Управление
Часть 64 из 102 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
После обеда все было готово: ровно в 15 часов перед воротами появился черный лимузин Лудольфа.
– Еще красивее, чем я вас запомнил! – прозвучал его комментарий, когда он стоял в дверях.
Сам он был одет в элегантный серый костюм, поверх него – пальто с воротником из соболиного меха, черные кожаные перчатки, и в отличие от своего первого визита на этот раз он пользовался тростью из черного дерева с серебряной рукояткой.
– Мадам, позвольте мне похитить вашу дочь на два-три часа, – обратился он к матери Хелены, чем в очередной раз затронул ее сердце.
И Хелена ушла с ним. Пока следовала за ним к машине, ей, вопреки всему, казалось, что от него исходит нечто, заставляющее ее чувствовать себя больной и слабой.
Это происходит на самом деле, думала она, пока они ехали в город. Хелена чувствовала себя загипнотизированным кроликом, разве что сидела не перед змеей, а рядом с ней, в едва слышно дребезжащем автомобиле с сиденьями из жесткой черной кожи.
Они припарковались у замка. Когда переходили через Ильм, Лудольф остановился на мосту, задумчиво посмотрел на плавно изгибающуюся реку, осенние поймы справа и слева от нее и произнес:
– А ведь правду говорят. Поистине замечательное место. И легкий туман, нависающий сегодня над всем… Очень романтично.
Романтично? В глазах Хелены туман делал стоящие поодаль деревья похожими на чудовищ, подстерегающих только ее.
Затем они свернули к гроту Сфинкса. Они не были единственными гуляющими в парке, но в это время года он уже не был переполнен.
– Вы работаете в Управлении национальной безопасности, не так ли? – спустя некоторое время нарушил между ними неловкое молчание Лудольф.
– Да, – ответила Хелена.
– Вам нравится там работать?
Хелена замешкалась с ответом.
– Мне нравится набирать программы. Это то, что у меня получается. Помимо этого я мало что умею.
– Но набирать программы можно и в другом месте. Хорошие наборщицы востребованы везде. Вопрос скорее в том, почему вы там остаетесь?
Хелена озадаченно обнаружила, что никогда раньше не задумывалась об этом. Мысль оставить ведомство и перейти в какое-нибудь другое место показалась ей странной. Зачем? Чтобы зарабатывать больше денег? А что она стала бы делать с бо́льшим количеством денег?
– Предполагаю, из-за моих родителей, – наконец произнесла она. – Я единственный ребенок, который у них остался… Ну и, честно говоря, так довольно удобно.
Его трость ритмично стучала по влажной дорожке, звучала как непрерывная машина.
– Ваш брат, верно? Он отдал свою жизнь за Отечество.
Она пожала плечами.
– Не знаю, подходящее ли это выражение. Оно его словно отобрало, как мне кажется. – Стало удивительно больно оттого, что пришлось внезапно вспомнить об Армине. – Он погиб прямо в первые дни войны. Где-то в Польше.
– Мои соболезнования. Должно быть, это мучительная потеря.
– До сих пор не могу поверить, что он уже никогда не вернется, – призналась Хелена.
Лудольф остановился, тяжело оперся на свою трость, некоторое время задумчиво смотрел вдаль и наконец произнес:
– Да. И все, что посторонний человек может сказать в таком случае, – это, в конечном счете, пустые фразы, не так ли?
Хелена удивленно подняла глаза. Как это прозвучало! Как будто он понял, что в ней происходит! Она ощутила, как ее внутреннее сопротивление по отношению к нему ослабло, и это, в свою очередь, вновь повергло ее в панику.
– Вон там, – сказал Лудольф, указывая в одном направлении. – Неужели это садовый домик Гете?
– Да, два года назад он был поврежден во время английской бомбардировки, но, насколько знаю, его восстановили.
– Я бы хотел взглянуть на него.
– Да, с удовольствием.
Ее голос дрожал или ей так только показалось? Пока они бок о бок подходили к белому, отделанному деревянными шпалерами дому, ее паника утихла. Она выдержит. И никто ее ни к чему не принуждает.
Прямо перед домом Лудольф остановился, обернулся и огляделся вокруг, словно пытаясь представить тот вид, который мог быть перед глазами Гете.
– Здесь, значит, он написал несколько своих наиболее значимых произведений, – благоговейно заметил он с задумчивым видом. – «Ифигению в Тавриде», «Эгмонта»…
Хелена ничего не ответила. Она не знала, так ли это. В отличие от Рут, она никогда особенно не интересовалась Гете, возможно еще и потому, что он повсюду в Веймаре и каждый ожидал, что другие будут обязательно им интересоваться.
Они обогнули дом. Тот оказался закрыт; к двери была прикреплена записка с номером телефона, по которому можно договариваться об экскурсии. На новеньком стенде рядом с дверью висела длинная статья, повествующая о том, как Гете получил это здание, винодельческий дом XVI века, в подарок от герцога Карла Августа, как он его отремонтировал и в процессе воплощал в жизнь идеи английских садоводов, и в итоге это способствовало тому, что долина реки Ильм превратилась в известный сегодня парк.
Под статьей значилось имя автора: Зигмунд Греф.
– Ну надо же! – воскликнула Хелена.
– Что вас удивило, позвольте поинтересоваться?
Она указала на имя.
– Статья написана моим дядей.
Лудольф одобрительно кивнул.
– Очень хорошо написано. Почему вас удивляет, что здесь использовали его статью?
– Я всегда думала, что мой дядя попал в немилость.
– В немилость?
Она вздохнула.
– Он на несколько лет был интернирован в Дахау. Раньше – я имею в виду, во времена Республики – он был писателем-путешественником, объездил весь мир. После ему запретили публиковаться.
Лудольф поднял брови.
– А вы родом из интересной семьи.
Хелена отвела взгляд, стараясь не показывать, как в ней вспыхнула внезапная надежда, что он потеряет к ней интерес от подобных историй. Ха! Если бы он только знал, что у нее есть любовник, да к тому же дезертир!
Даже немного жаль, что нельзя рассказать ему об этом.
– Есть что-то воодушевляющее в нахождении здесь, – сказал Лудольф. – Здесь, где жил и работал один из величайших людей. Словно еще возможно уловить эхо его голоса.
Но что в действительности можно было услышать, так это чей-то смех где-то в тумане, мужской голос. И это точно был не Гете.
– Ваш дядя очень хорошо подметил, – продолжал Лудольф. – Гете – гигант даже среди многих исполинов, порожденных немецкой культурой. Насколько обеднел бы мир без Гете, Шиллера, Гердера, без Дюрера?.. И так можно долго продолжать. Едва ли какой-либо другой народ создал столько изобретений, столько произведений, сколько создали немцы. И все же мир смотрит на нас свысока, с тех пор как мы в 1914 году позволили вовлечь себя в Мировую войну – в Первую мировую войну, нужно теперь говорить, – и все, что Германия дала миру, оказалось забыто.
Хелена почувствовала, как от этих слов впадает в оцепенение, и не поняла, то ли от скуки, то ли от отвращения, то ли от чего-то еще. В любом случае она не могла ничего ответить на это и была рада, что он, похоже, ничего и не ожидал; вместо этого повернулся и вышел в длинный сад, дорожки которого уже были усеяны первой осенней листвой.
Она последовала за ним к скульптуре, установленной в конце дорожки, состоящей из большого каменного шара, покоящегося на каменном кубе. Хелена знала, что это «камень удачи»; во многих магазинах Веймара можно купить уменьшенные копии в качестве сувенира.
Лудольф снял одну из своих кожаных перчаток, положил голую руку на каменный шар и произнес:
– Может, это принесет мне удачу? С нетерпением жду.
Хелена ощутила порыв сделать то же самое. Кто знает, возможно, удача передается из особых мест и предметов, и немного удачи ей не помешало бы. Но в то же время у нее возникло ощущение – этот импульс исходил не от нее, а извне, – что это Лудольф каким-то образом воздействовал на нее и что, если она тоже положит голую ладонь на камень, он дотронется до нее, а лишь мысль о его прикосновении по-прежнему вызывала у нее мурашки по коже.
Несомненно, Лудольф намеревался направлять разговор в то русло, которое считал романтичным. У Хелены появилась идея, как этого можно избежать.
– Могу я вас кое о чем спросить? – сказала она.
– О чем угодно, Хелена, – ответил Лудольф масленым голосом.
– Евреи, которые еще не покинули Германский рейх… которых сейчас выслеживают и увозят… Что с ними происходит?
Он резко отдернул руку от скульптуры.
– С чего у вас возникло такое предположение, что мне об этом известно?
– Я запросила ваши данные.
– Ах вот как? Это так легко делается, когда работаешь в Управлении национальной безопасности?
– Вы можете быть шпионом, который пытается выведать через меня государственные тайны. Мой трудовой договор обязывает меня проявлять предельную осторожность.
– Хм, так, конечно, тоже можно истолковать. – Он снова надел свою черную перчатку. – И? Что же вы обо мне узнали?
– Вот именно: ничего. Вы один из, вероятно, сотни людей в Рейхе, чьи данные особенно защищены.
Он улыбнулся.
– Приятно узнать. Тот, кто это организовал, несомненно мудр.
Хелена глубоко вздохнула.
– Я слышала, что всех евреев отправляют в лагеря. Так же как вначале поступали с врагами государства. Коммунистами. Социал-демократами. Цыганами.
– И с вашим дядей.
– Еще красивее, чем я вас запомнил! – прозвучал его комментарий, когда он стоял в дверях.
Сам он был одет в элегантный серый костюм, поверх него – пальто с воротником из соболиного меха, черные кожаные перчатки, и в отличие от своего первого визита на этот раз он пользовался тростью из черного дерева с серебряной рукояткой.
– Мадам, позвольте мне похитить вашу дочь на два-три часа, – обратился он к матери Хелены, чем в очередной раз затронул ее сердце.
И Хелена ушла с ним. Пока следовала за ним к машине, ей, вопреки всему, казалось, что от него исходит нечто, заставляющее ее чувствовать себя больной и слабой.
Это происходит на самом деле, думала она, пока они ехали в город. Хелена чувствовала себя загипнотизированным кроликом, разве что сидела не перед змеей, а рядом с ней, в едва слышно дребезжащем автомобиле с сиденьями из жесткой черной кожи.
Они припарковались у замка. Когда переходили через Ильм, Лудольф остановился на мосту, задумчиво посмотрел на плавно изгибающуюся реку, осенние поймы справа и слева от нее и произнес:
– А ведь правду говорят. Поистине замечательное место. И легкий туман, нависающий сегодня над всем… Очень романтично.
Романтично? В глазах Хелены туман делал стоящие поодаль деревья похожими на чудовищ, подстерегающих только ее.
Затем они свернули к гроту Сфинкса. Они не были единственными гуляющими в парке, но в это время года он уже не был переполнен.
– Вы работаете в Управлении национальной безопасности, не так ли? – спустя некоторое время нарушил между ними неловкое молчание Лудольф.
– Да, – ответила Хелена.
– Вам нравится там работать?
Хелена замешкалась с ответом.
– Мне нравится набирать программы. Это то, что у меня получается. Помимо этого я мало что умею.
– Но набирать программы можно и в другом месте. Хорошие наборщицы востребованы везде. Вопрос скорее в том, почему вы там остаетесь?
Хелена озадаченно обнаружила, что никогда раньше не задумывалась об этом. Мысль оставить ведомство и перейти в какое-нибудь другое место показалась ей странной. Зачем? Чтобы зарабатывать больше денег? А что она стала бы делать с бо́льшим количеством денег?
– Предполагаю, из-за моих родителей, – наконец произнесла она. – Я единственный ребенок, который у них остался… Ну и, честно говоря, так довольно удобно.
Его трость ритмично стучала по влажной дорожке, звучала как непрерывная машина.
– Ваш брат, верно? Он отдал свою жизнь за Отечество.
Она пожала плечами.
– Не знаю, подходящее ли это выражение. Оно его словно отобрало, как мне кажется. – Стало удивительно больно оттого, что пришлось внезапно вспомнить об Армине. – Он погиб прямо в первые дни войны. Где-то в Польше.
– Мои соболезнования. Должно быть, это мучительная потеря.
– До сих пор не могу поверить, что он уже никогда не вернется, – призналась Хелена.
Лудольф остановился, тяжело оперся на свою трость, некоторое время задумчиво смотрел вдаль и наконец произнес:
– Да. И все, что посторонний человек может сказать в таком случае, – это, в конечном счете, пустые фразы, не так ли?
Хелена удивленно подняла глаза. Как это прозвучало! Как будто он понял, что в ней происходит! Она ощутила, как ее внутреннее сопротивление по отношению к нему ослабло, и это, в свою очередь, вновь повергло ее в панику.
– Вон там, – сказал Лудольф, указывая в одном направлении. – Неужели это садовый домик Гете?
– Да, два года назад он был поврежден во время английской бомбардировки, но, насколько знаю, его восстановили.
– Я бы хотел взглянуть на него.
– Да, с удовольствием.
Ее голос дрожал или ей так только показалось? Пока они бок о бок подходили к белому, отделанному деревянными шпалерами дому, ее паника утихла. Она выдержит. И никто ее ни к чему не принуждает.
Прямо перед домом Лудольф остановился, обернулся и огляделся вокруг, словно пытаясь представить тот вид, который мог быть перед глазами Гете.
– Здесь, значит, он написал несколько своих наиболее значимых произведений, – благоговейно заметил он с задумчивым видом. – «Ифигению в Тавриде», «Эгмонта»…
Хелена ничего не ответила. Она не знала, так ли это. В отличие от Рут, она никогда особенно не интересовалась Гете, возможно еще и потому, что он повсюду в Веймаре и каждый ожидал, что другие будут обязательно им интересоваться.
Они обогнули дом. Тот оказался закрыт; к двери была прикреплена записка с номером телефона, по которому можно договариваться об экскурсии. На новеньком стенде рядом с дверью висела длинная статья, повествующая о том, как Гете получил это здание, винодельческий дом XVI века, в подарок от герцога Карла Августа, как он его отремонтировал и в процессе воплощал в жизнь идеи английских садоводов, и в итоге это способствовало тому, что долина реки Ильм превратилась в известный сегодня парк.
Под статьей значилось имя автора: Зигмунд Греф.
– Ну надо же! – воскликнула Хелена.
– Что вас удивило, позвольте поинтересоваться?
Она указала на имя.
– Статья написана моим дядей.
Лудольф одобрительно кивнул.
– Очень хорошо написано. Почему вас удивляет, что здесь использовали его статью?
– Я всегда думала, что мой дядя попал в немилость.
– В немилость?
Она вздохнула.
– Он на несколько лет был интернирован в Дахау. Раньше – я имею в виду, во времена Республики – он был писателем-путешественником, объездил весь мир. После ему запретили публиковаться.
Лудольф поднял брови.
– А вы родом из интересной семьи.
Хелена отвела взгляд, стараясь не показывать, как в ней вспыхнула внезапная надежда, что он потеряет к ней интерес от подобных историй. Ха! Если бы он только знал, что у нее есть любовник, да к тому же дезертир!
Даже немного жаль, что нельзя рассказать ему об этом.
– Есть что-то воодушевляющее в нахождении здесь, – сказал Лудольф. – Здесь, где жил и работал один из величайших людей. Словно еще возможно уловить эхо его голоса.
Но что в действительности можно было услышать, так это чей-то смех где-то в тумане, мужской голос. И это точно был не Гете.
– Ваш дядя очень хорошо подметил, – продолжал Лудольф. – Гете – гигант даже среди многих исполинов, порожденных немецкой культурой. Насколько обеднел бы мир без Гете, Шиллера, Гердера, без Дюрера?.. И так можно долго продолжать. Едва ли какой-либо другой народ создал столько изобретений, столько произведений, сколько создали немцы. И все же мир смотрит на нас свысока, с тех пор как мы в 1914 году позволили вовлечь себя в Мировую войну – в Первую мировую войну, нужно теперь говорить, – и все, что Германия дала миру, оказалось забыто.
Хелена почувствовала, как от этих слов впадает в оцепенение, и не поняла, то ли от скуки, то ли от отвращения, то ли от чего-то еще. В любом случае она не могла ничего ответить на это и была рада, что он, похоже, ничего и не ожидал; вместо этого повернулся и вышел в длинный сад, дорожки которого уже были усеяны первой осенней листвой.
Она последовала за ним к скульптуре, установленной в конце дорожки, состоящей из большого каменного шара, покоящегося на каменном кубе. Хелена знала, что это «камень удачи»; во многих магазинах Веймара можно купить уменьшенные копии в качестве сувенира.
Лудольф снял одну из своих кожаных перчаток, положил голую руку на каменный шар и произнес:
– Может, это принесет мне удачу? С нетерпением жду.
Хелена ощутила порыв сделать то же самое. Кто знает, возможно, удача передается из особых мест и предметов, и немного удачи ей не помешало бы. Но в то же время у нее возникло ощущение – этот импульс исходил не от нее, а извне, – что это Лудольф каким-то образом воздействовал на нее и что, если она тоже положит голую ладонь на камень, он дотронется до нее, а лишь мысль о его прикосновении по-прежнему вызывала у нее мурашки по коже.
Несомненно, Лудольф намеревался направлять разговор в то русло, которое считал романтичным. У Хелены появилась идея, как этого можно избежать.
– Могу я вас кое о чем спросить? – сказала она.
– О чем угодно, Хелена, – ответил Лудольф масленым голосом.
– Евреи, которые еще не покинули Германский рейх… которых сейчас выслеживают и увозят… Что с ними происходит?
Он резко отдернул руку от скульптуры.
– С чего у вас возникло такое предположение, что мне об этом известно?
– Я запросила ваши данные.
– Ах вот как? Это так легко делается, когда работаешь в Управлении национальной безопасности?
– Вы можете быть шпионом, который пытается выведать через меня государственные тайны. Мой трудовой договор обязывает меня проявлять предельную осторожность.
– Хм, так, конечно, тоже можно истолковать. – Он снова надел свою черную перчатку. – И? Что же вы обо мне узнали?
– Вот именно: ничего. Вы один из, вероятно, сотни людей в Рейхе, чьи данные особенно защищены.
Он улыбнулся.
– Приятно узнать. Тот, кто это организовал, несомненно мудр.
Хелена глубоко вздохнула.
– Я слышала, что всех евреев отправляют в лагеря. Так же как вначале поступали с врагами государства. Коммунистами. Социал-демократами. Цыганами.
– И с вашим дядей.