Узел смерти

Леля отбросила жеманный тон и сказала:

– Меня, знаешь ли, несколько расстраивает, когда парень сбегает по утру, как жулик. Это не очень-то вежливо. И позже ты мог бы дать о себе знать, тебе не кажется? У меня ведь, вообще-то, не ночлежка. А кроме того, бросить человека всегда успеешь, но можно же для начала хотя бы познакомиться!

Миша хотел возразить, что они уже знакомы, и тут понял, что ничего подобного. Та девушка, с которой он общался, была простовата, банальна, не слишком умна и говорила совсем иначе, чем эта, сегодняшняя, Леля.

– Так это что, большая маленькая месть?

– Это тебе урок, – наставительно проговорила она. – Запомни: не все богатенькие сучки из чиновничьих семей на одно лицо.

– Ты от них определенно отличаешься, – признал Миша и улыбнулся, чувствуя, что настроение улучшается. – Извини. Я повел себя как болван.

– Это точно. – Леля помолчала. – Если хочешь, я уберу фотки.

– Не надо. Все уже все видели.

– У тебя теперь проблемы? – спросила она, и Миша вполне искренне ответил:

– Нет. Никаких проблем. Кстати, ты в курсе, что твой дядя приглашает меня с родителями на дачу?

– В курсе, – коротко ответила она. Было неясно, что она думает по этому поводу. – Ладно, прости, мне пора. Приятно было пообщаться.

Не успел Михаил отреагировать, как девушка повесила трубку.

«Эта Леля – что-то с чем-то», – весело подумал он.

Пожалуй, впервые в жизни девушка сумела его по-настоящему заинтриговать и даже поставить в тупик. Обычно сексом (когда первым, а когда и нет) все его отношения заканчивались, потому что дальше двигаться было некуда, интерес пропадал. Теперь же возникло ощущение, что это только начало.

Он снова вернулся на ее страничку. По тому, что человек постит, о нем можно сказать очень многое. То, что Михаил увидел, ему понравилось. Никаких псевдо-глубокомысленных цитат и статей из пабликов вроде «Психология отношений» и «Философия жизни» не было, как не было слащавых графоманских стишков, мимимишных фоточек и бесконечных селфи себя любимой в затейливых позах с губами уточкой.

Леля, оказывается, училась на архитектора, так что в ее хронике было много необычных зданий, футуристических картинок и городских пейзажей. Ей, похоже, нравилась группа «Quinn», а еще Билли Айлиш и Билл Скарсгард, и она часто выкладывала интервью, треки, постеры.

Миша так и стоял, листая Лелину страничку, пока смартфон в его руках не зазвонил снова. Номер был смутно знаком, но вспомнить, кто это, он не смог.

– Добрый день, я с Михаилом говорю? – голос был мужской и тоже, кажется, знакомый.

– С ним, – ответил Миша, все еще прибывая в приподнятом настроении. – А вы кто?

– Я Роман Щеглов. Помнишь, ты к нам в редакцию приходил, Илья нас познакомил?

Все встало на свои места: телефон городской, Илья с него иногда звонил. И Романа Миша помнил: хороший парень, спокойный, работает ответственным секретарем в журнале. Как Илья говорил, ответсек – это правая рука главного редактора: планирует и ставит материалы в очередной номер, контролирует сдачу статей, координирует деятельность рекламной, информационной служб и отдела распространения.

– Помню, конечно. Извини, сразу не узнал.

– Слушай, ты же Илюшкин лучший друг.

Начало Михаилу категорически не понравилось. Хорошее настроение улетучилось без следа.

– Что случилось? – быстро спросил он, чувствуя, как похолодело в желудке.

– Мы, в общем-то, сами не знаем. Думали, ты скажешь. Мы – в смысле, в редакции. Ты с Ильей давно виделся? Знаешь, куда он подевался?





Глава одиннадцатая




Что-то взорвалось в голове у Чака. Мир на мгновение перестал существовать, окрасился огненно-багряным цветом. Глаза резануло белой, слепящей болью, и он закричал, прижимая к ним руки.

Потом боль отступила, алое сияние померкло, и он снова увидел комнату Таси. Все та же угольная чернота на потолке и стенах, то же запустение и затхлая, сырая, рыбная вонь. И мутное окно вместо волшебно-прекрасной картины, которая была здесь секунду назад.

«Не было! Ничего тут не было! Это все она!»

Словно в подтверждение его мыслям сбоку раздалось квохчущее хихиканье. Но все это почти не имело значения, куда важнее было другое.

Мама.

Она, похоже, все еще была во власти дурмана, все еще видела перед собою утраченную дочь и…

И открывала окно.


– Нет! – завопил Чак и бросился вперед, позабыв о преграде.

Но невидимая завеса, в отличие от восхитительного миража, никуда не делась. Напоровшись на нее, Чак отлетел назад, но тут же вскочил и снова попытался достучаться, докричаться до матери.

– Мама! Стой! Это я! Мама! Не делай этого!

Окно было распахнуто настежь. Помедлив мгновение, мать взобралась на подоконник.

Чак бился и бился о прозрачную стену, продолжая кричать. Только мама не слышала. Пребывая в призрачном, иллюзорном мире, она стояла на узком подоконнике, а прямо перед ней разверзла зубастую жадную пасть смерть. Четвертый этаж, голый асфальт под окнами…

– Не надо, мама! Мама!

От крика срывались связки, Чак все пытался преодолеть преграду, раз за разом врезаясь в нее, пока это, наконец, не удалось.

По инерции он влетел в комнату и, не удержавшись на ногах, повалился на пол. Ударился, но не заметил этого, не ощутил боли в ноге, поднялся, ринулся к окну, к матери, все еще отказываясь верить тому, что подоконник пуст.

Преграда исчезла ровно в то мгновение, когда мать шагнула вперед, навстречу своей гибели.

Чак закричал, завопил истошно, прижимая ладони к ушам. Боль была такой невыносимой, что сердце готово было лопнуть в груди. Он не мог вдохнуть, ничего не соображал и не видел.

И тут, в этом кипящем море страдания, затопившем его с головой, прозвучал голос, полный фальшивого сочувствия:

– По крайней мере, она умерла счастливой.

Чак вскинул голову. Отвратительная тварь, гнусное существо, отобравшее у него мать, стояло в двух шагах. На губах змеилось подобие улыбки, взгляд глубоко запавших глаз светился хитростью.

– Ты… – прохрипел Чак, и больше ничего не смог выговорить.

Сколько всего ему хотелось сейчас бросить в лицо Тасе (или кем она была в действительности)! Обвиняющие, горькие, полные отчаяния и ненависти слова душили его, бурлили, вскипали внутри, но не могли прорваться наружу. На грудь словно положили тяжелую плиту, и эта тяжесть на давала говорить.

Окно было открыто, снаружи было совсем темно, но темнота была живая. Кто-то голосил, кто-то, кажется, плакал.

«Они нашли ее», – подумал Чак, и стало еще больнее, хотя куда уж дальше?

Тася усмехалась, глядя на него. Издевалась над его горем.

Чак поднялся на ноги, не сводя с нее глаз. По-прежнему не произнося ни слова, двинулся к сестре.

– Что, сиротинка? В детский дом теперь отправят! Меня-то вы с мамашей вздумали в психушку сдать? И где теперь мамашка? – Тонкие губы раздвинулись в широкой улыбке. – Думаешь, я не знала? Не слышала, как вы шептались за моей спиной, втайне, как крысы? Я все знаю! Все обо всех! Знаю, как ты мечтал, чтобы я умерла! Только куда тебе со мной справиться! Кишка тонка!

Заткнуть ее. Заставить замолчать. Не слышать ее голоса, не дать произносить такие вещи. Навсегда.

Чак стоял к Тасе почти вплотную – их разделяли лишь несколько сантиметров. Он чувствовал, как с самого дна души поднимается мощная, тугая алая волна. С ним такое бывало несколько раз, на ринге, во время соревнований. Мозг как будто отключался, включались инстинкты. Прошлое, будущее – все уплывало, единственное, что оставалось – цель.

Тогда цель была – победить. Сейчас…

Убить.

Тася отступила к стене, прижалась к ней спиной.

Где-то вдалеке раздался вой сирены. С каждой секундой он приближался, пока, в конце концов, не стал слышен совсем рядом, во дворе. Скоро по лестнице загремят шаги, в дверь станут звонить, стучать, потом поймут, что не заперто, распахнут ее, ворвутся в квартиру.

– Что, мышонок? Испугался? – продолжала глумиться Тася. – Скоро придут добрые дяденьки…

Договорить она не успела. Его кулак врезался ей в челюсть, зубы громко клацнули. Это произошло так, словно от самого Чака ничего не зависело. Да так, скорее всего, и было.

Уничтожить проклятую тварью.

Стереть с ее рожи ухмылку. Заставить умолкнуть.

Руки Чака сомкнулись на ее горле. Шея была тощая, кожа сухая, как пергамент. Тася хрипела, но не сопротивлялась, не пыталась сбросить его руки, и это почему-то разожгло его ярость еще сильнее.

Чак зажмурился, сдавил горло, и продолжал сдавливать, сильнее, сильнее. Перед тем, как что-то хрустнуло, Чак открыл глаза и взглянул в лицо своей жертве.

Во взгляде Таси не было страха или боли. Торжество – вот что он увидел. Она ликовала в секунде от собственной смерти.

«Ты сделал то, что мне было нужно, – говорил этот взгляд. – Я вынудила тебя. Я добилась своего!»

Осознав это – сразу, в одно мгновение догадавшись, что Тасе зачем-то нужно было погибнуть от его руки, Чак хотел отпустить ее, но было слишком поздно.

Глаза померкли, закатились. Тело обмякло.

Когда маленькая комнатка наполнилась людьми, Тася была уже мертва.