Уроки химии
Часть 62 из 70 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Элизабет на мгновение закрыла глаза и откашлялась.
– У меня был брат, Уэйкли, – произнесла она, будто исповедуясь в грехе. – Он тоже умер.
Уэйкли нахмурился:
– Брат? Искренне сочувствую. Когда это случилось? Что произошло?
– Это давняя история. Мне было десять лет. Он повесился.
– Боже милостивый!
У него дрогнул голос. Внезапно ему вспомнилось семейное древо Мадлен. В самом низу был изображен парень с петлей на шее.
– Я и сама однажды чуть не умерла, – произнесла Элизабет. – Прыгнула в карьер с водой. А плавать не умела. Так до сих пор и не научилась.
– Что?!
– Брат тут же прыгнул следом. Чудом подтащил меня к берегу.
– Понятно. – Уэйкли начал догадываться об истоках комплекса вины, который терзал Элизабет. – Твой брат спас тебе жизнь, и ты считаешь, что должна была сделать то же самое для него. Я прав?
Она повернулась и посмотрела на него опустошенным взглядом.
– Элизабет, послушай, ты не умела плавать – вот почему он прыгнул за тобой следом. Пойми: самоубийство – это совсем другое. Там все гораздо сложнее.
– Уэйкли… – выговорила она. – Брат ведь тоже не умел плавать.
Они замолчали. Уэйкли – от растерянности, не зная, что сказать; Элизабет – от упадка духа, не зная, что делать. Сквозь раздвижную дверь протиснулся Шесть-Тридцать и прижался к Элизабет.
– Ты до сих пор винишь себя, – наконец выговорил Уэйкли. – А на самом деле это тебе предстоит простить брата. Тебе нужно принять случившееся.
У Элизабет вырвался тихий стон, как из медленно сдувающейся шины.
– Ты – человек науки, – произнес Уэйкли. – Твоя работа состоит в том, чтобы ставить вопросы – и искать ответы. Но бывают случаи – я знаю наверняка, – когда ответов попросту не существует. Ты помнишь молитву, которая начинается словами: «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить»?
Элизабет нахмурилась:
– Это определенно не в твоем духе. – Она склонила голову набок.
– Химия есть наука о реакциях, а реакция есть основа твоей системы убеждений. И это хорошо, ведь именно в таких людях нуждается человечество – в людях, которые отказываются принимать существующее положение дел, которые не страшатся бросить вызов тому, что принять невозможно. Но иногда неприемлемое – как самоубийство твоего брата, как смерть Кальвина – по сути своей необратимо. Такое случается. Случается, и все.
– Иногда я понимаю, почему мой брат ушел, – тихо призналась она. – После всего, что случилось, мне и самой хочется уйти.
– Я тебя понимаю, – произнес Уэйкли, думая о том, насколько разрушительной оказалась статья в журнале «Лайф». – Но поверь мне: настоящая проблема в другом. Дело не в том, что в тебе сидит желание уйти.
Она в недоумении повернулась к нему лицом.
– Дело в том, что в тебе сидит желание вернуться.
Глава 41
Возвращение
– Добрый вечер, – начала Элизабет. – Меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть».
Сидя в режиссерском кресле, Уолтер Пайн закрыл глаза и вспомнил день их первой встречи.
Мимо кордона его секретарш пронеслась Элизабет в белом лабораторном халате: стянутые на затылке волосы, звонкий голос. Она сразила его наповал. Да, привлекательности ей не занимать, но лишь сейчас до Уолтера дошло, что дело вовсе не в этом. В ее внешности сквозила уверенность, осознание своего «я». Она будто сеяла эти качества повсюду, и они, как семена, рано или поздно прорастали в окружающих.
– Начну сегодняшний выпуск с важного объявления, – провозгласила Элизабет. – Я покидаю «Ужин в шесть» – сразу после сегодняшнего выпуска.
Аудитория недоверчиво ахнула.
– Что? – переспрашивали друг дружку зрительницы. – Что она сказала?
– Это мое последнее шоу, – подтвердила Элизабет.
В Риверсайде хозяйка ранчо уронила на пол картонный лоток с фермерскими яйцами.
– Вы шутите! – донеслось от кого-то из третьего ряда.
– Серьезна как никогда, – произнесла Элизабет.
Студию накрыло волной огорчения.
Застигнутая врасплох, Элизабет повернулась к Уолтеру. Тот поймал ее взгляд и ободряюще кивнул. Это единственное, что он мог сделать, не рассыпавшись в прах.
Накануне вечером она без предупреждения заявилась к нему домой. Вначале он даже не собирался открывать, поскольку был не один. Но на всякий случай посмотрел в глазок и увидел, что за порогом стоит она, в машине на обочине спит Мэд, а Шесть-Тридцать, пригнувшись, как угонщик, навис над рулем; тогда Уолтер в тревоге распахнул дверь.
– Элизабет, – с учащенным сердцебиением произнес он. – Что такое… что случилось?
– Это Элизабет? – переспросил обеспокоенный голос у него за спиной. – Матерь Божья, что стряслось? И Мэд с ней? Она поранилась?
– Гарриет? – вырвалось у Элизабет, которая в изумлении отпрянула.
Пару секунд они стояли молча, как на сцене, будто все разом забыли свои реплики. Наконец Уолтер выдавил:
– Мы не хотели огласки.
А Гарриет пролепетала:
– Пока не завершится мой развод.
Тут Уолтер взял за руку Элизабет, и та от неожиданности вскрикнула, чем растревожила Шесть-Тридцать, который задергался и несколько раз кряду навалился на кнопку гудка, перебудив Мадлен, Аманду, а также всех соседей, которые, на свою беду, легли спать пораньше.
Элизабет приросла к порогу.
– Я понятия не имела, – повторяла она. – Проворонила главное? Я слепа?
Гарриет и Уолтер смотрели друг на друга, словно подтверждая: ну как бы да.
– Скоро мы тебе все расскажем, – пообещал Уолтер. – Но что тебя сюда привело? Сейчас девять вечера. – (Элизабет заехала без приглашения, чего никогда прежде не бывало.) – Что стряслось?
– Все нормально, – ответила Элизабет. – Только теперь мне стыдно сказать, по какой причине я сюда нагрянула. У вас такие позитивные вести, а у меня…
– Что? Что?!
– На самом деле, – продолжала она, с ходу корректируя свой ответ, – у меня тоже позитивные.
Уолтер нетерпеливо замахал руками: дескать, не томи.
– Я решила уйти из программы.
– Что?! – Уолтер чуть не задохнулся.
– Прямо завтра, – добавила она.
– Быть не может! – вырвалось у Гарриет.
– Я ухожу, – повторила она.
По ее тону сразу стало ясно, что это решение, хоть и скоропалительное, не подлежит пересмотру. Переговоры не имели смысла: напрасно было бы поднимать тривиальные вопросы контактов, упущенной выгоды, грядущей пустоты и неустроенности. Ее решение было окончательным, и от этого Уолтер пустил слезу.
Гарриет тоже узнала этот тон и с той напускной гордостью, какую изображает мать, услышав, что ее единственное чадо решило посвятить свою жизнь весьма неприбыльному делу, тоже расплакалась. Элизабет, раскинув руки, привлекла обоих к себе.
– «Ужин в шесть» я вела с удовлетворением и радостью, – продолжала Элизабет, неотрывно глядя в камеру, – но я решила вернуться в мир науки. Хочу воспользоваться случаем, чтобы поблагодарить вас не только за присутствие у телеэкранов, – она заговорила громче, перекрывая рокот в студии, – но и за вашу дружбу. Общими усилиями мы многого добились за эти два года. Сотворили – даже не верится – сотни ужинов. Но ужины, милые дамы, – это не главное наше достижение. Мы также творили историю.
От неожиданности она даже отпрянула назад, когда зрители в знак согласия с воплями повскакали с мест.
– ПРЕЖДЕ ЧЕМ УЙТИ, – кричала она, – Я ПОДУМАЛА, ЧТО ВАМ БУДЕТ ИНТЕРЕСНО УСЛЫШАТЬ… – Она подняла руки, чтобы утихомирить аудиторию. – Кто-нибудь помнит такую миссис Джордж Филлис – женщину, которая набралась храбрости признаться нам с вами, что мечтает стать кардиохирургом? – Пошарив в кармане передника, она вытащила какое-то письмо. – Так вот, в этом деле есть подвижки. Судя по всему, миссис Джордж… нет, простите: Марджори Филлис не только в рекордные сроки окончила медицинское училище, но и была зачислена на медицинский факультет. Поздравляем вас, миссис Джордж… нет, простите, Марджори Филлис. Мы ни на секунду не сомневались в ваших способностях.
Заслышав эту весть, аудитория возрадовалась пуще прежнего, и Элизабет, невзирая на свою обычную серьезность, представила, как новоявленная доктор Филлис тщательно моет руки перед операцией. И не смогла сдержать улыбку.
– Но готова поспорить, Марджори согласится, – Элизабет вновь заговорила громче, – что труднее всего было не вернуться к учебе, а набраться мужества, чтобы это сделать.
– У меня был брат, Уэйкли, – произнесла она, будто исповедуясь в грехе. – Он тоже умер.
Уэйкли нахмурился:
– Брат? Искренне сочувствую. Когда это случилось? Что произошло?
– Это давняя история. Мне было десять лет. Он повесился.
– Боже милостивый!
У него дрогнул голос. Внезапно ему вспомнилось семейное древо Мадлен. В самом низу был изображен парень с петлей на шее.
– Я и сама однажды чуть не умерла, – произнесла Элизабет. – Прыгнула в карьер с водой. А плавать не умела. Так до сих пор и не научилась.
– Что?!
– Брат тут же прыгнул следом. Чудом подтащил меня к берегу.
– Понятно. – Уэйкли начал догадываться об истоках комплекса вины, который терзал Элизабет. – Твой брат спас тебе жизнь, и ты считаешь, что должна была сделать то же самое для него. Я прав?
Она повернулась и посмотрела на него опустошенным взглядом.
– Элизабет, послушай, ты не умела плавать – вот почему он прыгнул за тобой следом. Пойми: самоубийство – это совсем другое. Там все гораздо сложнее.
– Уэйкли… – выговорила она. – Брат ведь тоже не умел плавать.
Они замолчали. Уэйкли – от растерянности, не зная, что сказать; Элизабет – от упадка духа, не зная, что делать. Сквозь раздвижную дверь протиснулся Шесть-Тридцать и прижался к Элизабет.
– Ты до сих пор винишь себя, – наконец выговорил Уэйкли. – А на самом деле это тебе предстоит простить брата. Тебе нужно принять случившееся.
У Элизабет вырвался тихий стон, как из медленно сдувающейся шины.
– Ты – человек науки, – произнес Уэйкли. – Твоя работа состоит в том, чтобы ставить вопросы – и искать ответы. Но бывают случаи – я знаю наверняка, – когда ответов попросту не существует. Ты помнишь молитву, которая начинается словами: «Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить»?
Элизабет нахмурилась:
– Это определенно не в твоем духе. – Она склонила голову набок.
– Химия есть наука о реакциях, а реакция есть основа твоей системы убеждений. И это хорошо, ведь именно в таких людях нуждается человечество – в людях, которые отказываются принимать существующее положение дел, которые не страшатся бросить вызов тому, что принять невозможно. Но иногда неприемлемое – как самоубийство твоего брата, как смерть Кальвина – по сути своей необратимо. Такое случается. Случается, и все.
– Иногда я понимаю, почему мой брат ушел, – тихо призналась она. – После всего, что случилось, мне и самой хочется уйти.
– Я тебя понимаю, – произнес Уэйкли, думая о том, насколько разрушительной оказалась статья в журнале «Лайф». – Но поверь мне: настоящая проблема в другом. Дело не в том, что в тебе сидит желание уйти.
Она в недоумении повернулась к нему лицом.
– Дело в том, что в тебе сидит желание вернуться.
Глава 41
Возвращение
– Добрый вечер, – начала Элизабет. – Меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть».
Сидя в режиссерском кресле, Уолтер Пайн закрыл глаза и вспомнил день их первой встречи.
Мимо кордона его секретарш пронеслась Элизабет в белом лабораторном халате: стянутые на затылке волосы, звонкий голос. Она сразила его наповал. Да, привлекательности ей не занимать, но лишь сейчас до Уолтера дошло, что дело вовсе не в этом. В ее внешности сквозила уверенность, осознание своего «я». Она будто сеяла эти качества повсюду, и они, как семена, рано или поздно прорастали в окружающих.
– Начну сегодняшний выпуск с важного объявления, – провозгласила Элизабет. – Я покидаю «Ужин в шесть» – сразу после сегодняшнего выпуска.
Аудитория недоверчиво ахнула.
– Что? – переспрашивали друг дружку зрительницы. – Что она сказала?
– Это мое последнее шоу, – подтвердила Элизабет.
В Риверсайде хозяйка ранчо уронила на пол картонный лоток с фермерскими яйцами.
– Вы шутите! – донеслось от кого-то из третьего ряда.
– Серьезна как никогда, – произнесла Элизабет.
Студию накрыло волной огорчения.
Застигнутая врасплох, Элизабет повернулась к Уолтеру. Тот поймал ее взгляд и ободряюще кивнул. Это единственное, что он мог сделать, не рассыпавшись в прах.
Накануне вечером она без предупреждения заявилась к нему домой. Вначале он даже не собирался открывать, поскольку был не один. Но на всякий случай посмотрел в глазок и увидел, что за порогом стоит она, в машине на обочине спит Мэд, а Шесть-Тридцать, пригнувшись, как угонщик, навис над рулем; тогда Уолтер в тревоге распахнул дверь.
– Элизабет, – с учащенным сердцебиением произнес он. – Что такое… что случилось?
– Это Элизабет? – переспросил обеспокоенный голос у него за спиной. – Матерь Божья, что стряслось? И Мэд с ней? Она поранилась?
– Гарриет? – вырвалось у Элизабет, которая в изумлении отпрянула.
Пару секунд они стояли молча, как на сцене, будто все разом забыли свои реплики. Наконец Уолтер выдавил:
– Мы не хотели огласки.
А Гарриет пролепетала:
– Пока не завершится мой развод.
Тут Уолтер взял за руку Элизабет, и та от неожиданности вскрикнула, чем растревожила Шесть-Тридцать, который задергался и несколько раз кряду навалился на кнопку гудка, перебудив Мадлен, Аманду, а также всех соседей, которые, на свою беду, легли спать пораньше.
Элизабет приросла к порогу.
– Я понятия не имела, – повторяла она. – Проворонила главное? Я слепа?
Гарриет и Уолтер смотрели друг на друга, словно подтверждая: ну как бы да.
– Скоро мы тебе все расскажем, – пообещал Уолтер. – Но что тебя сюда привело? Сейчас девять вечера. – (Элизабет заехала без приглашения, чего никогда прежде не бывало.) – Что стряслось?
– Все нормально, – ответила Элизабет. – Только теперь мне стыдно сказать, по какой причине я сюда нагрянула. У вас такие позитивные вести, а у меня…
– Что? Что?!
– На самом деле, – продолжала она, с ходу корректируя свой ответ, – у меня тоже позитивные.
Уолтер нетерпеливо замахал руками: дескать, не томи.
– Я решила уйти из программы.
– Что?! – Уолтер чуть не задохнулся.
– Прямо завтра, – добавила она.
– Быть не может! – вырвалось у Гарриет.
– Я ухожу, – повторила она.
По ее тону сразу стало ясно, что это решение, хоть и скоропалительное, не подлежит пересмотру. Переговоры не имели смысла: напрасно было бы поднимать тривиальные вопросы контактов, упущенной выгоды, грядущей пустоты и неустроенности. Ее решение было окончательным, и от этого Уолтер пустил слезу.
Гарриет тоже узнала этот тон и с той напускной гордостью, какую изображает мать, услышав, что ее единственное чадо решило посвятить свою жизнь весьма неприбыльному делу, тоже расплакалась. Элизабет, раскинув руки, привлекла обоих к себе.
– «Ужин в шесть» я вела с удовлетворением и радостью, – продолжала Элизабет, неотрывно глядя в камеру, – но я решила вернуться в мир науки. Хочу воспользоваться случаем, чтобы поблагодарить вас не только за присутствие у телеэкранов, – она заговорила громче, перекрывая рокот в студии, – но и за вашу дружбу. Общими усилиями мы многого добились за эти два года. Сотворили – даже не верится – сотни ужинов. Но ужины, милые дамы, – это не главное наше достижение. Мы также творили историю.
От неожиданности она даже отпрянула назад, когда зрители в знак согласия с воплями повскакали с мест.
– ПРЕЖДЕ ЧЕМ УЙТИ, – кричала она, – Я ПОДУМАЛА, ЧТО ВАМ БУДЕТ ИНТЕРЕСНО УСЛЫШАТЬ… – Она подняла руки, чтобы утихомирить аудиторию. – Кто-нибудь помнит такую миссис Джордж Филлис – женщину, которая набралась храбрости признаться нам с вами, что мечтает стать кардиохирургом? – Пошарив в кармане передника, она вытащила какое-то письмо. – Так вот, в этом деле есть подвижки. Судя по всему, миссис Джордж… нет, простите: Марджори Филлис не только в рекордные сроки окончила медицинское училище, но и была зачислена на медицинский факультет. Поздравляем вас, миссис Джордж… нет, простите, Марджори Филлис. Мы ни на секунду не сомневались в ваших способностях.
Заслышав эту весть, аудитория возрадовалась пуще прежнего, и Элизабет, невзирая на свою обычную серьезность, представила, как новоявленная доктор Филлис тщательно моет руки перед операцией. И не смогла сдержать улыбку.
– Но готова поспорить, Марджори согласится, – Элизабет вновь заговорила громче, – что труднее всего было не вернуться к учебе, а набраться мужества, чтобы это сделать.