Уроки химии
Часть 66 из 70 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– В ней говорится о девушке семнадцати лет, – Эйвери Паркер будто не услышала никакой дерзости, – которая полюбила одного парня. История довольно заурядная, – с горечью предупредила она. – Девушка забеременела, и ее весьма именитые родители, устыдившись такого распутства, упрятали дочь в католический приют для одиноких матерей. – Тут она повернулась спиной к Элизабет. – Вы, наверное, слышали о подобных заведениях, мисс Зотт. Они больше смахивали на тюрьмы и никогда не пустовали. Туда отправляли молодых женщин, оставшихся наедине со своей бедой. Там они рожали, чтобы больше не видеть своих детей. В приюте им загодя выдавали бланк установленного образца, на котором большинство ставило свою подпись. Тем, кто упрямился, грозили: рожать, дескать, будешь одна, еще, не ровен час, помрешь. Однако та семнадцатилетняя девушка не стала подписывать отказ. Распиналась о своих правах. – Паркер умолкла и покачала головой, как будто до сих пор не могла поверить в такую наивность. – Там никого не обманывали: когда начались схватки, ее заперли в каком-то чулане. В этой одиночной камере она сутки кричала от боли. В какой-то момент эскулап, взбешенный этими криками, решил, что с него достаточно. И дал ей наркоз. Когда, много часов спустя, она очнулась, ей сообщили горестную весть: младенец родился мертвым. Потрясенная мать умоляла, чтобы ей показали тельце, но врач сказал, что от него уже избавились.
Эйвери Паркер продолжала с неподвижным лицом:
– Проходит десять лет. Санитарка из приюта для одиноких матерей разыскивает ту роженицу, которой уже исполнилось двадцать семь. И вымогает деньги за предоставление секретных сведений. Говорит, что младенец не умер, а был, как и все остальные, отдан на усыновление. Но этого ребенка постиг новый удар: его приемные родители погибли в страшной аварии, а вслед за тем умерла и тетка мальчика. Тогда-то его и отправили в Айову, в так называемый приют Всех Святых.
Элизабет оцепенела.
– В тот же день, – Эйвери Паркер не смогла сдержать скорбные нотки, – молодая женщина пустилась на поиски сына. – Она помедлила. – Моего сына.
Смертельно бледная, Элизабет отпрянула.
– Я – родная мать Кальвина Эванса, – не скрывая слез, медленно выговорила Эйвери Паркер. – И если позволите, очень хотела бы познакомиться со своей внучкой.
Глава 44
Желудь
Из помещения словно выкачали весь воздух. Элизабет уставилась на Эйвери Паркер, не зная, как продолжить разговор. Где же здесь правда? У Кальвина в дневнике ясно сказано: его мать умерла при родах.
– Мисс Паркер… – осторожно начала Элизабет, как будто ступая по горячим углям. – Многие годами пытались обвести Кальвина вокруг пальца. Даже выдавали себя за давно разлученных родственников. Ваша история… – Она осеклась, вспоминая те письма, что хранил Кальвин. Некая Печальная Мать писала ему не раз. – Если вам стало известно, что он живет в приюте, почему же вы не приехали, чтобы его забрать?
– Я пыталась, – ответила Эйвери Паркер. – Вернее, присылала Уилсона. Стыдно признаться: сама не решалась. – Она встала и прошлась вдоль рабочего стола. – Поймите, я давно свыклась с мыслью, что мой ребенок умер. А оказалось, что жив? Я боялась надеяться. Как и Кальвин, я притягивала к себе всевозможных мошенников, в том числе и тех, кто выдавал себя за мою родню. Вот я и отправила туда Уилсона, – повторила она, глядя в пол и будто бы в сотый раз оценивая это решение. – Буквально на следующий день откомандировала его в приют Всех Святых.
Вакуумный насос начал новый цикл и заполнил лабораторию своим шипеньем.
– И?.. – поторопила ее Элизабет.
– И, – повторила за ней Эйвери, – епископ сказал Уилсону… – Она заколебалась.
– Что он сказал? – сгорая от нетерпения, допытывалась Элизабет. – Что?
У пожилой женщины вытянулось лицо.
– Что ребенок мертв.
Элизабет откинулась на спинку стула и повернулась к женщине, застывшей у белой доски. Приют нуждался в денежных средствах, епископ увидел, что перед ним открывается некая возможность – мемориальный фонд.
Из рассказчицы тусклым, безжизненным потоком лились голые факты.
– У вас умирал кто-нибудь из близких? – ни с того ни с сего глухо спросила Эйвери.
– Мой брат.
– Он болел?
– Он покончил с собой.
– Боже, – прошептала она. – Стало быть, вы знаете, каково это – чувствовать свою вину за то, что не уберегли родного человека.
Элизабет напряглась. Слова сомкнулись плотно, как завязанные двойным узлом шнурки.
– Не вы же убили Кальвина, – с тяжелым сердцем сказала Элизабет.
– Это так, – подтвердила Паркер осипшим голосом. – Я поступила еще хуже. Я его похоронила.
В северной части лаборатории запищал таймер, и Элизабет на нетвердых ногах направилась его выключать. Затем развернулась лицом к женщине, стоявшей у меловой доски. И прислонилась к стенке по правую руку от себя. Поднявшись, Шесть-Тридцать пошел к Эйвери. И прильнул головой к ее бедру. Я знаю, каково это – потерять любимого человека.
– Долгое время мои родители финансировали дома для одиноких матерей и детские приюты, – продолжила Эйвери, теребя губку для доски. – Они верили, что этим измеряется их порядочность. И все же их слепая преданность католицизму обрекла моего сына на сиротство. – На мгновение она умолкла. – Я основала мемориальный фонд имени моего сына задолго до его смерти, мисс Зотт, – говорила она, урывками глотая воздух. – И похоронила его дважды.
У Элизабет неожиданной волной подступил приступ тошноты.
– Когда Уилсон вернулся из приюта для мальчиков, – продолжила Эйвери, – меня накрыла глубокая депрессия. Своего сына я так и не увидела, не понянчила, даже голоса его не услышала. Представьте только: жить с осознанием того, какие страдания выпали на его долю. Сначала он потерял меня, затем своих приемных родителей, а потом, словно отброс общества, оказался в приюте. И все эти лишения подписаны, скреплены печатью и вынесены именем Церкви… – Покраснев, она запнулась. – Вы, мисс Зотт, очевидно, не верите в Бога по научным соображениям? – Она уже не сдерживала себя. – А я – по личным.
Элизабет и хотела бы что-то сказать, но слова застряли в горле.
– И я нашла для себя единственный выход, – сказала Эйвери Паркер, пытаясь совладать со своим голосом, – стать гарантом того, что все средства из мемориальных фондов пойдут на благо естественных наук. Таких, как биология. Химия. Физика. И на развитие спорта, конечно. Отец Кальвина – его биологический отец – был спортсменом. Гребцом. Потому-то мальчиков из приюта Всех Святых обучали гребле. Вот такой жест. В его честь.
Элизабет померещился Кальвин. Они сидят в паре, его лицо – в лучах утреннего солнца. Он улыбается, одна рука на весле, другая тянется к ней.
– Благодаря этому он и в Кембридж поступил, – сказала она, когда видение медленно растворилось. – Ему дали спортивную стипендию.
Губка выпала из рук Эйвери.
– Я ничего об этом не знала.
Картина становилась все более четкой, но Элизабет все еще видела мелкие нестыковки.
– Но… как же вам удалось узнать, что Кальвин…
– Спасибо журналу «Кемистри тудей». – Паркер присела на табурет рядом с ней. – Номер с Кальвином на обложке. Как сейчас помню тот день… Уилсон ворвался ко мне в кабинет, размахивая в воздухе свежим номером. «Вы не поверите!» – чуть не кричал он. Я тут же позвонила епископу. Тот, само собой, уверял, что это простое совпадение… Эванс, мол, довольно распространенная фамилия. Я-то понимала, что его слова гроша ломаного не стоят, и даже собралась подать в суд, но Уилсон все же убедил меня, что огласка не только повредит фонду, но и опорочит имя Кальвина. – Откинувшись назад, она глубоко вздохнула, а затем продолжила: – Финансирование приюта я тут же перекрыла. Потом написала Кальвину – и не раз. Как могла все объяснила, умоляла о встрече, предложила финансировать его исследования. Воображаю, как это выглядело в его глазах, – удрученно сказала она. – Какая-то психичка ни с того ни с сего начинает бомбардировать его письмами, утверждая при этом, что она его родная мать. Вероятно, я и вправду не в себе, раз он так и не вышел со мной на связь.
У Элизабет сложился пазл. Перед глазами всеми красками расцвели письма Печальной Матери, а подпись под каждым из них излучала резкую, мучительную ясность. Эйвери Паркер.
– Но ведь если бы вы договорились о встрече… Прилетели в Калифорнию…
Лицо Эйвери сделалось пепельно-бледным.
– Послушайте, отдавать себя заботе о ребенке – это одно дело. Но все меняется, когда этот ребенок вырастает. Я решила не спешить. Хотела дать сыну время свыкнуться с моим существованием, позволить ему ознакомиться с моим фондом и понять, что у меня не было причин его обманывать. Понятно, что на это могли уйти годы. Я была терпелива. Но после случившегося вернее будет сказать… – она неотрывно смотрела на стопку блокнотов, – излишне терпелива.
– Боже милостивый, – прошептала Элизабет, уронив голову на руки.
– И все же, – бесстрастно продолжала Паркер, – я следила за его карьерой. Думала, может, выпадет случай как-нибудь ему помочь. Но оказалось, в моей помощи нуждался не он. В ней нуждались вы.
– Как вы узнали, что мы с Кальвином…
– Вместе? – Ее губы тронула легкая улыбка. – Это была притча во языцех, – сказала Паркер. – Уилсон с момента своего появления в Гастингсе только и слышал что о Кальвине Эвансе и его скандальном романе. Поэтому, когда Уилсон сказал Донатти, что прибыл для финансирования проекта по абиогенезу, тот сделал все возможное, чтобы перенаправить его куда-нибудь в другое место. Менее всего он желал успехов Кальвину и тем, кто с ним близок. А еще немаловажную роль сыграло то, что вы – женщина. Донатти справедливо полагал, что большинство спонсоров откажутся финансировать работу женщины.
– А вы почему согласились?
– Стыдно признаться, но какая-то часть моей натуры упивалась положением, в котором оказался Донатти. Он изо всех сил старался убедить Уилсона в том, что вы – мужчина. Уилсон решил с вами встретиться без его ведома. И даже забронировал билеты на самолет. Но тут… – Она вдруг смолкла.
– Что?
– Кальвина не стало, – выдавила Эйвери. – А с его смертью, как нам казалось, умерла и ваша работа.
Элизабет словно получила пощечину.
– Мисс Паркер, меня уволили.
Эйвери вздохнула:
– Об этом я уже знаю – мисс Фраск меня просветила. Но тогда я подумала, что вы пытаетесь начать с чистого листа. Ведь вы с Кальвином так и не поженились. Я считала, что ваши чувства не были взаимны. Говорят, мой сын был непростым человеком – он не прощал обид. Я и понятия не имела, что вы ждали ребенка. В некрологе «Лос-Анджелес таймс» цитировались ваши слова о том, что у вас с Кальвином было только мимолетное знакомство. – Она глубоко вздохнула. – Кстати, я там была… Прилетала на похороны.
У Элизабет расширились глаза.
– Мы с Уилсоном стояли на расстоянии нескольких могил. Я хотела в последний раз похоронить Кальвина и переговорить с вами, но как только собралась с духом, вас и след простыл. Вы даже не дождались окончания службы. – Уронив голову на руки, она залилась слезами. – Как мне хотелось верить, что кто-то любил моего сына…
Тут и Элизабет сгорбилась под беспощадным бременем непонимания.
– Вашего сына любила я, мисс Паркер, любила всем сердцем и до сих пор люблю. – Она окинула взглядом лабораторию, где впервые увидела Кальвина, и ее лицо исказилось горем. – Кальвин Эванс – лучшее, что было в моей жизни. Самый блистательный, любящий, добрейший из всех, самый интересный… – Она осеклась. – Не знаю, как это выразить, – у нее срывался голос, – могу только сказать, что нас связала химия. Не в переносном – в прямом смысле, настоящая химия. А не какое-то случайное стечение обстоятельств.
Вероятно, из-за того, что в разговоре впервые проскользнула эта фраза – «случайное стечение обстоятельств», Элизабет опустила голову на плечо Эйвери и разрыдалась так, как никогда в жизни.
Глава 45
Ужин в шесть
Можно было подумать, в лаборатории остановилось время. Шесть-Тридцать, подняв голову, не спускал глаз с двух женщин. Та, что постарше, обвила Элизабет руками, словно окутывая защитным коконом: судя по всему, ей самой не понаслышке была знакома утрата Элизабет. Пусть ему не суждено стать химиком, но он принадлежит к семейству псовых. Уж кто-кто, а пес ни с чем не спутает постоянную связь.
– Я прожила бóльшую часть жизни, не зная, что случилось с моим сыном, – заговорила Паркер, крепко обнимая дрожащую Элизабет. – Даже не догадывалась, в какую семью он попал на усыновление и был ли рассказ епископа ложью от начала до конца или содержал в себе хотя бы крупицу правды. Я до сих пор не знаю, что привело его в Гастингс. По правде говоря, мне известны сущие крохи, – сказала она. – Точнее, были известны, пока я не выудила из почтового ящика фонда кое-что необычное, засыпанное ворохом всякой макулатуры.