что в нем идут процессы газообразования. Есть и другие варианты, но этот самый правдоподобный.
«Можно найти и другие признаки, но, чтобы их изучить, придется раздевать тело, а это, – подумала я, – неприлично». Кроме того, нет времени, в любой момент может вернуться Доггер с полицией.
Когда дело касается утопления, самыми важными иногда оказываются внутренние приметы. Разумеется, я не могу провести вскрытие на берегу. Придется удовлетвориться другими приемами.
Положив ладони крест-накрест на грудь мертвеца, я навалилась на него всем своим весом.
Мои усилия были немедленно вознаграждены: из его посиневших губ хлынула удивительно сильная струя пенящейся жижи, сменившаяся водой.
Потянувшись за носовым платком, я собрала жижу, свернула ткань в комок, чтобы не подцепить заразу, и спрятала в карман.
Быстрый взгляд по сторонам подтвердил, что я осталась незамеченной.
Продолжив изучение трупа, я пощупала ладони мертвеца в поисках эффекта перчатки – дряблости кожи, которая дала бы понять, что труп долго находился в воде. Но его руки были на удивление упругими.
Почти не задумываясь, я поднесла свои пальцы к носу.
Поразительно, насколько мы игнорируем наше обоняние. Мы реагируем на крайности – аромат или вонь, розы или разложение. Человеческий нос научился не обращать внимание на то, что не имеет значения.
Я обнюхала пальцы.
Ага! Я не ожидала ничего необычного, но мой нос безошибочно уловил запах.
Паральдегид, клянусь всеми святыми! Старый добрый дружок (СН2СНО)3 – дурно пахнущая и отвратительная на вкус бесцветная жидкость, которую можно получить, если подвергнуть альдегид воздействию серной или соляной кислоты. Это вещество было впервые синтезировано в 1829 году и когда-то вместе с ванильным экстрактом, земляничным сиропом и хлороформом входило в состав средства от бессонницы. Также, в сочетании с равными частями вишнево-лавровой воды, его использовали для подкожных инъекций душевнобольным.
Но сто лет назад от использования паральдегида отказались, потому что он вызывал плохой запах изо рта у пациента. Хотя мне доводилось слышать, что есть люди, особенно среди аристократии, которые пристрастились к этому веществу.
Я никогда не проводила вскрытие рыбы, но вряд ли оно сильно отличается от разрезания сельди за завтраком.
Я с удовольствием вздохнула и лениво свесила руку вниз.
Что-то коснулось меня. Что-то задело мои пальцы, и я инстинктивно сжала ладонь.
Рыба? Я что, поймала рыбу рукой?
Может, какой-то тупой голавль или глупая щука приняли мои пальцы за что-то съедобное?
Не желая упустить возможность войти в историю под именем Флавия Рыболовный Крючок, я изо всех сил вцепилась в что-то жесткое и ребристое. Уперлась большим пальцем. Добыча не уйдет.
– Подожди, Доггер, – попросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Эта история будет передаваться из поколения в поколение, и я должна позаботиться о том, чтобы мое хладнокровие вошло в легенду. – Кажется, я что-то поймала.
Доггер перестал грести, лодка закачалась на воде. Я чувствовала что-то очень тяжелое. Должно быть, это одна из тех рыб-гигантов, знаменитостей местного фольклора, столетиями живущих на дне водоема. Старушка Молди или что-то в этом духе, обычно деревенские их так называют. Они, наверное, придут в ярость из-за того, что я поймала их чудовище голыми руками?
Эта мысль заставила меня улыбнуться.
Что бы это ни было, оно не сопротивлялось.
Хотя Даффи и Фели делали вид, что происходящее их не интересует, обе повернулись ко мне.
Изо всех сил удерживая равновесие и стараясь не упустить добычу, я сделала резкий рывок.
Я видела в журналах фотографии американского писателя Эрнеста Хемингуэя с багром в руке и огромной акулой. Готова поспорить, даже он никогда не ловил подобную рыбу голыми руками.
«Флавия, – подумала я, – ты прославишься».
Когда лодка перестала качаться и волны стихли, под поверхностью проявилась тень, превратившаяся в белесое пятно. Брюхо рыбы?
Я потащила ее вверх, чтобы рассмотреть получше.
Хотя этот предмет был перевернут, узнать его было легко.
Это была человеческая голова, а под ней обнаружилось человеческое тело.
Мои пальцы глубоко вошли в рот и зацепились за верхние зубы трупа.
– Давай-ка к причалу, Доггер, – сказала я.
Глава 2
Причалить к берегу у церкви оказалось не такой легкой задачей, как можно было предположить.
Во-первых, Даффи, перегнувшись через планшир, методично избавлялась от всего, что съела за последние две недели. Если вы когда-нибудь видели в кино, как траулер опустошает сети, вы примерно представляете, что я имею в виду. Сказать, что она просто извергла съеденное, – невероятное преуменьшение. Скорее, она выплюнула все свои внутренности. Ужасающее зрелище, по правде говоря.
Если бы не серьезность ситуации, я бы даже посмеялась.
Доггер – надо отдать ему должное – не произнес ни слова. С одного взгляда он все понял и начал действовать соответственно. Медленно, но неуклонно мы двигались к берегу в тишине – конечно, если не считать звуков рвоты.
Лодочники, которые были неподалеку, наверное, решили, что юной леди стало плохо. Чем-то отравилась или морская болезнь. Пялиться нехорошо, так что они не смотрели. Разумеется, никто из них не заметил, что я тащу за открытый рот.
Когда лодка стукнула о деревянный причал, Доггер протянул мне клетчатый плед, который собирался расстелить на земле во время нашего пикника. Я сразу поняла, чего он хочет.
Не привлекая внимания, я взяла плед левой рукой, развернула и небрежно накинула на плававший труп. Пришвартовав лодку, Доггер вышел на мелководье, бережно поднял прикрытое пледом тело и побрел к заросшему зеленой травой берегу. Положил труп на землю на краю церковного кладбища.
Я заметила синяк на шее сзади – как будто человек оступился, ударился головой и упал в воду. «Но у мертвецов не бывает синяков», – вспомнила я.
– Искусственное дыхание? – предложила я, стараясь думать логически.
Однажды Доггер рассказал мне, что изучал джиу-джитсу и систему Кано, согласно которой утопленника можно реанимировать резким ударом по ступням.
– Боюсь, нет, мисс, – ответил Доггер, приподняв край пледа. – Слишком поздно. Этот бедняга уже стал поживой рыб.
Он прав, уши и нос были объедены.
Судя по тому, что осталось от лица, этот мужчина был довольно красив. Длинные рыжие пряди, пропитавшиеся водой, должно быть, когда-то вились кудрями над кружевным воротником его шелковой рубашки.
Я не сочиняю, она действительно шелковая, и его голубые брюки тоже, застегнутые на пуговицы и подвязанные шелковыми лентами под коленями.
У меня было впечатление, будто я смотрю на выходца из восемнадцатого столетия, путешественника во времени, который весело нырнул в воду во времена короля Георга III и наконец решил выплыть.
В следующий миг я предположила: может быть, кто-то пропал с маскарада? Или со съемок фильма?
Наверняка об этом трубили бы на всех углах, но тем не менее – вот здоровый молодой человек (если не считать того, что он мертв) лежит, словно выловленная форель.
Он был почти чересчур красив: как мальчик в голубом со знаменитой картины Гейнсборо, только более бледный.
Но погодите-ка! Он действительно напомнил мне картину, но не Гейнсборо. Нет, это работа куда менее известного художника по имени Генри Уоллис.
«Смерть Чаттертона» – вот как она называлась, и на ней изображено тело печального молодого поэта, который в возрасте семнадцати лет отравился, когда разоблачили его литературные мистификации[5].
Как я сразу не догадалась, ведь огромная репродукция этой картины много лет висит в моей спальне на почетном месте.
Признаюсь, это одно из моих любимых произведений искусства.
На этой картине Чаттертон, бледностью лица напоминающий рыбье брюхо, раскинулся на убогом диване в съемной мансарде, левой рукой обнажив грудь, в которой совсем недавно билось сердце.
Правая рука свисает к полу, рядом валяется пустой флакончик из-под мышьяка.
Все искусство должно так завораживать.
– Пожалуйста, оставайтесь на местах, мисс Офелия, мисс Дафна, – слова Доггера вырвали меня из размышлений. – Внимательно следите за рекой вверх и вниз.
«Какой умный человек», – подумала я. Он нашел, чем их занять, чтобы они не впали в истерику, и помешал затоптать улики.
Удивительное дело, но людям, которые решительно раздают приказы на месте трагедии, всегда повинуются.
– Мисс Флавия, если вы соблаговолите побыть здесь, я схожу за полицией, – обратился он ко мне.
Я коротко кивнула, и он ушел в сторону церкви. Влажные манжеты его брюк шлепались о щиколотки, но это не мешало ему сохранять полный достоинства вид.
Как только он скрылся из виду, я приподняла край пледа.
На меня удивленно взглянули полузакрытые голубые глаза с расширенными зрачками – как будто я сдернула одеяло со спящего человека. Радужки были такого же цвета, как его губы и шелковые ленты на коленях.
Я понюхала губы, вернее, ткнулась в них кончиком носа, но ничего не уловила, кроме солоноватого запаха воды. Наклонилась к его глазам и втянула ноздрями воздух.
Так я и знала: яблоки. Цианистый калий, насколько я помню, запаха не имеет, но когда он смешивается с водой, растворяясь и образуя щелочной раствор, выделяется синильная кислота, которая в соединении с воздухом начинает пахнуть яблоками.
Глазная ткань, самая тонкая и нежная в теле, не только впитывает химические запахи лучше, чем остальные органы, но и сохраняет их дольше. Если не верите, понюхайте свои слезы через час, после того как поели лук.
Кроме того, глаза, полуприкрытые веками, были лучше защищены от вымывающего действия воды, чем нос и губы.
Его лицо было… ладно, скажем, интересным. Хотя оно несколько опухло, но синюшность практически отсутствовала. Верный знак, что либо тело находилось в воде недолго, либо, наоборот, долго было погружено в холодную глубину. Но тот факт, что сейчас оно всплыло на поверхность, означал, что в нем идут процессы газообразования. Есть и другие варианты, но этот самый правдоподобный.
«Можно найти и другие признаки, но, чтобы их изучить, придется раздевать тело, а это, – подумала я, – неприлично». Кроме того, нет времени, в любой момент может вернуться Доггер с полицией.
Когда дело касается утопления, самыми важными иногда оказываются внутренние приметы. Разумеется, я не могу провести вскрытие на берегу. Придется удовлетвориться другими приемами.
Положив ладони крест-накрест на грудь мертвеца, я навалилась на него всем своим весом.
Мои усилия были немедленно вознаграждены: из его посиневших губ хлынула удивительно сильная струя пенящейся жижи, сменившаяся водой.
Потянувшись за носовым платком, я собрала жижу, свернула ткань в комок, чтобы не подцепить заразу, и спрятала в карман.
Быстрый взгляд по сторонам подтвердил, что я осталась незамеченной.
Продолжив изучение трупа, я пощупала ладони мертвеца в поисках эффекта перчатки – дряблости кожи, которая дала бы понять, что труп долго находился в воде. Но его руки были на удивление упругими.
Почти не задумываясь, я поднесла свои пальцы к носу.
Поразительно, насколько мы игнорируем наше обоняние. Мы реагируем на крайности – аромат или вонь, розы или разложение. Человеческий нос научился не обращать внимание на то, что не имеет значения.
Я обнюхала пальцы.
Ага! Я не ожидала ничего необычного, но мой нос безошибочно уловил запах.
Паральдегид, клянусь всеми святыми! Старый добрый дружок (СН2СНО)3 – дурно пахнущая и отвратительная на вкус бесцветная жидкость, которую можно получить, если подвергнуть альдегид воздействию серной или соляной кислоты. Это вещество было впервые синтезировано в 1829 году и когда-то вместе с ванильным экстрактом, земляничным сиропом и хлороформом входило в состав средства от бессонницы. Также, в сочетании с равными частями вишнево-лавровой воды, его использовали для подкожных инъекций душевнобольным.
Но сто лет назад от использования паральдегида отказались, потому что он вызывал плохой запах изо рта у пациента. Хотя мне доводилось слышать, что есть люди, особенно среди аристократии, которые пристрастились к этому веществу.