Узел смерти

– Очухалась! – И выругался.

Машина остановилась. Сильные грубые руки выволокли ее на снег и потащили в темноту. Шапка свалилась с головы еще там, на пустыре, и холод обжег Тасю серебряным огнем. Это привело ее в чувство, и она принялась отбиваться и кричать.

– Надо заткнуть ее, разоралась, – озабоченно сказал бритый.

– Пусть орет. Кто ее услышит? – заржал тот, что был за рулем. – Местным по фигу!

Все трое расхохотались, словно это была удачная шутка, и спустя мгновение Тася поняла причину их веселья.

Ночь была ясная; белая круглоглазая луна выглянула из-за набежавшего облака, осветив все кругом призрачным светом. Насильникам и впрямь нечего было бояться: никто не пришел бы Тасе на помощь, кричи-не кричи. Кругом стояли укутанные снегом, облитые скупым лунным сиянием кресты и надгробия: бандиты привезли свою жертву на кладбище, причем это было не одно из городских кладбищ, а то, что находилось за чертой Быстрорецка, в районе Сухого русла; там давно уже не хоронили.

Тася стала рваться прочь, забилась и закричала еще громче, едва не теряя сознание от страха и отчаяния. Кажется, одного из своих мучителей она умудрилась ударить довольно сильно, потому что ее снова ударили в ответ и дальше уже волокли по снегу еле живую, не помнящую себя от боли.

В дальнем конце кладбища торчали из снега покосившиеся старинные склепы, похожие на обломки зубов древнего чудища. В одно из таких строений и затащили Тасю, швырнули на каменный пол.

– Я пришел около десяти. Сестры все еще не было, и я стал волноваться. Позвонил матери на работу. – Губы Белкина затряслись. – Вместе мы обзвонили всех, кого могли. Однокурсниц, с которыми она общалась, куратора их группы, даже бывших одноклассниц. Никто ничего не знал, выяснили только, что Тася собиралась в библиотеку. Была полночь, она не возвращалась, и, помню, я осознал тогда, что наша жизнь больше не станет прежней, что сестра не вернется. Мать прибежала с работы, начались поиски. Вскоре милиция нашла Тасину шапку. Синюю, она носила вещи почти исключительно этого цвета. – Анатолий Петрович горестно вздохнул. – Прошел день, потом еще один. Тогда мне казалось, что это были самые ужасные дни в моей жизни. Мама была как безумная. Металась, плакала. Тася вернулась на третий день.

– Вернулась? – пораженно спросил Миша. – Она смогла сбежать?

– Эти подонки насиловали ее всю ночь. Избивали так, что места живого не оставалось. Ребра сломали, сигареты прижигали о кожу. Утром заперли в склепе и ушли. Мороз был минус двадцать, а она в рваной одежде, на ледяном полу, измученная, истерзанная. Ни еды, ни воды. – У Белкина вырвался сухой всхлип. – Вечером негодяи вернулись и все повторилось. Думаю, они не собирались оставлять ее в живых, потому что не прятали поганые рожи за масками. Под утро они опять ушли, чтобы вернуться вечером.

– Как она вытерпела все это! – вырвалось у Миши.

– Я не знаю, в какой момент рассудок ее повредился. Она говорила потом, что сначала звала на помощь, молилась. А когда поняла, что никто не придет, что Бог не слышит ее, обратила свои мольбы в другую сторону. – Белкин допил вторую рюмку. – Раз Бог не захотел помочь, то, значит, поможет Его враг. Она стала просить, чтобы он дал ей сил спастись. Повторяла раз за разом, что готова сделать что угодно, отдать все, лишь бы ей позволили вырваться.

«Ее трудно винить», – подумал Миша.

– На сей раз ее мольбы были услышаны. – Голос Белкина стал сухим и скрипучим, как песок у реки. – Тасины мучители вернулись, только их было не трое, а двое, третий попал в небольшую аварию, машину помял. Она лежала, и они подошли ближе. Один, Сивко его фамилия, склонился к ней – подумал, умерла, не дышит. И тут она вскочила – позже он говорил, «извернулась, как кошка», ударила его с такой силой, что он отлетел к стене и стукнулся спиной, затылком. Позже выяснилось, что у Сивко трещина в черепе и поврежден позвоночник.

– Господи, – выдавил Миша.

Разве хрупкая, обессилевшая от побоев, полумертвая от холода, голода и жажды девушка может сделать такое голыми руками со здоровенным мужиком?

– Сивко и понять ничего толком не успел, все было очень быстро. Второй растерялся, так и стоял, как вкопанный. Сивко сказал, что Тася подлетела к нему и… – Белкин слепо пошарил рукой по столу, взял рюмку, но больше наливать не стал. – Сестра вцепилась ему в горло. Можете проверить по своим источникам, это правда. Она вгрызлась в него, как дикий зверь, прокусила артерию, рванула ее зубами. Он закричал, упал, а Тася навалилась сверху, продолжая терзать его. Сивко не мог пошевелиться, пытался встать, но не сумел, потерял сознание. Тася выбежала из склепа, добралась до ворот кладбища, села в машину, на которой приехали эти двое. Добралась до милиции, рассказала, где ее держали.

Белкин обессиленно замолчал.

– Что стало с насильниками? – спросил Миша.

– Один умер от потери крови. Сивко и третьего негодяя, Дергачева, арестовали. Громкое было дело.

Белкин снова умолк. Миша подождал, пока тот соберется с мыслями.

– Они оба умерли, не дожили до суда. Дергачев повесился, а у Сивко в госпитале сердечный приступ случился. Мы об этом узнали, когда у нас самих в доме творилось… то, о чем я рассказывал. Все случилось после того, как Тася сбежала из дому на кладбище. Убила их, потом маму, а потом заставила меня убить ее саму. Ей нужно было умереть именно так, чтобы обрести полную силу, возродиться и обитать где-то… – Он содрогнулся всем телом. – Где-то рядом с нашим миром. Но время от времени она возвращается сюда, убивает людей, причиняет им боль. Это и есть цикл.

Не сразу, но до Миши дошел смысл его слов.

– То есть вы хотите сказать, что все эти люди не самоубийцы? Что она не доводила их до самоубийства, а убивала сама?

– Конечно, – отозвался Белкин.

Мише захотелось еще настойки: внутри поселился холод, который требовалось растопить. Слушая все это, Миша не понимал, верит ли словам Белкина. Пока он просто слушал, не пытаясь анализировать.

– С чего вы взяли, что она убила своих мучителей?

– Конечно, я не могу знать на сто процентов, но учитывая все, что случилось потом… То существо, в которое она превратилась, не стало бы ждать человеческого суда. Тася хотела вынести свой приговор. Матери сказали, что Сивко перед смертью двинулся рассудком. Он не мог оставаться один, боялся темноты, плакал, как ребенок. Адвокат звонил матери по его просьбе: Сивко умолял о прощении.

– Это обычное дело, – сказал Миша, хотя опыт его был основан не на практике, а на просмотренных и прочитанных детективах.

– Вы не поняли. Сивко не о приговоре беспокоился. Он хотел, чтобы Тася оставила его в покое, молил передать это ей. Говорил, что не спал уже несколько недель, потому что Тася стоит в дальнем, самом темном углу, и смотрит на него. Стоит ему закрыть глаза хоть на минуту, как она приближается. Каждый раз, когда он смыкает веки, Тася оказывается чуть ближе. Когда она стояла уже в шаге от него, Сивко и уговорил адвоката на звонок. Защитник собирался настаивать на экспертизе о невменяемости подсудимого, но не успел. В ночь после того телефонного разговора Сивко скончался.

«Видимо, она не вняла просьбе и сделала последний шаг», – продумал Миша.

– Она добралась до него, – вторя его мыслям, сказал Анатолий Петрович.

– Или он просто сошел с ума. А Дергачев?

– Если бы не сходство их историй, можно было бы согласиться с вами. – Белкин дернул углом рта. – Но Дергачев оставил предсмертную записку. У меня ее нет, так что вам придется поверить мне на слово. Уверяю вас, я не лгу.

– Что он написал?

– Писал, что не может жить в таком страхе. Что он никогда не бывает один: Тася стоит рядом, но только это уже не человек, а демон. Ночами она склоняется над ним и шепчет, и мучает его, не давая спать. Самое жуткое, что он описывает «демона» так, как выглядела Тася в последние недели перед смертью: тощее, вытянутое тело, непропорционально длинные руки, лысый череп, черные десны, острые кривые зубы.

Белкин порывисто встал, налил воды прямо из-под крана, выпил жадными глотками.


– Это не совпадение, согласитесь. Если, конечно, поверить, что я не сошел с ума и не выдумал все это.

«Вот именно!»

– Вы верите мне, Михаил?

– Не знаю, – чистосердечно ответил он. – Нужно все обдумать.

Белкин поставил стакан на стол.

– Спасибо за честность. Только не тяните с обдумыванием. У вашего друга не так много времени. Вы не замечали, у него есть на теле повреждения?

– Повреждения? Какие?

– Разные. Следы от щипков, сигаретные ожоги, порезы, синяки. На последней стадии, незадолго до убийства, это существо заставляет людей причинять себе боль. Почитайте протоколы вскрытия. Я видел, разумеется, не все, но в тех, что попали мне в руки, описывались всевозможные свежие повреждения. Они всегда находились на тех местах, куда человек мог легко дотянуться руками, так что не было сомнений: погибшие наносили их себе самостоятельно. Никто не придавал этому значения: человек, лишивший себя жизни, мог наказывать себя и таким способом. – Белкин посмотрел Мише прямо в глаза. – Но я вам точно говорю: если раны появились, значит, жертве осталось недолго.





Глава шестая




Когда его гость ушел, Анатолий Петрович закрыл за ним дверь и некоторое время стоял в прихожей, глядя в одну точку, будто думал, что Миша может вернуться.

Но, разумеется, тот о возвращении не думал и, наверное, уже садился в машину, чтобы ехать домой. Поверил ли он? Как знать. В мысли к другому человеку не заглянешь.

Белкин вздохнул и отошел от двери. Было уже поздно, время клонилось к полуночи, но спать не хотелось. Он был возбужден, взбудоражен: нервы на взводе, на месте не усидеть. Может, это от того, что он впервые за долгие годы рассказывал о случившемся с Тасей, с мамой, с ним самим.

Ему пришлось вытащить воспоминания из глубин памяти, он с трудом и болью выволакивал упирающуюся, немыслимую, невероятную правду на свет из темного подземелья, куда запрятал ее давным-давно.

Да, Анатолий Петрович в последние полтора десятка лет вел свои записи, но, даже записывая, старался не подпускать случившееся слишком близко, чтобы не воскрешать в душе того, что было похоронено и надежно спрятано.

И вот сегодня прошлое ожило. Оно было грязью на дне сосуда, и, когда Анатолий Петрович встряхнул сосуд, муть и грязь поднялись со дна, поэтому теперь он снова чувствовал себя замаранным, нечистым.

То, что случилось с Белкиным в ранней юности, отравило всю его жизнь. Он провел в психиатрической лечебнице несколько лет, а потом, когда все же вышел, то понял, что у него нет ничего, никакой зацепки, чтобы жить дальше.

Родственников не было, друзья давно забыли о нем – у них была своя жизнь. Да его и самого как будто не стало: шустрый, отчаянный, бесстрашный задира-Чак давно исчез, потерялся где-то, оставив вместо себя притихшего, измочаленного жуткими воспоминаниями и слишком рано пережитым горем Толю Белкина.

Тренер Иван Игоревич не оставлял своего подопечного. В неразберихе девяностых ему удалось добиться, чтобы Белкина сняли с учета в психоневрологическом диспансере, хотел помочь с работой или учебой, но Толя отказался. Он не мог вернуться домой – там прошлое глядело бешеными глазами из каждого угла. Да и клеймо убийцы никуда не делось.

Толя уехал в Москву, туда, где его никто не знал, и это было правильным решением. У Ивана Игоревича были там знакомые, так что Толю зачислили в училище – больше никуда бы не взяли, он ведь не окончил десятый класс, устроили в общежитие.

В чужом городе, среди незнакомых людей Толе, как ни странно, полегчало. Он быстро втянулся в учебу, вечерами подрабатывал, а еще дважды в неделю еще ходил в спортзал, восстанавливал форму.

С другими ребятами почти не общался: однокурсники были намного моложе его, смотрели настороженно и втайне посмеивались. В глаза никто бы не посмел: было в угрюмом, жилистом парне что-то такое, что отбивало охоту поиздеваться. От соседей по общежитию Белкин тоже держался на расстоянии, но вынужденное одиночество его не тяготило.

Окончив училище, Толя поступил на заочное отделение железнодорожного техникума, потом пришла очередь университета. Белкин работал и учился, чувствуя, что жизнь в Быстрорецке постепенно становится чем-то похожим на далекий сон.

Он прожил в Москве уже больше десяти лет, когда судьба его снова сделала поворот. Или, лучше сказать, причудливый зигзаг. Со своей будущей женой Толя познакомился на вокзале, совершенно случайно: у нее были сложности с билетами.

Оказалось, что Лида живет в Быстрорецке, в Москву приехала по работе. Красавицей она не была, но лицо ее, с чувственным подвижным ртом, озорными глазами орехового цвета, милыми ямочками и веснушками, приковывало взгляд. Толя глянул и пропал.

Почти два года они жили на два города. То Лида приезжала в Москву, то Толя ехал в Быстрорецк. Они переписывались и перезванивались, ездили вместе отдыхать на море, а в итоге решили пожениться.

Встал вопрос где жить, и Лида была непреклонна: в Быстрорецке у нее родители и хорошая работа – она была фармацевтом, заведовала аптекой. Белкин подумал, взвесил все. В Москве у него лишь комната в общежитии, а в Быстрорецке – квартира.

Анатолий приезжал туда, встречаясь в Лидой, и не испытывал каких-то невыносимых мук. Даже наоборот. Проявилась ностальгия, плохое стало забываться. К тому же соседи за прошедшие без малого двадцать лет поменялись, мало кто помнил страшную историю, да и узнать в Белкине прежнего Чака было невозможно.

С работой вышло удачно: при переводе в Быстрорецк ему светила более высокая должность с хорошей зарплатой. Так Белкин снова очутился в родном городе.

Они с Лидой сделали в квартире ремонт, сменили мебель. Белкину хотелось пригласить на новоселье Ивана Игоревича, но тот уже шесть лет покоился на местном кладбище.

Анатолий рассказал жене удобную полуправду о прошлом, умолчав об обстоятельствах смерти матери и сестры и годах, проведенных в психиатрической лечебнице.

Следующие три года пролетели, как один день. Супружескую жизнь омрачало лишь отсутствие детей, но Белкин, не говоря о том жене, был этому даже рад: боялся дурной наследственности. С годами все случившееся с Тасей стало восприниматься иначе, он почти поверил и врачам, и Ивану Игоревичу: стал думать, что горе, потрясение, переживания и не в меру разыгравшееся воображение сыграли с ним дурную шутку.

Все было хорошо и спокойно до того момента, пока Лида однажды за ужином не рассказала ему, что случилось в соседнем доме. Белкин вернулся из командировки и не знал подробностей того, о чем судачили все соседи.

История была довольно банальна: примерный семьянин, учитель физики с гоголевской фамилией Плюшкин, познакомился с девушкой и слетел с катушек. Бросил жену и детей, забил на работу, а потом, по-видимому, осознав, что натворил, покончил с собой. Единственным, что выбивалось из общего ряда, был способ самоубийства.

– Обварил себя кипятком, представляешь, – говорила Лида, – вскипятил два огромных чана с водой, вылил на себя один, а потом и второй. Представить невозможно, какую боль он при этом испытывал! Один за другим, два раза! Потом потерял сознание от болевого шока и умер. Сердце не выдержало, у него раньше уже был один инфаркт.