Уроки химии
Часть 38 из 70 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Давай не будем спорить хотя бы об этом? – попросил Уолтер, мучаясь от стеснения в груди. – Я собаку съел на дневных программах и четко тебе объяснил их механизм.
– Но я ведь женщина, – взвилась Элизабет, – и разговариваю с женской аудиторией!
В дверях появилась секретарша.
– Мистер Пайн, – сказала она, – нам обрывают телефон по поводу этой передачи. Прямо не знаю, как быть.
– Матерь Божья, – выдавил он. – Уже посыпались жалобы.
– Зрительницы просят уточнить список продуктов. Возникла некоторая путаница с ингредиентами для завтрашнего выпуска. Особенно насчет це-аш-три-це-о-о-аш.
– Этановая кислота, – подсказала Элизабет. – Уксус – это четырехпроцентный раствор этановой кислоты. Простите – видимо, надо было составить список в привычных терминах.
– Да неужели? – съязвил Уолтер.
– Вот спасибо. – Секретарша исчезла.
– Откуда взялась идея насчет списка продуктов? – требовательно спросил Уолтер. – Мы ничего подобного не обсуждали – тем более химические формулы.
– Я знаю, – ответила она. – Это меня осенило уже перед съемкой. По-моему, мысль интересная, а ты как считаешь?
Уолтер схватился за голову. Идея-то была неплоха, но ему не хотелось этого признавать.
– Нельзя делать такие вещи, – глухо сказал он. – Ты, черт возьми, не имеешь права своевольничать.
– Я, черт возьми, не своевольничаю, – уколола его Элизабет. – Надумай я, черт возьми, своевольничать, так и сидела бы где-нибудь в лаборатории. Постой-ка, – сказала она, – если не ошибаюсь, у тебя повысился уровень кортикостерона – наступила, как принято говорить, зона послеобеденной депрессии. Хорошо бы тебе что-нибудь съесть.
– Не вздумай, – жестко сказал он, – читать мне лекции о зоне послеобеденной депрессии.
В течение нескольких минут они сидели в гримерной: один уставился в пол, вторая в стену. И не обменялись больше ни словом.
– Мистер Пайн? – В дверь просунула голову другая секретарша. – Мистер Лебенсмаль спешит на самолет, но просил напомнить, что исправить это нужно в кратчайшие сроки – до конца текущей недели. Простите… не берусь сказать, что значит «это». Он говорит: хоть в лепешку расшибитесь, но сделайте так, чтобы «это»… – девушка сверилась со своими записями в блокноте, – было «сексуально». – Тут она зарделась. – И вот еще. – Она передала ему небольшой листок, торопливо исписанный корявым почерком Лебенсмаля: «А где, мать твою за ногу, этот сраный коктейль?»
– Спасибо, – сказал Уолтер.
– Простите, – сказала женщина.
– Мистер Пайн… – Первая секретарша столкнулась в дверях со второй. – Уже поздно… я должна бежать домой. Но телефоны…
– Можешь идти, Пола, – сказал он. – Я отвечу на звонки.
– Тебе помочь? – предложила Элизабет.
– Ты сегодня уже так помогла – дальше некуда, – сказал Уолтер. – Когда я говорю: «Спасибо, не надо», это значит «Спасибо, не надо».
Пайн перешел в приемную; Элизабет плелась сзади. На секретарском столе зазвонил один из телефонных аппаратов. Уолтер снял трубку.
– Кей-си-ти-ви, – устало ответил он. – Да-да, прошу прощения. Это уксус.
– Уксус, – ответила Элизабет по другой линии.
– Уксус.
– Уксус.
– Уксус.
Когда Уолтер выпускал шоу клоунов, ему за все время не поступило ни одного звонка.
Глава 26
Похороны
– Здравствуйте, меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть».
Сидя в режиссерском кресле, Уолтер зажмурился.
– Умоляю, – шептал он. – Умоляю, умоляю, умоляю.
Шел пятнадцатый день вещания, и у него не осталось сил. Раз за разом он объяснял: как ему самому не приходится выбирать размеры кабинетного стола, так и ей не приходится выбирать студийную кухню. Ничего личного: и декорации, и кабинетные столы выбираются на основании расчетов и бюджетов. Но всякий раз, когда он об этом напоминал, она кивала, будто усвоила, а потом говорила: «Да, но…» И все начиналось сначала. То же происходило и со сценарием. Ее задача, вдалбливал он, – увлечь аудиторию, а не занудить до смерти. Но она со своими постоянными экскурсами в химию только навевала тоску. Поэтому он решил наконец добавить живую аудиторию. Уж он-то знал: живые люди, сидящие в каких-то двадцати футах, быстро отучат ее занудствовать.
– Добро пожаловать на нашу передачу в присутствии зрителей, – сказала Элизабет.
«Пока все неплохо».
– Каждый вечер с понедельника по пятницу мы будет готовить вместе.
«Слово в слово, как по писаному».
– Сегодня у нас на ужин запеканка со шпинатом.
«Дикая кобылица объезжена. Слушается».
– Но для начала необходимо расчистить наше рабочее место.
Глаза у него сами собой раскрылись: она подняла клубок коричневой шерсти и бросила в публику.
«Нет, нет», – беззвучно взмолился он. К нему повернулся оператор; аудитория взорвалась нервным смехом.
– Кому-нибудь нужны круглые резинки? – спросила она, поднимая над головой целый шар из резинок.
Поднялось несколько рук; шар из резинок тут же полетел в публику.
Лишившись дара речи, Уолтер вцепился в подлокотники складного брезентового кресла.
– Люблю, чтобы работать было просторно, – говорила Элизабет. – Это укрепляет мысль о важности того дела, которым мы с вами сейчас займемся. А сегодня работы у нас так много, что для расчистки места мне требуются помощницы. Нужна кому-нибудь банка для печенья?
К ужасу Уолтера, вверх взметнулся лес рук. Не успел он оглянуться, как на сцене уже суетилось множество зрительниц, которым Элизабет предлагала забирать все, что угодно. Менее чем за минуту весь антураж исчез – даже репродукции со стен. Остались только громоздкие часы да фальшивое окно.
– Ну вот, – изрекла она серьезным тоном, когда все вернулись на свои места. – Теперь можно начинать.
Уолтер прокашлялся. Один из первейших законов телевидения, наряду с «развлекать», требует в любых обстоятельствах делать вид, что все идет по плану. Телеведущих специально обучают этому искусству, и Уолтер, который никогда ведущим не был, в один миг решил испытать такой метод. Сидя в своем брезентовом кресле, он выпрямил спину, а потом наклонился вперед и сделал вид, будто сам спровоцировал нарушение всех телевизионных норм. В действительности же ничего подобного он не совершал; все это знали, и каждый отреагировал на его беспомощность по-своему: оператор покачал головой, звукорежиссер вздохнул, сценограф из правой кулисы показал Уолтеру средний палец. Тем временем Элизабет на сцене рубила шпинат гигантским кухонным ножом.
Лебенсмаль его убьет.
На несколько мгновений Уолтер закрыл глаза и прислушался к шорохам телезрителей: кто-то ерзал на стуле, кто-то покашливал. Где-то вдалеке Элизабет распространялась насчет важности калия и магния для человеческого организма. Карточкой-подсказкой, заготовленной для эпизода со шпинатом, Уолтер особенно гордился. «Не правда ли, у шпината прелестный цвет. Зеленый. Напоминает о весне». Это она пропустила не глядя.
– …многие считают, что шпинат делает нас сильными, потому что железа в нем – почти как в мясе. Но на самом деле шпинат богат щавелевой кислотой, которая препятствует усвоению железа. А значит, когда Моряк Попай хвалится, будто приобрел исполинскую силу[20], подзаправившись порцией шпината, не верьте.
Ну, фантастика. Уже Моряка Попая уличает во лжи.
– Тем не менее шпинат обладает высокой питательной ценностью – об этом и о многом другом мы продолжим разговор после небольшого перерыва, – продолжала Элизабет, размахивая перед камерой своим ножом.
Час от часу не легче. Уолтер даже не стал вставать. В считаные мгновения Элизабет возникла у его локтя.
– Ну как, Уолтер, тебе понравилось? – заговорила она. – Я последовала твоему совету. Задействовала публику.
Он повернулся к ней с каменным лицом.
– Сделала все, как ты сказал: развлекала. Зная, что мне потребуется много свободного пространства, я вспомнила про бейсбол – помнишь, как торговцы бросают в толпу орешки? И это сработало.
– Да, – произнес он безразлично. – А потом ты предложила зрителям поживиться базами, битами, перчатками и вообще всем, что плохо лежит.
На лице Элизабет читалось удивление.
– Ты сердишься?
– Тридцать секунд, миссис Зотт, – предупредил оператор.
– Нет, что ты, – спокойно произнес Уолтер. – Я не сержусь. Я в бешенстве.
– Но ты же сам сказал: развлекать.
– Нет, ты не развлекала: ты распорядилась тем, что тебе не принадлежит.
– Мне требовалось свободное пространство.