Ущерб тела

– Да, все в порядке, – говорит Ренни – этак естественно, по-дружески. – Наверное, можно теперь отправить ее в грузовое отделение?

– Держи ее при себе, – говорит Лора. – Тут вещи пропадают бесследно. Да и Элва всегда приходит за своим барахлом, она будет недовольна, если придется ждать, пока все разгрузят, – ненавидит подолгу выстаивать на солнце.

Лора не предложила передать ей коробку. Но она велит перенести ее на борт и положить под деревянную скамью, идущую вдоль борта – под сиденье Ренни.

– Садись с наветренной стороны, снаружи, – говорит Лора. – Тогда не промокнешь, да и воняет куда меньше. – И продолжает: – Никогда не забирайся в кабину – задохнешься к чертям. Если повезет, сегодня поплывем на парусах.

– А где платить? – спрашивает Ренни.

– Прямо на борту собирают, – говорит Лора. И снова поворачивается к причалу.

Безо всякого сигнала люди начинают карабкаться на корабль. Они ждут, когда волна подтолкнет его поближе, и перепрыгивают на борт, а внизу плещется вода, вымывая из-под причала водоросли, словно пряди жестких волос. Подходит очередь Ренни, и какой-то мужчина без слов хватает ее сумочку, потом ее саму за локоть и втаскивает на корабль.

Палуба битком набита, пассажиры в основном мулаты или чернокожие. Они сидят на скамейках, на клетях, на мешках, накрытых парусиной, – повсюду. Ренни сразу вспоминаются истории про корабли, которые переворачиваются от перегруза. Вот появляются две немки из отеля, ищут, где бы присесть. Пара супругов-пенсионеров тоже поднимаются на борт, все в тех же широких шортах, но садиться не хотят. Они сразу уставились в небо.

– Здесь всегда такая толпа? – спрашивает Ренни.

– Нет, сегодня аншлаг, – говорит Лора. – Они едут голосовать. Завтра же выборы.

Мужчины устраиваются поудобнее, рядом с головой Ренни мельтешат ноги, ступни. На борт затаскивают канаты. Затем из трюма появился полный розоволицый мужчина в белой шляпе и темно-синем пиджаке, и трюм закрывают, натягивая сверху брезент; он пробирается в толпе, переступая через ноги, через тела, собирая плату. Никто не отдавал приказы, в том числе и толстяк, но откуда ни возьмись явилось человек десять и стали отвязывать канаты. На краю причала собрался народ, все орут… Но вот полоска воды между кораблем и берегом увеличивается, затем щель превращается в провал.

Позади кучки людей на пристани медленно появляется темно-розовая машина. Она останавливается, оттуда выходит мужчина, за ним второй; зеркальные очки обоих смотрят на корабль. Лора наклоняется, чтобы почесать щиколотку.

– Проклятые блохи!

Тут включается двигатель, и кабина мгновенно наполняется дымом.

– Вот видишь!





* * *


Сент-Агата возникает из пены морской или из неба, медленно поднимаясь или погружаясь, сначала лишь как неясный сгусток, затем все яснее, гряда узких вертикальных скал с плоской верхушкой, поросшей кустарником на фоне роскошных глянцевых волн. С виду – кусок пустыни, в отличие от Сент-Антуана, который на расстоянии выглядит как ярко-зеленый оазис, а его силуэт – как ряд закругленных конусов. Квинстаун издали – ослепительная белизна. «Тот смутный удлиненный объект на холме, должно быть, Форт Индастри», – думает Ренни. Отсюда весь остров похож на открытку.

Двигатель выключили, и корабль дрейфует вдоль берега, три паруса надулись, словно беременные, словно простыни на веревке, они все латаные, в пятнах, все их тайны как на ладони – тайны ночей, болезней, вечной нужды. Они напомнили Ренни веревки с сохнущим бельем, которые она видела из поезда – поезда, на котором она ездила из универа в Гризвольд на Рождество, ибо самолеты в Гризвольд не летают. Сушки для белья придумали не потому, что они удобнее, а потому, что индивидуальны. Она думает о вечно красных костяшках материнских рук и о ее выражении по поводу скандальных историй: «грязное белье». Нечто, что обычно не выставляют на всеобщее обозрение. У матери были красные костяшки из-за постоянной стирки, и она развешивала белье на улице даже зимой. «Пусть на солнышке проветрится», – говорила она, но ее простыни, разумеется, были безупречно чистые.

Лора говорит: «Какое тихое море», – но Ренни все равно немного мутит; она думает, жаль я не взяла с собой что-нибудь, таблетку, что ли. Тех, кто сидит на противоположной стороне, периодически окатывает брызгами, когда корабль, поскрипывая, тяжело ныряет в ямку между волнами.

Лора сидит рядом. Она достает из своей бордовой сумки небольшой кусок хлеба, принимается отщипывать от него кусочки и жевать. Четверо мужчин, лежащие на палубе около них, опираясь на чемоданы под парусиной, передают друг другу бутылку рома. Они уже пьяны, но пьянеют еще больше и непрестанно смеются. Бутылка пролетает рядом с головой Ренни в море, и они уже достают другую. Лора предлагает хлеб Ренни, но та отвечает: «Нет, спасибо».

– Я тебе помогу, – говорит Лора. – Если начнет тошнить, ты не смотри вниз – смотри на горизонт.

Почти впритык к ним держится катер, как кажется Ренни, не больше весельной лодки, с ярко-красным парусом; там двое мужчин рыбачат. Катер прыгает на волнах, все выглядит крайне ненадежно.

– На этих посудинах охотятся на китов, – говорит Лора.

– Да вы шутите, – удивляется Ренни.

– Нет. – Лора отрывает кусочек хлеба. – У них есть смотровой, и когда они завидят кита, то забираются в такие вот лодчонки и гребут к нему, как черти. Иногда и ловят, и тогда закатывают пир на весь мир.

Ренни мутит от одной мысли, что кто-то что-то ест.

У их ног снова раздается взрыв смеха. Ренни вдруг видит, что один из мужчин – тот самый глухонемой, которого били на улице. На лбу у него порез, но в остальном он не особенно отличается от своих товарищей, тоже пьян в стельку и улыбается во весь рот, в котором уже не осталось ни одного зуба. Пожилая пара опасливо переступает через тела, прокладывая путь к корме.

– Осторожно, мать, – говорит муж, поддерживая тощий веснушчатый локоть.

Вокруг их ног, тонких, цыплячьих, поднимается гогот. Ренни тщательно натягивает подол платья на колени.

И тут из кабины выходит Пол. Ему тоже приходится проталкиваться среди лежащих ног, перешагивать через распростертые тела. Он кивает Ренни с Лорой, но не останавливается, он идет не спеша, направляясь к корме, подныривая под реи. Ренни не видела, когда он поднялся на борт. Наверное, он сидел внутри все время, пока корабль был пришвартован.

Она вдруг чувствует голод, хотя, возможно, это лишь ощущение пустоты, когда потерян центр тяжести. Впрочем, тряску, как на аттракционах, она никогда не любила.

– Не откажусь от кусочка хлеба, – сказала она.

– Доедай все, – ответила Лора. – А то живот крутит, да?

Она достала сигареты и закурила, небрежно отбросив спичку.

– Можно задать вам один вопрос? – говорит Ренни. Она почти доела хлеб, и ей уже заметно лучше.


– Валяй, – говорит Лора. («Судя по выражению лица, ей даже интересно», – думает Ренни.) – Хочешь узнать, кручу ли я с Полом, так? Вот тебе ответ: уже нет. Так что, пожалуйста, пользуйся.

Это было совсем не то, что хотела узнать Ренни, и откровенность Лоры ей неприятна. Да и Пол – не кастрюля и не номер в гостинице, который может быть занят или свободен.

– Спасибо, – говорит она, – но вообще-то я хотела спросить совсем о другом. Он работает на ЦРУ?

– Что? Он?! – Лору разбирает смех, она откидывает голову назад и хохочет, показывая все свои белые зубы. – Вообще улёт! Представляю его реакцию! Что, это он сам тебе сказал?

– Не совсем.

Ренни чувствует себя глупо и злится из-за этого.

Она отвернулась и стала рассматривать скалы, которые слишком медленно проплывали мимо.

– Послушай, если он так тебе сказал, то какое мне дело? – сказала Лора. – Да, может, он думает, что это тебя заводит! – она снова захохотала, и Ренни хочется встряхнуть ее за плечи. Но Лора замолкает. – Хочешь знать, кто здесь на самом деле церэушники? Посмотри туда. – Она показывает на парочку американцев, застывших на корме, таких беззащитных и совершенно не подозрительных в этих трогательных шортах. Они как раз листают свой птичий справочник, головы прижаты друг к другу, словно увлеченные детки. – Они. Оба.

– Не может быть, – говорит Ренни искренне.

Эти старички – идеальное воплощение духа Среднего Запада, совсем не тот типаж; хотя Ренни уже не уверена, каков нужный типаж. В конце концов, она себя убедила, что Пол оттуда; а если так, то чем другие хуже?



Лора снова рассмеялась. Она в таком восторге, будто вся эта история – чистый анекдот.

– Потрясно! – говорит она. – Просто класс. Не сомневайся, это они. Да все знают. Принц всегда знает, кто из ЦРУ. Когда ты в местной политике, не можешь не знать.

– А они не староваты? – говорит Ренни.

– Понимаешь, здесь у них бюджет не ахти, – отвечает Лора. – Слушай, никто же не жалуется! Все рассказывают им что ни попадя, чтобы они были довольны; ведь если им будет не о чем писать свои отчеты, то там решат, что они уже в маразме или что-то такое, и пришлют кого-нибудь покрепче. Конечно, легенда такая, что они поддерживают Эллиса, это официальная версия, так что Эллис их любит, Принц тоже их любит, ведь они такие глупые. Да и Пескарь, похоже, не имеет ничего против. Время от времени он приглашает их на обед и вешает лапшу про то, что Штаты должны сделать, чтобы предотвратить революцию, и они все записывают и отсылают, вроде как при деле. Они же никогда так не наслаждались жизнью с тех пор, как им приходилось проверять содержимое мусорных баков в Исландии, – там было их предыдущее назначение. Они всем говорят, что муж – служащий банка на пенсии.

«Может, так и есть, – думает Ренни. – Что-то Лора чересчур развеселилась».

– Так кто он на самом деле? – спрашивает Ренни, имея в виду Пола.

Лора сразу смекает, она ждала этого вопроса, и у нее наготове небрежный ответ.

– Некто с четырьмя яхтами и деньгами, – говорит она. – Таких как он, с яхтами и монетой, здесь пруд пруди. Ты лучше будь поосторожнее с теми, у кого есть яхты, а денег ни шиша.

Ренни доедает хлеб задумчиво, чувствуя себя полной идиоткой. Может, вопросы она задала и правильные, но явно не тому человеку. Она знает, ей следует притвориться, что она поверила, но она просто не может себе этого представить.

Лора, видно, почувствовала это; она прикуривает новую сигарету от бычка первой и наклоняется к Ренни, уперев локти в раздвинутые колени.

– Извини, что я ржу, – говорит она. – Но ужасно смешно, если знаешь всю правду.

Корабль держит путь в бухту, и снова заводят вонючий двигатель. Люди вокруг начинают суетиться, подхватывают мелкие пожитки, разминают ноги. Вся пристань занята: небольшие рыбачьи лодки, полицейский катер, яхты на приколе, паруса свернуты, на верхушках мачт развеваются разноцветные флаги. «Память» лавирует между ними, волоча хвост серого дыма. Причал забит людьми, они машут руками и кричат.

– Пришли за яйцами. И хлебом, – говорит Лора. – Здесь не хватает ни того ни другого. Думаешь, когда же кого-нибудь осенит и здесь устроят пекарню, что ли.

– Какую правду? – спрашивает Ренни.



Лора смотрит на нее с улыбкой превосходства, затем снова наклоняется, уперев локти в колени, приняв идеальную позу для доверительного признания.

– О том, кто он такой. На самом деле он – курьер.





* * *


«Память» мягко ударяется о причал. С внешней стороны к ограждению прибиты тракторные шины, чтобы не царапать борта. Несколько мужчин уже привязывают корабль канатами. Ренни вдруг в самой гуще, опять близко мелькают ноги, ей кажется, она оказалась прямо на пути футбольной команды. Все громко кричат, она надеется, что так и надо. В порыве самозащиты она было вскакивает, но тут же понимает, что сидеть безопаснее. Тут Лора тянет ее за локоть, а у скамейки уже опустился на колени какой-то мужчина и тащит на себя коробку. Ренни встает, к ней тянутся руки, она прыгает – и вот уже стоит на твердой земле.

Прямо перед ней невысокая женщина, от силы метра полтора. На ней хлопковая розовая юбка с красными фламинго, а на голове черная жокейская шапочка; на красной футболке белая надпись: «ПРИНЦ МИРА». Теперь Ренни ее вспомнила.

– Привезла мою еду? – спрашивает она, обращаясь не к Лоре, а только к Ренни. Лекарство от сердца она не упоминает. Лицо у нее в морщинах, но черные волосы сегодня забраны в девчачьи хвостики, которые задорно торчат из-под жокейки.

– Всё здесь, – отвечает Лора, и действительно, она придерживает рукой коробку, поставленную на попа.

Старушка словно не слышит.

– Прекрасно, – говорит она Ренни.