Узел смерти
Часть 10 из 32 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Нужно потерпеть, сынок, – сказала мать, когда они вышли утром из подъезда. Она спешила на работу, он – в школу. – Все решится буквально на днях.
Дойдя до угла дома, они расстались. Матери нужно было идти прямо, а Чаку – свернуть во дворы.
– Ты сегодня не приходи сразу домой. Ты и так уже вон… – Она часто-часто поморгала, пытаясь остановить подступившие слезы. – Погуляй немного с Сережей после тренировки. Я сегодня рано приду, в обед уже, так что сама побуду с… – Мать запнулась. – С ней.
Поэтому после учебы и тренировки Чак пошел к Серому. И, неожиданно для себя, взял и выложил другу то, о чем молчал все это время.
– Ночуй у меня, – предложил Серега. – Родители не будут против.
– Мать жалко. Как она там одна? Ночные смены больше не берет, боится меня с ней оставлять. А я ее что, брошу?
Они сидели на детской площадке неподалеку от Серегиного дома. Серый забрался с ногами на скамью, Чак покачивался на качелях. Качели жалобно поскрипывали, и этот звук нагонял тоску. Чак останавливался, чтобы не слышать его, но потом снова забывался и принимался качаться, царапая подошвами кроссовок сухую землю.
– Ты думаешь, она совсем… ну, того? – осторожно спросил Серый.
Он знал, что за свою старшую сестру его друг готов порвать кого угодно, слова о ней плохого сказать не давал. О том, что с ней творится неладное, Чак рассказал ему впервые за все время. Нет, Сергей не слепой, он и сам видел, что Чак изменился, ходил мрачнее тучи, но списывал это на переживания. Шутка ли, такое в семье случилось! Чак еще молодец, держался. Но сейчас вдруг стал рассказывать о любимой сестре такие вещи…
– Она не «того». – Чак говорил тусклым, выцветшим голосом. – Это просто не она.
– Но ты же понимаешь, что…
– Что? – Чак обернулся к Серому. – По-твоему, психи становятся выше ростом? У них выпадают волосы, а башка становится бугристая, и под черепушкой что-то шевелится? И они говорят разными голосами? А зубы…
Качели взвизгнули – Чак встал, постоял немного и снова сел, не зная, куда себя деть.
– Я бы тебе много чего рассказал, да ты все равно не поверишь. Сам знаю, так не бывает. Но почему-то есть.
Уже темнело. Окна пятиэтажек загорались лимонным светом. Нежно-сиреневые сумерки постепенно сменялись бархатистой чернильной тьмой. Грани окружающего мира размывались, краски становились приглушенными. Именно поэтому, наверное, ребята не заметили, как появилась старуха.
Откуда она взялась? Только что никого тут не было, кроме них, – и вот уже она сидит на лавке напротив Сереги. Обычная бабка в цветастом платье и вязаной кофте, только глаза необычные – пронзительные, внимательные.
Прокурорские, подумалось Чаку, хотя он и не был знаком ни с одним прокурором.
– Забрали твою сестру, – спокойно сказала старуха.
– Чего? – спросил Серега, но та не удостоила его взглядом.
Смотрела только на Чака.
– Или сама пошла, или заманили. Бывает такое, когда с человеком что-то плохое случается. Что-то очень, очень плохое. Тогда они выходят из тьмы, забирают душу. И оставляют вместо нее что-то иное.
– Хрень какая-то, – сказал Чак.
– Знаешь сказки о феях, которые детей забирают, а вместо них подкидывают выродков из потустороннего мира? Вот примерно так.
– Зачем? – спросил Чак, хотя и не собирался спрашивать.
– Чтобы и других на ту сторону утащить. Чем больше душ погубят, тем им лучше.
Чак разозлился. Не на бабку, а на то, что поверил ей. На то, что ее слова слишком сильно его напугали. Внутри противно похолодело, как будто его вызвали к доске, а он ничего не знал.
– С чего вы взяли? – пытаясь за напускной резкостью скрыть замешательство, спросил он.
– «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», – проговорила старуха, и Чак уже хотел спросить, что еще за Горацио, как женский голос прокричал совсем рядом:
– Мама! Ты куда опять подевалась?
На детскую площадку выбежала женщина в шлепанцах и банном халате. На голове было намотано махровое полотенце.
– Выхожу из душа – тебя нет! Разве так можно?
Она подбежала к старухе, схватила ее за локоть и поволокла за собой. Та послушно поднялась и позволила себя увести. Спина ее ссутулилась, глаза помутнели. Живой огонь в них потух, словно кто-то щелкнул выключателем и погасил свет.
Старуха плелась за дочерью, которая продолжала отчитывать ее, словно ребенка, шамкала беззубым ртом и что-то бормотала. Чак смотрел на нее и не мог поверить, что она только что смотрела ясным, инквизиторским взглядом, говорила четко и связно – пусть и абсолютно невероятные вещи.
– Во дает! – хохотнул Серый. – В дурдоме день открытых дверей. Чего она тут несла? Ты слышал?
Чак тоже хмыкнул, хотя на самом деле ему было вовсе не смешно. Старухины слова были похожи на правду или, лучше сказать, на то, что представлялось правдой самому Чаку.
Они посидели еще немного и пошли по домам. Пока им было по пути, Серега говорил о том, что еще недавно казалось важным и Чаку, но сейчас вызывало только глухое раздражение. Учителя, уроки, одноклассники…
Чак и не слушал, только кивал, мычал, усмехался – смотря по тому, что делал Серый. Возле детского садика они пожали друг другу руки, и Чак пошел к своему дому.
«Чтобы и других на ту сторону утащить. Чем больше душ погубят, тем им лучше», – всплыло в памяти.
Но ведь старуха была помешанная, это точно. Она ничего не соображала, когда дочь вела ее домой. Однако, когда рассказывала о «выродках», она выглядела иначе. Может, это было просветление?
«Или еще большее «затемнение!» – рассердился на себя Чак, и тут ему пришло в голову, что мать там совсем одна с…
«Выродком»
… с Тасей!
Чак прибавил шагу. Ему стало страшно при мысли о том, что происходит сейчас дома. Ничего определенного – он не понимал, что может случиться, но паника нарастала. Зачем он болтался с Серегой, торчал на этой площадке?
Чак уже бежал, ему казалось, что каждая минута промедления может стать роковой. В висках стучало, дыхание сбилось.
«Пожалуйста, пожалуйста», – пульсировало в голове.
Он и сам не знал, кого и о чем просит.
Ужас гнал его вперед, воображение рисовало жуткие картины. Вот и дом. Уже совсем стемнело, горели фонари, народу во дворе было мало. Чак поднял взгляд на знакомые окна – кухня, комната Таси, балконная дверь. Изнутри лился ровный свет, пробивавшийся сквозь задернутые занавески. Того, что комната Таси превратилась в пещеру, отсюда видно не было.
«Все хорошо. Все нормально», – уговаривал себя Чак, забегая в подъезд.
Он взлетел по ступенькам, как будто за ним гнались, сунул ключ в замочную скважину. Тот с хрустом повернулся в замке, и Чак толкнул дверь.
– Мам! – громко позвал он. – Мама!
Квартира ответила молчанием. К затхлому, кислому запаху он уже успел привыкнуть. Вонь накатывала, стоило войти внутрь. На лестничной площадке пахло как обычно: готовящейся едой, табачным дымом, кошками, совсем немного – краской, после того, как зимой покрасили стены.
Войдя внутрь, Чак прикрыл за собой дверь и сразу бросился в комнату Таси – был уверен, что мать там. Квартира у них крошечная, так что уже спустя пару секунд он ворвался в Тасино убежище.
Вернее, хотел ворваться, потому что переступить порог ему не удалось. Неведомая преграда возникла на пути: Чак на полном ходу наткнулся на что-то твердое, но упругое, как резина. Это нечто мягко спружинило, приняв его тело, и отбросило Чака назад.
Он оторопело уставился на дверной проем, не понимая, что могло случиться. Осторожно приблизился, поднял руку, ощупывая пространство перед собой. Там ничего не было – ничего, что было бы заметно глазу. Тем не менее ладонь натолкнулась на препятствие, дальше которого продвинуться было невозможно.
– Зритель, но не участник, – раздался сбоку насмешливый голос.
Тася вывернулась из-за угла – «слепой» зоны, которую Чак не мог видеть.
– Где мама? – спросил он. Старался, чтобы голос прозвучал спокойно, но не вышло, и Тася не преминула это заметить.
– Мамочку ему подавай, смотрите-ка! – Она расхохоталась, откинув лысую уродливую голову назад, и засюсюкала: – Маленькая наша деточка соскучилась по мамуле!
– Где она? – закричал Чак. – Что ты с ней сделала, тварь?
– Фу, как грубо! Разве так можно говорить с любимой сестричкой?
Чак размахнулся и шарахнул кулаком по невидимой стене.
– Никакая ты мне не сестра! – Он задохнулся от нахлынувшего, так долго копившегося отчаяния. – Ты… выродок!
При этих словах Тася подскочила к нему вплотную. Теперь их разделяли всего несколько миллиметров преграды неизвестного происхождения.
– Ты даже не понимаешь, насколько сейчас близок! – прошипела она.
Чак отпрянул от искаженного злобой, ощерившегося острыми зубами лица. Запах тлена и гниения усилился.
Тася отошла, и тут за ее спиной Чак увидел мать. Как могло быть, что он не заметил ее прежде?
– Мам! Мам, ты… – Он не знал, что сказать, и снова приблизился к разделяющей их границе.
Краем глаза он видел, что Тася стоит возле кровати, наблюдая за ними.
Мать ничего не отвечала. Кажется, она даже не слышала слов Чака, не видела его самого. Взгляд ее был отрешенным, но при этом светился радостью; лицо сияло, словно она смотрела на что-то необыкновенно прекрасное.
– Она тебя загипнотизировала! – крикнул Чак. – Мама, очнись!
Но та не слышала, молчала. Стояла, бессильно свесив руки, все так же улыбаясь неизвестно чему.
Потом, двигаясь как кукла-марионетка, повернулась спиной к Чаку, оказавшись лицом к окну. Он перевел на него взгляд и обомлел.
Однажды ему уже показалось, что за стеклом вовсе не их старый двор, а нечто совсем иное. Тогда иллюзия быстро растаяла. Но сейчас она никуда не делась.
За окном, которое внезапно стало больше, увеличилось в размерах и занимало уже всю стену, был яркий, дивный мир. Перед Чаком была залитая медовым светом изумрудная лужайка, на которой росли разноцветные цветы. Розовые пионы, снежно-белые лилии, алые и желтые розы, золотистые хризантемы, фиолетовые ирисы источали волшебный аромат, от которого кружилась голова и таяло сердце. Отвратительный смрад исчез. Слышалось пение птиц, а вдали виднелась река или озеро: солнечные зайчики плясали на его глянцевой поверхности.
На берегу, на краю цветочной лужайки, высился большой дом – белый, нарядный, с резными балконами. От дома к ним с матерью шла девушка в синем сарафане.
Дойдя до угла дома, они расстались. Матери нужно было идти прямо, а Чаку – свернуть во дворы.
– Ты сегодня не приходи сразу домой. Ты и так уже вон… – Она часто-часто поморгала, пытаясь остановить подступившие слезы. – Погуляй немного с Сережей после тренировки. Я сегодня рано приду, в обед уже, так что сама побуду с… – Мать запнулась. – С ней.
Поэтому после учебы и тренировки Чак пошел к Серому. И, неожиданно для себя, взял и выложил другу то, о чем молчал все это время.
– Ночуй у меня, – предложил Серега. – Родители не будут против.
– Мать жалко. Как она там одна? Ночные смены больше не берет, боится меня с ней оставлять. А я ее что, брошу?
Они сидели на детской площадке неподалеку от Серегиного дома. Серый забрался с ногами на скамью, Чак покачивался на качелях. Качели жалобно поскрипывали, и этот звук нагонял тоску. Чак останавливался, чтобы не слышать его, но потом снова забывался и принимался качаться, царапая подошвами кроссовок сухую землю.
– Ты думаешь, она совсем… ну, того? – осторожно спросил Серый.
Он знал, что за свою старшую сестру его друг готов порвать кого угодно, слова о ней плохого сказать не давал. О том, что с ней творится неладное, Чак рассказал ему впервые за все время. Нет, Сергей не слепой, он и сам видел, что Чак изменился, ходил мрачнее тучи, но списывал это на переживания. Шутка ли, такое в семье случилось! Чак еще молодец, держался. Но сейчас вдруг стал рассказывать о любимой сестре такие вещи…
– Она не «того». – Чак говорил тусклым, выцветшим голосом. – Это просто не она.
– Но ты же понимаешь, что…
– Что? – Чак обернулся к Серому. – По-твоему, психи становятся выше ростом? У них выпадают волосы, а башка становится бугристая, и под черепушкой что-то шевелится? И они говорят разными голосами? А зубы…
Качели взвизгнули – Чак встал, постоял немного и снова сел, не зная, куда себя деть.
– Я бы тебе много чего рассказал, да ты все равно не поверишь. Сам знаю, так не бывает. Но почему-то есть.
Уже темнело. Окна пятиэтажек загорались лимонным светом. Нежно-сиреневые сумерки постепенно сменялись бархатистой чернильной тьмой. Грани окружающего мира размывались, краски становились приглушенными. Именно поэтому, наверное, ребята не заметили, как появилась старуха.
Откуда она взялась? Только что никого тут не было, кроме них, – и вот уже она сидит на лавке напротив Сереги. Обычная бабка в цветастом платье и вязаной кофте, только глаза необычные – пронзительные, внимательные.
Прокурорские, подумалось Чаку, хотя он и не был знаком ни с одним прокурором.
– Забрали твою сестру, – спокойно сказала старуха.
– Чего? – спросил Серега, но та не удостоила его взглядом.
Смотрела только на Чака.
– Или сама пошла, или заманили. Бывает такое, когда с человеком что-то плохое случается. Что-то очень, очень плохое. Тогда они выходят из тьмы, забирают душу. И оставляют вместо нее что-то иное.
– Хрень какая-то, – сказал Чак.
– Знаешь сказки о феях, которые детей забирают, а вместо них подкидывают выродков из потустороннего мира? Вот примерно так.
– Зачем? – спросил Чак, хотя и не собирался спрашивать.
– Чтобы и других на ту сторону утащить. Чем больше душ погубят, тем им лучше.
Чак разозлился. Не на бабку, а на то, что поверил ей. На то, что ее слова слишком сильно его напугали. Внутри противно похолодело, как будто его вызвали к доске, а он ничего не знал.
– С чего вы взяли? – пытаясь за напускной резкостью скрыть замешательство, спросил он.
– «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», – проговорила старуха, и Чак уже хотел спросить, что еще за Горацио, как женский голос прокричал совсем рядом:
– Мама! Ты куда опять подевалась?
На детскую площадку выбежала женщина в шлепанцах и банном халате. На голове было намотано махровое полотенце.
– Выхожу из душа – тебя нет! Разве так можно?
Она подбежала к старухе, схватила ее за локоть и поволокла за собой. Та послушно поднялась и позволила себя увести. Спина ее ссутулилась, глаза помутнели. Живой огонь в них потух, словно кто-то щелкнул выключателем и погасил свет.
Старуха плелась за дочерью, которая продолжала отчитывать ее, словно ребенка, шамкала беззубым ртом и что-то бормотала. Чак смотрел на нее и не мог поверить, что она только что смотрела ясным, инквизиторским взглядом, говорила четко и связно – пусть и абсолютно невероятные вещи.
– Во дает! – хохотнул Серый. – В дурдоме день открытых дверей. Чего она тут несла? Ты слышал?
Чак тоже хмыкнул, хотя на самом деле ему было вовсе не смешно. Старухины слова были похожи на правду или, лучше сказать, на то, что представлялось правдой самому Чаку.
Они посидели еще немного и пошли по домам. Пока им было по пути, Серега говорил о том, что еще недавно казалось важным и Чаку, но сейчас вызывало только глухое раздражение. Учителя, уроки, одноклассники…
Чак и не слушал, только кивал, мычал, усмехался – смотря по тому, что делал Серый. Возле детского садика они пожали друг другу руки, и Чак пошел к своему дому.
«Чтобы и других на ту сторону утащить. Чем больше душ погубят, тем им лучше», – всплыло в памяти.
Но ведь старуха была помешанная, это точно. Она ничего не соображала, когда дочь вела ее домой. Однако, когда рассказывала о «выродках», она выглядела иначе. Может, это было просветление?
«Или еще большее «затемнение!» – рассердился на себя Чак, и тут ему пришло в голову, что мать там совсем одна с…
«Выродком»
… с Тасей!
Чак прибавил шагу. Ему стало страшно при мысли о том, что происходит сейчас дома. Ничего определенного – он не понимал, что может случиться, но паника нарастала. Зачем он болтался с Серегой, торчал на этой площадке?
Чак уже бежал, ему казалось, что каждая минута промедления может стать роковой. В висках стучало, дыхание сбилось.
«Пожалуйста, пожалуйста», – пульсировало в голове.
Он и сам не знал, кого и о чем просит.
Ужас гнал его вперед, воображение рисовало жуткие картины. Вот и дом. Уже совсем стемнело, горели фонари, народу во дворе было мало. Чак поднял взгляд на знакомые окна – кухня, комната Таси, балконная дверь. Изнутри лился ровный свет, пробивавшийся сквозь задернутые занавески. Того, что комната Таси превратилась в пещеру, отсюда видно не было.
«Все хорошо. Все нормально», – уговаривал себя Чак, забегая в подъезд.
Он взлетел по ступенькам, как будто за ним гнались, сунул ключ в замочную скважину. Тот с хрустом повернулся в замке, и Чак толкнул дверь.
– Мам! – громко позвал он. – Мама!
Квартира ответила молчанием. К затхлому, кислому запаху он уже успел привыкнуть. Вонь накатывала, стоило войти внутрь. На лестничной площадке пахло как обычно: готовящейся едой, табачным дымом, кошками, совсем немного – краской, после того, как зимой покрасили стены.
Войдя внутрь, Чак прикрыл за собой дверь и сразу бросился в комнату Таси – был уверен, что мать там. Квартира у них крошечная, так что уже спустя пару секунд он ворвался в Тасино убежище.
Вернее, хотел ворваться, потому что переступить порог ему не удалось. Неведомая преграда возникла на пути: Чак на полном ходу наткнулся на что-то твердое, но упругое, как резина. Это нечто мягко спружинило, приняв его тело, и отбросило Чака назад.
Он оторопело уставился на дверной проем, не понимая, что могло случиться. Осторожно приблизился, поднял руку, ощупывая пространство перед собой. Там ничего не было – ничего, что было бы заметно глазу. Тем не менее ладонь натолкнулась на препятствие, дальше которого продвинуться было невозможно.
– Зритель, но не участник, – раздался сбоку насмешливый голос.
Тася вывернулась из-за угла – «слепой» зоны, которую Чак не мог видеть.
– Где мама? – спросил он. Старался, чтобы голос прозвучал спокойно, но не вышло, и Тася не преминула это заметить.
– Мамочку ему подавай, смотрите-ка! – Она расхохоталась, откинув лысую уродливую голову назад, и засюсюкала: – Маленькая наша деточка соскучилась по мамуле!
– Где она? – закричал Чак. – Что ты с ней сделала, тварь?
– Фу, как грубо! Разве так можно говорить с любимой сестричкой?
Чак размахнулся и шарахнул кулаком по невидимой стене.
– Никакая ты мне не сестра! – Он задохнулся от нахлынувшего, так долго копившегося отчаяния. – Ты… выродок!
При этих словах Тася подскочила к нему вплотную. Теперь их разделяли всего несколько миллиметров преграды неизвестного происхождения.
– Ты даже не понимаешь, насколько сейчас близок! – прошипела она.
Чак отпрянул от искаженного злобой, ощерившегося острыми зубами лица. Запах тлена и гниения усилился.
Тася отошла, и тут за ее спиной Чак увидел мать. Как могло быть, что он не заметил ее прежде?
– Мам! Мам, ты… – Он не знал, что сказать, и снова приблизился к разделяющей их границе.
Краем глаза он видел, что Тася стоит возле кровати, наблюдая за ними.
Мать ничего не отвечала. Кажется, она даже не слышала слов Чака, не видела его самого. Взгляд ее был отрешенным, но при этом светился радостью; лицо сияло, словно она смотрела на что-то необыкновенно прекрасное.
– Она тебя загипнотизировала! – крикнул Чак. – Мама, очнись!
Но та не слышала, молчала. Стояла, бессильно свесив руки, все так же улыбаясь неизвестно чему.
Потом, двигаясь как кукла-марионетка, повернулась спиной к Чаку, оказавшись лицом к окну. Он перевел на него взгляд и обомлел.
Однажды ему уже показалось, что за стеклом вовсе не их старый двор, а нечто совсем иное. Тогда иллюзия быстро растаяла. Но сейчас она никуда не делась.
За окном, которое внезапно стало больше, увеличилось в размерах и занимало уже всю стену, был яркий, дивный мир. Перед Чаком была залитая медовым светом изумрудная лужайка, на которой росли разноцветные цветы. Розовые пионы, снежно-белые лилии, алые и желтые розы, золотистые хризантемы, фиолетовые ирисы источали волшебный аромат, от которого кружилась голова и таяло сердце. Отвратительный смрад исчез. Слышалось пение птиц, а вдали виднелась река или озеро: солнечные зайчики плясали на его глянцевой поверхности.
На берегу, на краю цветочной лужайки, высился большой дом – белый, нарядный, с резными балконами. От дома к ним с матерью шла девушка в синем сарафане.