Уроки химии

Доктор Мейсон предупреждал, что дети – это тяжкий труд, но оказалось, это даже не работа, это каторга. Маленькая правительница оказалась требовательной, как Нерон, и безумной, словно Людвиг Баварский. А еще этот рев. Из-за него Элизабет чувствовала себя ущербной. Хуже того, не исключено, что таким образом дочь демонстрировала свою нелюбовь. Уже в этом возрасте.

Закрыв глаза, она вспомнила свою родную мать: вечно прилипшая к нижней губе сигаретка и падающий с нее пепел – как раз в тот самый сотейник, который Элизабет только что вытащила из духовки. Да, и впрямь. Вполне возможно с младых ногтей невзлюбить свою мать.

Ко всему, ее изводило однообразие: покормить, искупать, перепеленать, успокоить, подержать вертикально, чтобы помочь срыгнуть, вытереть слюни, походить взад-вперед – короче, совершить массу движений. Многие занятия требуют повторений: тренировки на эрге под стук метронома, запуск фейерверков, но каждое длится не больше часа. А все, что происходило сейчас, грозило растянуться на годы.

Когда же малышка спала (то есть по большому счету никогда), нужно было успеть постирать пеленки, простерилизовать и подготовить бутылочки, сварить обед и в который раз свериться с книгой доктора Спока «Ребенок и уход за ним». За всеми этими делами она даже не успевала составить список, поскольку составление списка – это еще одно дело. Плюс ко всему ее основную работу никто не отменял.

Гастингс. Она с беспокойством поглядела на громоздящуюся в другом конце комнаты нетронутую стопку: блокноты, научные статьи, а рядом горы объемных трудов ее коллег, до которых попросту не доходят руки. Во время родов Элизабет сказала доктору Мейсону, что отказывается от анестезии. «Исключительно потому, что я – научный работник, – солгала она. – Хочу постоянно контролировать процесс». Но в действительности оплатить анестезию ей просто оказалось не по карману.

Откуда-то снизу долетел тихий, довольный вздох, и Элизабет с удивлением заметила, что ребенок спит. Боясь нарушить хрупкий младенческий сон, она застыла. Рассмотрела румяное личико, пухлые губки, тонкие светлые брови.

Прошел час; рука окончательно занемела. Элизабет восхищенно наблюдала за движениями детских губ, с которых словно готовились слететь объяснения.

Минуло еще два часа.

Подъем, скомандовала себе Элизабет.

Шевелись. Она наклонилась вперед, без усилий подняла себя и ребенка с кресла и, ни разу не оступившись, зашагала в спальню. Там забралась в постель, осторожно положив рядом спящую малышку. Смежила веки. Выдохнула. Провалилась в тяжелый сон без сновидений и спала, пока не проснулась дочь.

То есть, как показывали стрелки часов, приблизительно пять минут.



– У вас сейчас найдется время? – спросил доктор Боривиц в семь утра, когда Элизабет отворила ему дверь.

Он запрокинул голову, сделал шаг вперед и, прикидывая, куда бы ступить, пробрался через зону военных действий к дивану.

– Нет.

– Поймите, речь даже не о работе, – объяснил он. – У меня небольшой вопрос. Я так или иначе собирался вас навестить. Слышал, вы родили. – Доктор Боривиц окинул взглядом ее немытую голову, блузку, застегнутую не на ту пуговицу, обвисший живот. Щелкнув замком портфеля, он выудил сверток в подарочной упаковке. – Мои поздравления.

– Вы… вы принесли мне… подарок?

– Так, сущая мелочь.

– Доктор Боривиц, у вас есть дети?

Он отвел взгляд. И промолчал.

Элизабет открыла коробочку. Там лежали соска-пустышка и маленький плюшевый кролик.

– Спасибо. – Элизабет вдруг поняла, что рада его приходу. Она уже с месяц не общалась ни с одним взрослым человеком. – Как мило с вашей стороны.

– Совершенно не за что, – застеснялся доктор Боривиц. – Надеюсь, он… она… получит удовольствие.

– Она.

«Она»… как «чужая сторона», прокомментировал Шесть-Тридцать.

Гость достал из портфеля пачку бумаг.

– Доктор Боривиц, у меня была бессонная ночь, – извинилась Элизабет. – Сейчас не самое удачное время.

– Мисс Зотт… – умоляюще проговорил он и потупился. – Через два часа у меня встреча с Донатти. – Он вынул из портмоне несколько банкнот. – Вот, прошу вас.

– Десять минут, – предупредила она, принимая наличные. – У ребенка очень чуткий сон.

Но доктор Боривиц отнял у нее целый час. После его ухода Элизабет удивленно посмотрела на мирно спящую малышку и направилась в лабораторию, полная решимости заняться работой, но скользнула на пол, как на матрас, подложив под голову какой-то учебник вместо подушки. И в считаные мгновения крепко уснула.



Ей приснился Кальвин. Он читал какой-то фолиант про ядерный магнитный резонанс. Одновременно сама она, усадив рядом Шесть-Тридцать, читала ему вслух «Госпожу Бовари». Элизабет только что закончила ему объяснять, почему чтение художественной литературы – процесс неоднозначный. Читатели вечно откапывают в произведениях смысл, который писатель не думал туда вкладывать, и даже наделяют смыслом то, что вообще не имеет смысла.

– Бовари – очень показательный пример, – продолжила она. – Взять хотя бы ту сцену, где Эмма обсасывает пальцы[9]. Одни расценивают жесты героини как демонстрацию сексуальности, другие считают, что она просто любит хрустящие куриные крылышки. А что на самом деле хотел сказать Флобер? До него никому и дела нет.

Тут Кальвин оторвался от книги и сказал:

– Не помню никаких куриных крылышек в «Госпоже Бовари».

Но прежде чем Элизабет успела ответить, раздалось настойчивое «тук-тук-тук, тук-тук-тук», словно за дело взялся неутомимый дятел, а следом:

– Мисс Зотт?


Потом с удвоенной силой: тук-тук-тук, тук-тук-тук, и снова: «Мисс Зотт?», а потом странные прерывистые всхлипывания, от которых Кальвин вскочил и выбежал из комнаты.



– Мисс Зотт! – опять позвал тот же голос. На сей раз громче.

Элизабет проснулась и увидела, что в дверях лаборатории маячит дебелая фигура седовласой женщины в платье из синтетики и толстых коричневых носках.

– Мисс Зотт, это я, миссис Слоун. Заглянула к вам в окошко и вижу: вы на полу лежите. Уж я стучала-стучала, но вы не шелохнулись. Пришлось мне самочинно дверь отворить. Я только хотела убедиться, что вы не пострадали. Все в порядке? Давайте я врача вызову.

– С… Слоун.

Женщина нагнулась и внимательно посмотрела на Элизабет:

– Да, вижу, вы в порядке. Ребеночек у вас плачет. Сходить за ним? Пойду принесу. – Мгновение спустя она вернулась. – Ну надо же, – выговорила женщина, укачивая сверток. – Как зовут этого дьяволенка?

– Мэд. М… Мадлен, – ответила Элизабет, вставая с пола.

– Мадлен, – повторила миссис Слоун. – Девочка. Это чудесно. Я давно хотела зайти. С того дня, как вы принесли домой этого бесенка. Говорила себе: ступай проведай соседку. Но у вас, похоже, от посетителей отбоя нет. Вот только недавно один вышел. А мне без приглашения неловко.

Миссис Слоун повернула Мадлен к себе попкой, принюхалась, опустила ее на пеленальный столик и, сдернув с сушилки для белья чистый подгузник, переодела извивающегося младенца с ловкостью ковбоя, заарканившего бычка.

– Понимаю, вам сейчас непросто одной, мисс Зотт, то есть без мистера Эванса. К слову, сочувствую вашей утрате. Конечно, поздновато нынче для соболезнований, но лучше поздно, чем никогда. Мистер Эванс был хорошим человеком.

– Вы знали… Кальвина? – У нее в голове еще не рассеялся туман. – Но… откуда?

– Мисс Зотт, – многозначительно произнесла миссис Слоун. – Я как-никак ваша соседка. Через дорогу живу. Знаете там голубой домик?

– Да-да, конечно.

Элизабет вспыхнула, сообразив, что никогда не здоровалась с миссис Слоун. Разве что махнула ей как-то с подъездной дорожки, вот и все.

– Простите меня, миссис Слоун, разумеется, я вас знаю. Извините, вымоталась. Кажется, заснула прямо на полу. Даже не верится… такое со мной в первый раз.

– Но не в последний, вот увидите, – заверила миссис Слоун и только теперь обратила внимание, что кухня в этом доме далеко не обычная.

Распрямившись и держа Мадлен, как футбольный мяч, на сгибе локтя, она с интересом прошлась туда-сюда.

– Вы, молодая, одинокая мамочка, так измотаны, что с трудом соображаете… а вот это что за ерундовина? – Она указала на большую серебристую емкость.

– Центрифуга, – ответила Элизабет. – Да нет, я здорова, правда. – Она попыталась сесть прямо.

– Видали мы таких «здоровых», мисс Зотт: ребенок из вас все соки вытянет. Только посмотрите на себя – краше в гроб кладут. Давайте я вам кофе сварю. – Миссис Слоун ринулась к плите, но притормозила около вытяжного шкафа. – Ох, мать честная, – выдохнула она, – да у вас на кухне черт ногу сломит!

– Лучше я сама, – сказала Элизабет.

Миссис Слоун не сводила глаз с хозяйки дома, а та переместилась к барной стойке из нержавеющей стали, достала канистру с дистиллированной водой, наполнила флягу и закрыла ее особой затычкой с извивающейся трубкой на конце. Потом зафиксировала флягу на одном из держателей между двух газовых горелок и включила странное металлическое устройство, вспыхнувшее, как от высеченной из огнива искры. Загудел огонь, вода начала закипать. Элизабет достала с полки пакет с маркировкой «С8Н10N4О2», сыпанула из него в ступку немного содержимого, растолкла пестиком, перекинула полученный порошок землистого цвета на диковинные весы, с весов пересыпала порошок на квадратик марли размером шесть на шесть дюймов и затянула тугой узел. Марлю она затолкала в большой лабораторный стакан, закрепила его на свободном металлическом держателе и привернула ко дну стакана трубку, торчащую из фляги. Миссис Слоун с разинутым от удивления ртом наблюдала, как горячая вода забулькала и переместилась по трубке из фляги в лабораторный стакан. Вскоре фляга практически опустела, и Элизабет выключила газовую горелку. Стеклянной палочкой размешала содержимое стакана. После чего темная жидкость в стакане проделала нечто несусветное: сама по себе поднялась и вернулась по трубке обратно во флягу.

– Сахар, сливки? – предложила Элизабет, выворачивая затычку и разливая кофе.

– Боже ж ты мой, – выдохнула миссис Слоун, когда Элизабет поставила перед ней чашку. – Вы когда-нибудь слышали про кофе «фольджерс» – растворимый?

Но, сделав первый глоток, она не произнесла больше ни слова. Ей не доводилось еще пробовать ничего похожего. Божественный кофе. Так бы и пила весь день.

– Ну и каково это, по-вашему? – только и спросила она. – Быть матерью?

Элизабет сглотнула слюну.

– Вижу, вы обзавелись библией, – кивнула миссис Слоун в сторону лежащей на столе книги доктора Спока.

– Да, купила из-за названия, – призналась Элизабет. – «Здравый смысл. Ребенок и уход за ним». Но похоже, в деле воспитания детей больше бессмыслицы, чем смысла, – многое чрезмерно усложняют.

Миссис Слоун изучала лицо Элизабет. Странно подобное слышать от женщины, только что совершившей добрую дюжину лишних телодвижений ради того, чтобы сварить кофе.

– Занятно, – сказала миссис Слоун. – Мужчина пишет книгу о том, что знает лишь понаслышке: роды, уход за младенцем, а потом вдруг «бум!». Бестселлер. Знаете, что я думаю? От начала и до конца это работа его жены, она лишь поставила на обложку его имя. Чтобы звучало солиднее, согласны?

– Нет, – ответила Элизабет.

– Ну ладно.

Они сделали еще по глотку кофе.

– Иди сюда, Шесть-Тридцать, – сказала Элизабет, протягивая руку навстречу псу; он подбежал к ней.

– Вы знакомы?