Уроки химии

– Ладно, – сказал Уолтер, понизив голос и беспорядочно жестикулируя. – Ладно, я понял, но не забывай, Элизабет: это не только наше с тобой шоу, оно также принадлежит телестудии. Пока нам платят, мы, как порядочные люди, будем выполнять все требования. Правила тебе известны: в разных местах они для всех одинаковы.

– Но прежде всего, – возразила она, – мы работаем для зрителей.

– Допустим, – жалобно протянул он. – Вроде того. Нет, погоди, не совсем. Наша обязанность – давать людям то, чего им хочется, даже если они сами не знают, чего хотят. Я уже объяснял: такова концепция послеобеденных программ. Которые мертвого разбудят, понятно?

– Но прежде всего мы работаем для зрителей.

– Еще один рекламный блок? – прошептал оператор.

– Не надо, – быстро ответила она. – Мои извинения всем. Я готова.

– Мы друг друга поняли, так? – ей в спину напомнил Уолтер: Элизабет уже возвращалась на сцену.

– Да. Ты велел мне обращаться к усредненной личности. К обычной домохозяйке.

Ему не понравился ее тон.

– Через пять… – сказал оператор.

– Элизабет! – предостерег Уолтер.

– Четыре…

– Для тебя все написано.

– Три…

– Читай подсказки – и все.

– Две…

– Очень прошу, – молил он. – Сценарий – блеск!

– Одна… мотор!



– Здравствуйте, – сказала Элизабет прямо в камеру. – Меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть».

– Пока все путем, – шепнул себе Уолтер. – УЛЫБАЙСЯ, – беззвучно подсказал он, вздернув уголки рта.

– Добро пожаловать в мою кухню, – сурово изрекла она под скорбным взглядом Иисуса, смотрящего ей через плечо. – Сегодня у нас будет…

Она запнулась, дойдя до слова «весело».

Повисла неловкая пауза. Оператор оглянулся на Уолтера.

– Опять рекламу пускать? – жестом спросил он.

– НЕТ! – одними губами прокричал Уолтер. – НЕТ! ДЬЯВОЛЬЩИНА! ПУСТЬ РАБОТАЕТ! ДЬЯВОЛЬЩИНА, ЭЛИЗАБЕТ, – молча продолжал он, размахивая руками.

Но Элизабет словно впала в транс, и никто – ни размахивающий руками Уолтер, ни оператор, готовящийся запустить рекламу, ни гримерша, промокающая себе лицо губкой-спонжем, припасенной для Элизабет, – не мог вывести ее из этого состояния. Да что за напасть такая?

– МУЗЫКУ. – Уолтер в конце концов дал знак звукооператору. – МУЗЫКУ.

Но музыка не понадобилась: вниманием Элизабет завладели ее тикающие часы и она вернулась к жизни.

– Простите, – сказала она. – На чем мы остановились? – Глядя на телеподсказку, она помолчала еще немного и вдруг ткнула пальцем вверх – на большие настенные часы. – Прежде чем начать, хочу дать вам один совет: не верьте, пожалуйста, этим часам. Они стоят.

Сидящий в режиссерском кресле Уолтер коротко и шумно выдохнул.

– Я серьезно отношусь к приготовлению пищи, – продолжала Элизабет, полностью отказавшись от телесуфлера, – и знаю, что вы тоже. – С этими словами она смахнула корзину для рукоделия в открытый ящик под столешницей. – Знаю и то, – она обвела взглядом несколько квартир, которые в тот день были случайным образом выбраны для подключения к студии, – что ваше время дорого. Равно как и мое. А потому давайте договоримся: вы и я…

– Мам… – заныл от скуки мальчонка в калифорнийском Вэн-Найзе, – там ничего не показывают.

– Ну выключи тогда! – крикнула ему из кухни мать. – Мне некогда! Иди во дворе поиграй…

– Ма-а-ам… Ма-а-ам, – не унимался мальчонка.

– Господи, Пит… – В комнате появилась загнанная женщина, держа в мокрой руке наполовину очищенную картофелину и порываясь бежать назад в кухню, где на высоком стульчике надрывался грудной младенец. – Неужели я все за тебя делать должна?

Но как только она потянулась к тумблеру, чтобы выключить Элизабет, та вдруг с ней заговорила:


– Как подсказывает мой опыт, есть множество людей, не замечающих тех усилий и жертв, которых требует статус жены, матери, женщины. Так вот, я не отношусь к этому множеству. И в конце тех тридцати минут, которые мы проведем вместе с вами, мы непременно продвинемся на один шаг вперед. Мы непременно создадим нечто такое, что не пройдет незамеченным. Мы непременно приготовим ужин. И он непременно будет рациональным.

– Кто это? – спросила мать Пита.

– Не знаю, – буркнул Пит.

– Итак, начнем, – сказала Элизабет.



Потом у нее в гримерной стилистка Роза, заглянувшая к ней попрощаться, говорила:

– Для протокола: мне лично карандаш в прическе понравился.

– Для протокола?

– Лебенсмаль уже двадцать минут орет на Уолтера.

– За то, что у меня в волосах был карандаш?

– За то, что ты отступала от сценария.

– Ну да, отступала. Но лишь потому, что эти шпаргалки нечитаемы.

– Правда? – Роза явно вздохнула с облегчением. – Только и всего? Шрифт мелковат?

– Нет-нет, – сказала Элизабет. – Не в том дело. Эти карточки меня только сбивали.

– Элизабет! – произнес Уолтер, весь пунцовый, входя к ней в гримерную.

– Ну ладно, – шепнула Роза. – Прости-прощай. – И легонько сжала ей локоть.

– Приветик, Уолтер, – сказала Элизабет. – Я как раз составляю список изменений, которыми необходимо заняться прямо сейчас.

– Уже виделись! – взорвался он. – Что на тебя нашло?

– Ничего на меня не нашло. Мне казалось, все получилось неплохо. Ну да, в самом начале немного спотыкалась, но исключительно от волнения. Больше это не повторится, только надо декорацию подправить.

Он протопал через гримерную и бросился в кресло.

– Элизабет… пойми: это же работа. У тебя две задачи: улыбаться и зачитывать текст по шпаргалкам. Точка. Свои мнения о декорациях и шпаргалках оставь при себе.

– По-моему, я так и делаю.

– Нет!

– Ну, все равно эти подсказки я зачитывать не могла.

– Глупости, – бросил он. – Мы пробовали всякие размеры шрифта, помнишь? Уж я-то знаю, что ты прекрасно могла зачитывать эти проклятые подсказки. Господи, Элизабет, Лебенсмаль вот-вот прихлопнет нашу программу. Ты хоть понимаешь, что мы с тобой оба можем потерять работу?

– Прости. Я прямо сейчас зайду к нему для разговора.

– Еще не хватало! – вырвалось у Уолтера. – Никуда ты не пойдешь.

– Почему же? – спросила она. – Мне нужно прояснить несколько вопросов – например, о декорациях. Что же касается этих карточек – повторяю, Уолтер: я прошу меня извинить, я не так выразилась. Дело не в том, что я не могла разобрать шрифт, а в том, что совесть не позволяла мне их зачитывать. Это же сущий кошмар. Кому такое пришло в голову?

Он поджал губы.

– Мне.

– Ой. – Для Элизабет это стало неожиданностью. – Но этот текст… У меня язык не поворачивался такое произносить.

– Угу, – процедил он сквозь зубы. – Значит, ты так поступила намеренно.

– Мне казалось, ты говорил, – с удивленным видом напомнила она, – что я должна выступать в роли себя самой.

– Но не в такой же роли. Не в роли зануды, которая пугает: «Это будет очень, очень сложно». Которая вещает: «Есть множество людей, не замечающих тех усилий и жертв, которых требует статус жены, матери, женщины». Никому неохота выслушивать эти бредни, Элизабет. Ты должна излучать позитив, радость, яркие краски!

– Но это уже буду не я.

– Ничто не мешает тебе быть такой.

Перед мысленным взором Элизабет промелькнула вся ее жизнь.

– Ноль шансов.