Уроки магии

Мария, взглянув на Фэйт, прочла в ее глазах, что женщина говорит правду.

– Откуда?

– Она приходила в лавку миссис Хэтч и там меня видела. – Фэйт ощутила вину перед матерью за то, что скрыла от нее это знакомство. – Ей нравятся пуговицы.

– Неужто?

Присмотревшись внимательнее, Мария узнала женщину, которая разговаривала с Фэйт в лавке. Ей действительно что-то нужно. Наверное, она приходила к ее дому за каким-то снадобьем.

Марта представилась и прошептала, что желает добра матери и ее дочери.

– Говорят, вы обладаете магической силой. Тогда произнесите заклятие, которое поможет вам освободиться или заколдовать этих людей! Они и с места не сдвинутся. Просто избавьтесь от них!

Мария строго посмотрела на нее.

– Кто-то наговорил на меня, будто я приношу вред людям.

– Я не имела в виду ничего дурного. Но вы же не хотите, чтобы малышку посадили вместе с вами в эту отвратительную тюрьму? – Марта Чейз была довольна, что Мария не способна сейчас прибегнуть к Непостижимому искусству ради защиты. – Там водятся крысы, сестрица, для которых этот милый ребенок – лакомый кусочек. В тюрьме сыро и холодно, и не все, кто туда попадает, выходят на волю.

Они дошли до поля, где отстреливали ворон. Разбросанные там острые камни поранили ноги Марии, а может быть, то были тонкие косточки птиц. Мария взяла дочь на руки. Девочка была тяжелой и тут же заснула, прислонив голову к плечу матери.

– Среди осужденных за колдовство были и дети, – сообщила Марта Чейз. – Их выводили из дома, пороли прутьями, обращались как с преступниками.

Марта в этот вечер вымылась раствором соли с уксусом, чтобы наверняка уничтожить следы своего желания. Теперь она была чиста – добродетельная, серьезная женщина, задумавшая хорошее дело.

Мария замедлила шаг, осознав, что приближается к тюрьме. Ханна никогда не рассказывала ей о времени, проведенном в заключении, когда люди поверили, что у нее был хвост, который она отрезала ножом для разделки мяса. Тюремщики тогда не давали ей одеться, чтобы не пропустить момент, когда хвост снова начнет отрастать.

– Давай шевелись! – нахмурил брови первый констебль, все время ожидавший от Марии какого-нибудь коварства.

Ей не удастся одурачить его еще раз! Он не стал касаться Марии рукой, а ткнул ей в спину дулом своего ружья. Трава была росистой, и край ночной рубашки Марии промок. Фэйт разговаривала во сне, как это часто делал Самуэль Диас, и, хотя это было лишь бормотание, Мария разобрала слова:

– Я хочу мою собаку. Хочу мою кровать. Хочу спать до утра.

– Позволь мне сделать это для тебя, сестрица. – Марта ласково коснулась руки Марии, приободряя ее. – Мы обе женщины и понимаем, что интересы ребенка превыше всего. Передай свое бремя мне.

Пошел мелкий дождь. Мария провела рукой по влажным волосам дочери, думая о том, какой сырой будет тюремная камера, какими грязными полы и холодными кирпичные стены. Они остановились на краю поля, где скоро должны были зацвести подсолнухи, Мария слышала, как они уже прорастают сквозь землю.

– Нужно сделать это сейчас, пока мы не дошли до города и еще не поздно, – говорила Марта. – Послушайся меня, и мы обе возблагодарим Господа.

Стояла темная, как зола, ночь, когда Мария передала свою дочь в руки Марты. Фэйт что-то ворчала во сне, Марта ее успокаивала. Оглянувшись, Мария увидела, что волк идет за ними.

– Тебе придется взять и собаку Фэйт. Она без нее не может.

– Собака должна волновать тебя меньше всего. – Марта склонилась близко к ней, и Мария ощутила какой-то странный запах, словно внутри ее собеседницы горел огонь. – Привлеки их внимание к себе, тогда они не заметят того, что делаю я.

Они проходили мимо дома фермера, который выстрелил в Марию, решив, что она ведьма, способная превратиться в ворону. И там, на поле, где умерла Кадин, Мария бросилась на землю, выкрикивая проклятия на латыни. Они не имели никакого эффекта, пока она оставалась в железных наручниках. Каждое слово обжигало язык, словно проклятия возвращались к ней, но они все же помогли, поскольку отвлекли внимание от Марты. Констебли, охваченные паникой, собрались вокруг Марии, стараясь сохранять дистанцию и тыкая в нее ружьями.

– Немедленно вставай! – приказал Марии один из них.

Ее ночная рубашка испачкалась в грязи. Оглянувшись, Мария увидела, как Марта нырнула за скотный двор фермера. Мелькнули рыжие волосы Фэйт. Встав с земли, Мария смерила взглядом констеблей:

– Вам остается только надеяться, что я не практикую черную магию.

Позднее они готовы были поклясться, что на лице ее играла улыбка, при этом она заставила дождь литься рекой, и в грязи прыгало столько жаб, что казалось, будто под ними колышется земля. Стражники будто видели дьявола сквозь материю ночной рубашки Марии Оуэнс, во всяком случае, ощущали его близость, его дыхание на своих шеях и смятение в душах. Увидев ее юное, близкое к совершенству тело, полицейские вообразили, что могли бы с ней сотворить, и этот соблазн они тоже поставили пленнице в вину. И если бы они совершили грех, то винили бы в этом только ее.

Глаза Марии наполнились слезами. Она оглянулась на пустое поле и увидела в каждой борозде острые белые косточки убитых птиц. Так все и происходит, она знала это с того дня, когда Ханна сказала ей, что нужно бежать. Одинокая женщина, умеющая читать и писать, всегда под подозрением. Слова несут в себе магическую силу. Нельзя доверять книгам. То, чего люди не понимают, они предпочитают сжечь.





* * *


В тюремной камере Мария не нашла ни успокоения, ни одеяла. Утром какая-то женщина принесла ей овсянки и кувшин с водой. Это была местная жительница Лидия Колсон в сопровождении восьмилетней внучки. Элизабет Колсон была робким ребенком с постоянно склоненной головой. Так девочка пыталась скрыть бугристую алую сыпь, часто покрывавшую лицо и шею, особенно обильно, когда она нервничала. Лидия как-то приходила к Марии по другому поводу: она отчаянно нуждалась в средстве от кашля с черной мокротой, мучившего ее любимую внучку. Мария дала Лидии эликсир – сироп, сваренный из вишневой коры и плода самбука. Через некоторое время здоровье ребенка улучшилось. Мария не взяла тогда плату за лечение, и Лидия не забыла ее доброту. Женщине запретили разговаривать с обвиняемой и даже смотреть ей в глаза, но Лидия, испытывавшая к узнице сострадание, принесла буханку хлеба, спрятав ту под головным платком внучки.

– Не могли бы вы оказать мне любезность? – спросила Мария. – Я прошу лишь, чтобы вы убедились, что с моей дочкой все в порядке.

Лидия Колсон согласилась. Мария попросила ее еще об одном одолжении – принести журнал для ведения записей, перо и чернила.

– Вы могли бы спрятать его под платком вашей внучки.

Позднее на той же неделе Лидия пришла вновь. Ей не удалось повидать Фэйт, но она сумела тайком пронести гроссбух с голубовато-серой бумагой. В ответ на услугу Мария попросила Лидию еще раз привести к ней внучку. Когда они пришли в тюремную камеру, Мария велела Лидии нарисовать опоясывающую их защитную окружность. Сама Мария была закована в железо, поэтому попросила Лидию прочитать заклинание, призывающее удачу и доброе здоровье, которому учила ее Ханна. Когда Лидия с внучкой вышли из тюремного здания, прыщи, постоянно изводившие девочку, пропали, а кожа очистилась и посвежела. Когда это чудо случилось, они просто обомлели, а после, если кто-нибудь спрашивал, бабушка маленькой Элизабет говорила, что ребенок заснул в лесу, лежа лицом на каких-то травах, и именно они оказали лечебное воздействие.


Оставшись одна в камере, Мария, несмотря на врезавшиеся в ее кожу наручники, начала делать записи в принесенной книге. Она прятала ее под вывалившимся из стены кирпичом. Мария писала, думая о будущем, для своей дочери и внучек, если они когда-то появятся.

Бойся любви. Знай, что для нашей семьи любовь – проклятие.

Он должен был стать моим врагом, а вместо этого мне взбрело в голову, что я его полюбила. Я совершила ошибку, признавшись ему в любви, и была не права, считая это любовью. Я была слишком юной и неопытной.



Пришла жена констебля и ржавыми ножницами для стрижки овец обрезала черные волосы Марии. Как известно, именно в волосах заключено женское могущество, и когда жена констебля стригла ей волосы так коротко, что стала видна кожа черепа, Мария стонала, как от боли. Потом Марию провели через весь город в здание суда, по-прежнему в одной грязной ночной рубашке. Мужчины и мальчишки собрались поглазеть на нее, но, встречая ее взгляд, поспешно отворачивались, до смерти испуганные и пораженные собственными греховными мыслями. Мария оставалась в наручниках, ее запястья кровоточили, но она как-то умудрилась писать всю ночь, пока не кончились чернила.

Здание суда на Эндикотт-стрит было выстроено из гранита, привезенного с утесов Белых гор. Марию пристегнули к стулу напротив трех судей. Среди них был и Джон Хаторн. Она надеялась, что он ей не враг и их былая близость наполнит его сердце состраданием, но когда Джон посмотрел мимо Марии так, словно ее не существовало, она поняла: ни на чью помощь рассчитывать не приходится. У нее спросили имя и дату рождения, а затем имя ее мужа. Она сказала, что его нет. Зачитали письмо, полученное судом, где ее обвиняли во всех возможных злодеяниях, включая превращение в ворону, которая летала над полями, и суккуба[31], который крадет души мужчин. Мария невольно рассмеялась.

– Этот список преступлений вас забавляет? – спросил самый старый судья.

– Я нахожу его смешным. – Она повернулась к Джону, который тут же отвернулся. – Среди вас есть человек, который знает, что все это ложь, – осмелилась сказать она.

– Разве женщины не приходили к вам за снадобьями?

– За травами для лечения болезней.

– За колдовством для мести, за заклинаниями и прочими дьявольскими штучками.

– Неправда. – Мария вся закоченела, как будто на нее положили кусок льда. – Я целительница.

– Разве вы не помышляли околдовать констеблей, которые приходили арестовать вас, и не собирались их убить? – спросили ее.

Но она теперь понимала, что это не вопросы, а констатация фактов, как те выглядели в глазах этих мужчин. Наверное, именно так все начиналось у Ханны. Со лжи, со страха, с человека, который намеренно на нее не глядел.

– У меня не было таких мыслей, сэр, – сумела сказать она.

– Вы ведь понимаете, что лжесвидетельство – большой грех, – сказали ей.

Один из констеблей поклялся, что у него на плече остался след от укуса. Другой пожаловался, что после того, как Мария до него дотронулась, его била лихорадка.

– Обращаться с кем-то несправедливо – тоже грех.

Мария неотрывно глядела на Хаторна. Ощутив ее взгляд, он наконец-то встретился с ней глазами, сделав вид, что она ему не знакома.

– Не должно позволять жить ведьме, – сказал старый судья, цитируя Исход[32].

Та же цитата была приведена на титульном листе книги «Обнаружение ведьм» Мэтью Хопкинса, который явился причиной столь многих женских смертей в английском графстве Эссекс.

В комнату суда пригласили женщину, закутанную с ног до головы, что делало ее неузнаваемой. Выступая в качестве свидетельницы против Марии, женщина просила суд сохранить ее анонимность, опасаясь за свою жизнь. Свидетельствовать против ведьмы – опасное дело, и просьба неизвестной была услышана. Ее посадили перед судьями, обязав отвечать на вопросы кивком, так чтобы Мария не услышала ее голос и не прокляла. Без железных наручников Мария мгновенно бы ее узнала благодаря своему дару видения, но теперь ее врагом могла стать любая женщина в городе. Свидетельница на все вопросы ответила «Да». Колдовство, угроза убийством, проклятия, сексуальные извращения, разговоры с дьяволом – все эти обвинения подтверждались кивком головы. Наблюдала ли свидетельница, как обвиняемая летает, – ответ утвердительный. Видела ли она, как разлетаются перья и появляется плоть, закрывающая птичьи кости ведьмы, – да, видела. Заметила ли черное оперение, растущее из ее кожи, – да, тысячу раз да.

– Ты лжешь! – вырвалось у Марии, прежде чем она сумела себя сдержать. – И ты ответишь за свою ложь.

– Вы угрожаете колдовством прямо здесь, в нашем присутствии? – спросил главный судья.

– Где ее доказательства? – поинтересовалась Мария.

– Ее доказательством являются слова богобоязненной женщины.

Мария села на место. Ханна рассказывала, как богобоязненные люди заживо прибили гвоздями к двери дома ее кошку. Как давали ей в тюрьме заплесневелый хлеб, а воду не приносили вовсе. Как раздели и проверяли, нет ли у нее хвоста. А сейчас железные наручники вызвали кровотечение на запястьях Марии, ее черная кровь обжигала деревянный пол. «Пусть никто не увидит это, пусть никто не узнает, – предупреждала ее Ханна на случай, если судьба когда-нибудь приведет Марию в тюремную камеру. – Не говори, не спорь. Не настаивай на своей невиновности. Они хотят, чтобы ты была виновна, будут рады высмеивать твои грехи, им нравится держать тебя закованной в наручники, и, уж конечно, особое удовольствие им доставит смотреть, как ты горишь на костре».





* * *


Суд длился три дня. За это время выступило несколько свидетелей со стороны обвинения – некоторых Мария знала, а кого-то видела впервые. Фермер, который в нее стрелял; женщина, потерявшая зрение и утверждавшая, что Мария залезала в окно спальни, чтобы ослепить ее и завести шашни с ее мужем; сам муж, подтвердивший показания жены, с повязкой на глазах, чтобы не смотреть на Марию и не поддаться ее чарам вновь; местный торговец фруктами, пытавшийся продать ей гнилые лимоны, за которые она отказалась платить.

Джон Хаторн сказал, что Мария не должна находиться в здании суда в ночной рубашке. На это жаловались и многие почтенные городские жены. Запястья Марии были изранены постоянным трением металла о кожу. Лидия Колсон сумела пронести ей еще один маленький пузырек чернил, и всю ночь Мария вносила записи в свою книгу.

«Где бы ты ни была, – писала она дочери, – знай: я не хотела расставаться с тобой».

Мария была объявлена виновной на основании призрачных доказательств, слухов и сплетен, которые нечем было подтвердить, – оставалось только в них поверить. Обвинение было построено на таких уликах, как непонятно откуда взявшийся след от укуса, черное воронье перо. Некий мужчина клялся, что Мария являлась ему во сне. Судьи намеревались устроить ей проверку водой. Если она ведьма – всплывет на поверхность, если обычная женщина – утонет. В обоих случаях ей не избежать смерти.

Ноги Марии обули в тяжелые черные башмаки, набитые камнями, которые утянули бы на дно любую обычную женщину, надели на нее белое одеяние с карманами, которые тоже заполнили камнями. Ее так нагрузили, что она не могла идти: Марию пришлось нести до стула, к которому ее и привязали. Рядом простиралось бездонное озеро с поросшим водорослями берегом и темной водой. Мария смотрела на зеленые листья на дереве и думала, что это, наверное, последняя красота, которую она видит на этой земле. Она произносила имена дочери, матери, имя Ханны, губы ее быстро двигались, словно она беззвучно пела. Кое-кто в толпе готов был поклясться, что она читает заклинание и что жители Салема поплатятся за совершенное ими в этот день, когда палило горячее солнце, ветер гнал бабочек-красоток над темной водой, когда те, в ком не угасли сомнения, не осмелились протестовать, чтобы их не обвинили в сочувствии и содействии ведьме.

Мужчины, дрожа от страха, подтащили стул к воде – все боялись чудовища, жившего в недрах озера. Они зашли поглубже в воду, уверенные, что дьявол возникнет перед ними, стоит только назвать его по имени. Вода доходила им до лодыжек, потом до колен, и тогда они толкнули стул в бездонную глубину, где плавали одинокие кувшинки, кремово-белые цветки, чьи усики тянулись к берегу, обволакивая ноги мужчин скользкими нитями, так что им стало казаться, что и их сейчас утянет вниз.

На середине озера стул начал тонуть. Камни тащили Марию вниз – ни одна ведьма не всплывет под тяжестью такого груза. Для Марии весь мир стал зеленым – зеленые листья деревьев над ней и зеленая вода, смыкавшаяся вокруг нее. Она желала лишь одного – увидеть дочь, но при этом была благодарна судьбе, что Фэйт там не было и ей не пришлось смотреть, как убивают ее мать. Если становишься свидетелем подобного зверства, его уже никогда не стереть из памяти, это переворачивает всю твою душу, и детство заканчивается. Это случилось с Марией, когда она стояла на склоне холма, наблюдая, как горит дом Ханны. Мария проплакала тогда много часов, слезы ее почернели от дыма, пока она наконец поняла, что рыдания не вернут того, что она потеряла.