Улыбка смерти на устах
Часть 10 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Я ничего не утверждаю, я вас спрашиваю.
— Глупость. Выбросите это из головы.
— А мог Порецкий какую-то важную информацию дома хранить? Или в своем телефоне? И его убили, чтобы ее похитить?
— Исключено. Секретные документы мы получаем в первом отделе, под роспись.
— А кто место Порецкого занял?
— Пока именно я его врио.
— К зарплате большая прибавка? — сыграл под дурачка я.
— Не настолько, насколько обязанностей и дел прибавилось.
— Значит, вы в принципе выиграли от его смерти?
— О-хо-хо. Ну, вы меня насмешили. Нет, я Игоря не убивал. И не заказывал.
— А мог он из-за каких-то служебных проблем с собой покончить?
— Никаких особых проблем у него в последнее время не было. Обычная рутина.
Я еще выспросил у друга-красавца, не выглядел ли в последние дни его погибший приятель подавленным? Чрезмерно расстроенным? Убитым горем? Нет, нет и нет, отвечал тот.
Может, у него случились какие неприятности? Не знаю что. Например, начальник накричал? И опять ответ последовал отрицательный. Или с дочками, зятем, внуком что-то неладное? И снова: «Нет».
Говорил ли он о будущем? Делился какими-то планами? Что-то предвкушал?
Это тоже, к сожалению, нет.
Так вот мы с ним и поговорили, и, признаюсь, имелась в его показаниях важная деталька. Потому что оперативная моя чуйка нашептывала мне, что в смерти Порецкого замешана женщина. Эти шесть бутылок французского шампусика, тарелка с сырами, фрукты, чистое белье в спальне и свежеприготовленное блюдо — все говорило в пользу ля амура.
Правда, полисмены отсмотрели, как говорят, видео с камеры над подъездом — и вроде бы в ту пятницу погибший пришел домой один. И соседи тоже ничего не видели. Ну, на соседей по нынешним временам, когда все в себя самих и собственные гаджеты погружены, я и не рассчитывал. А видео — полицейские могли ведь и ошибаться, не правда ли?
Конечно, против версии об амурном разбое говорит тот факт, что из квартиры погибшего, по словам младшей дочери, ничего не пропало. Ничего, кроме налика и телефона. Но, может, для преступника был-таки важен айфон? Или информация в нем?
Или Полина Порецкая просто не знала о чем-то очень ценном, что имелось в квартире погибшего отца? И украли как раз именно это ценное?
В итоге, если бы букмекерские конторы принимали на мое расследование ставки, я бы на убийство поставил четыре-пять против одного на суицид.
А на то, что в деле замешана женщина, не пожалел бы шести-семи против преступника-мужчины.
Но при том мне казалось, что убийца (женского пола) — вряд ли одиночка. Все у нее вышло настолько складно и продуманно, что вряд ли дело под стать обычной провинциальной клофелинщице. И откуда она узнала про антидепрессанты, коими баловался покойный? И когда и как успела приготовить смесь?
Попахивало каким-то заговором или сговором. И на то, что в деле, кроме женщины-исполнительницы, замешан еще какой-то мужчина, я бы тоже поставил, исходя из трех-четырех к одному. Именно о том нашептывало мне мое оперативное чутье, обострившееся по случаю настоящего дела.
Римма
Итак, вторым номером в сегодняшнем списке у нее значилась психиатриня, пользовавшая погибшего. Любовь Михайловна Бобылева любезно пошла Римме навстречу — правда, договорились они встретиться поздно, аж в полдесятого вечера: «До девяти у меня прием». Женщина пригласила ее в свой офис — частную клинику в районе Театра армии.
Римма с вокзала заскочила домой, приняла душ и переоделась. Счастливое расположение ее квартирки — у метро «Павелецкая» — позволяло добраться до дома за четверть часа с любого вокзала (исключая слабо востребованные Рижский и Савеловский). Наряд, приличествующий визиту на дачу, джинсы и куртяшку, она сменила на более уместные в городе плащ, платье, туфли. Как раз когда переодевалась, пришла эсэмэска от Синичкина. Босс был, как всегда, лапидарен: «Поступили данные, что наш горняк завел амурное знакомство за несколько дней до своего отхода. Прокачай».
Когда-то в баснословные, еще советские времена (Пашка ей рассказал) по рации нельзя было произносить: «погибший», «пострадавший». Запретные слова заменяли эвфемизмами. Жмуриков называли горняками, раненых — степняками. С тех пор кодовые слова в их обиходе прижились — а то заглянут через плечо в переписку, подслушают разговор.
Девушка на метро доехала до «Достоевской». Станция оказалась из новых, и, кажется, Римка очутилась здесь впервые. Стены и колонны украшали портрет Федора Михайловича и иллюстрации к его романам. На одной из колонн Раскольников топором мочил старушку. «Эх, не было в те времена нынешних технологий, — подумалось сыщице. — А то бы Порфирию Петровичу не пришлось в течение всего романа Родиона Романыча колоть. Простая дактилоскопия многое бы доказала. Вдобавок обязательно изъяли бы одежду подозреваемого. Провели анализ — например, хемилюминисценцию. Нашли бы следы крови. Затем — ДНК-экспертиза кровавых следов, и обнаружили бы, что кровь на одежде Раскольникова принадлежит старушке-процентщице и сестре ее Лизавете. И всё, дело раскрыто. А Порфирий со своей психологией весь роман чикался, прежде чем произнесть: «Вы и убили-с».
Римма, посматривая в навигатор, пошла искать нужное здание. Лето приближалось к макушке, поэтому вроде стемнело, да не полностью. Небо разбеливалось темно-молочным светом, вдобавок сумерки разрезали многочисленные фонари, вывески и огни припозднившихся фар.
Как часто бывает в центре, старинные особнячки чередовались с памятниками советского домостроения: брежневскими панельками в девять и двенадцать этажей. «Ничего удивительного, — думала Римма, — что нынешние московские власти спят и видят: как бы их (да и мой дом!) снести да понастроить на том месте бизнес-класс с панорамным остеклением и подземными паркингами: столько земли пропадает! Только вот куда нас, здешних жителей, девать, бонзы пока не решили. Они, конечно, были б только счастливы, если б мы все, коренные москвичи-нищеброды, перемерли, а нам на смену откуда-нибудь из Тюмени понаехали богатые нефтяники с тугими кошельками».
Клиника, где трудилась доктор меднаук и профессор Бобылева, отыскалась в доходном доме предреволюционной постройки. В подъезде в своей будке охранник трудился над кроссвордом. Римка сказала, к кому. Он кивнул, не отрываясь от своих занятий:
— Нажмите домофон и входите. Первый этаж.
В самой клинике за высокой конторкой никого не оказалось. Теплый свет заливал пустынный коридор с рядами дверей. Стены были украшены не бюллетенями санпросвета, как при бесплатной медицине, а картинками в стиле пин-ап довольно фривольного содержания: девчонки в коротких юбчонках и чулочках с блудливыми улыбочками мыли полы, развешивали белье, готовили пищу.
Пустые и тихие пространства почему-то напрягали — особенно после сегодняшней безумной выходки Константина Камышникова. В какой-то момент показалось, что из дверей выскочит вдруг маньяк с топором.
Но нет. В коридор вышла дама (Римка все-таки вздрогнула), одетая элегантно и стильно. Деловое платье без рукавов — скорее всего, из последней коллекции «Максмары», туфельки от «Гуччи». Женщине было под пятьдесят — при том, что какой-нибудь ненаблюдательный лох мог счесть, что ей слегка за тридцать: натянутая кожа лица, полные губы, сияющие глаза. Идеальный маникюр и прическа. Каждый квадратный сантиметр кожи, каждый погонный миллиметр волос или ногтей свидетельствовали о тщательном и дорогостоящем уходе за собой. Нимало не обвислые, а упругие на вид бицепсы и трицепсы говорили о ежедневных часах, проведенных в спортзале. Волосы умело осветлены и небрежно всклокочены — каковая небрежность дается лишь дорогостоящим умением модного куафера. Проницательный блеск глаз говорил, что женщина постоянно работает над собой не только по физической, но и по умственной линии. Вот только кисти рук — самая проблемная и трудно поддающаяся коррекции зона — выдавали возраст: ах, ах, узловатые, суховатые пальцы, выделяющиеся вены. Но в целом психиатриня выглядела так, как к пятидесяти годам смотрится только очень, очень богатая женщина (или спутница сверхобеспеченного мужчины).
— Я из детективного агентства, я вам звонила, — пробормотала Римма.
Глаза врачихи смотрели испытующе, казалось, пробуравливали самый мозг.
— Проходите.
В кабинете располагались удобнейшая психотерапевтическая кушетка, покрытая искусно состаренной кожей, а также пара нормальных кресел вокруг антикварного — похоже, ломберного — столика. На нем стояла резная скульптура черного дерева, изображавшая Приапа с бесстыдно выпяченными достоинствами. Пара картин в золоченых рамах также демонстрировала обнаженную натуру, но женскую — нечто из восемнадцатого века в стиле классицизма: Венеры, нимфы, все такое. «Что-то слишком они тут повернуты на сексе», — подумалось Римме.
У зашторенного окна стоял, правда, строгий письменный стол, вокруг которого помещался в приличествующих скромных рамочках табунчик дипломов.
Гранд-дама пригласила садиться к ломберному столику с Приапом.
— Я по поводу вашего пациента, Игоря Николаевича Порецкого, — бросила Римма. — Вы знаете, что он покончил с собой?
— Согласно этическим нормам, — глубоким и спокойным голосом заявила психиатриня, — я не имею права обсуждать даже тот факт, являлся или нет данный гражданин моим пациентом.
Римма ожидала чего-то подобного.
— Судебно-медицинская и судебно-химическая экспертизы показали, что Порецкий был отравлен психотропными препаратами. А рецепты на эти препараты выписывали вы. И, замечу, они, с вашей подписью и личной печатью, в деле имеются.
— Возможно, — глубокомысленно проговорила докторша, и повисла пауза.
Дама явно не собиралась оправдываться. Сидела и посматривала довольно свысока: что дальше последует? Какие еще козыри приберегла посетительница?
— Как вы думаете, — елейным голоском продолжила Римма, — как отреагируют медицинское сообщество и надзорные органы, если мы предадим огласке факт, что именно вы выдали рецепт на антидепрессанты, с помощью которых впоследствии покончил с собой (или был убит) ваш пациент?
В ответ на столь недвусмысленный шантаж психиатриня лишь тонко усмехнулась.
— Как давно (как вы говорите, мною) выписывались эти самые рецепты?
— Около двух лет назад, — не стала лукавить Римма.
— Ну, тогда они попросту недействительны. И тот фармацевт или провизор, что сейчас выдал по ним препараты, совершил должностное упущение.
— А если таблетки купили тогда, два года назад? И с тех пор они лежали в личной аптечке покойного? Ждали, так сказать, своего часа?
На этот выпад докторица лишь снисходительно улыбнулась.
Девушка-детектив попробовала сбавить тон:
— Вы дали заключение, оно есть в деле, что Порецкий страдал депрессией, так?
— Ладно, — тонко улыбнулась профессорша, — я пойду вам навстречу, но отнюдь не из-за вашей неловкой попытки угрожать мне. Она не засчитана. Никакое, как вы говорите, обнародование вами информации моей репутации не повредит. Ни по профессиональным, ни по человеческим, ни по божеским законам ни малейшей ответственности за гибель гражданина Порецкого я не несу. — Голос дамы звучал убежденно. — Даже если вы свяжете мои давние рецепты с его сегодняшней гибелью и начнете об этом орать — хоть на площади, хоть в фейсбуках и телеграмах, — ни мне лично, ни моей репутации, ни нашей клинике это не повредит. Поверьте, ваши угрозы звучат просто смехотворно. Однако вы совершенно правы: да, я дала заключение по запросу расследовательского комитета. Я написала в нем, что Порецкий наблюдался у меня два года назад по случаю большой депрессии. Что с ним происходило позднее, я не знаю и ведать не могу, потому что последний его визит ко мне состоялся, если я не ошибаюсь, осенью позапрошлого года. Утверждать, что конкретно случилось с моим бывшим пациентом, имел ли место суицид и если да, был ли он следствием нового витка большой депрессии, которую, возможно, и сам пациент, и те врачи, которые его в настоящее время пользовали, не заметили, я не могу. Повторюсь: последний раз я видела Порецкого почти два года назад.
— Депрессия могла к нему возвратиться?
— Подобное случается. И нередко. Да, два года назад я отметила в состоянии больного значительное улучшение, стойкую ремиссию. После этого Порецкий с моего горизонта исчез и более не появлялся. Скажите, он оставил предсмертную записку?
— С запиской все было бы гораздо проще.
— Возможно, да, но, может, и нет… Вы знаете, для суицидников характерна бывает терминальная стадия — человек готовится к уходу: завершает все дела, закрывает счета, встречается напоследок с самыми дорогими или важными людьми. Для погибшего в последние его дни это было характерным?
— Не знаю. Не уверена. Насколько я понимаю, нет.
— А как он вообще проводил время, непосредственно предшествующее гибели? Ходил ли на работу? С кем-то встречался?
— Насколько я знаю, в самый последний день Порецкий был в офисе. — Психиатриня слушала внимательно, чутко, слегка наклонив голову. — И еще, говорят, у него на той неделе состоялось знакомство интимного характера. А в день смерти он приобрел шесть бутылок французского шампанского, пришел домой, приготовил блюдо, которое считал деликатесом. А затем выпил полторы бутылки «Периньона», закусил антидепрессантами и лег в ванную — умирать. Такова официальная версия.
— Противоречивая картина, — раздумчиво заметила дама. — Шампанское, вкусная еда. Интимное знакомство… С клинической депрессией не слишком согласуется.
— Может быть, хотел побаловать себя перед уходом?
— Для человека, страдающего большой депрессией, само слово «побаловать себя» нехарактерно. Вы, вообще, знаете, что означает «депрессия»?
— Давление какое-то, — предположила Римма. — От слова «пресс».
— Депрессия — это безрадостность. Ангедония. Неспособность получать удовольствие. А тут — интимное знакомство, французское шампанское, вкусная еда… С другой стороны, да, клиническая депрессия повышает вероятность суицида, но подтолкнуть человека к самоубийству может множество иных причин: проблемы на работе, непонимание в семье, одиночество, неизлечимое заболевание и прочая, прочая.
— Возможно, каким-то неизлечимым заболеванием Порецкий как раз страдал, — заметила Римма.
— Да? Откуда у вас такие сведения?
— Глупость. Выбросите это из головы.
— А мог Порецкий какую-то важную информацию дома хранить? Или в своем телефоне? И его убили, чтобы ее похитить?
— Исключено. Секретные документы мы получаем в первом отделе, под роспись.
— А кто место Порецкого занял?
— Пока именно я его врио.
— К зарплате большая прибавка? — сыграл под дурачка я.
— Не настолько, насколько обязанностей и дел прибавилось.
— Значит, вы в принципе выиграли от его смерти?
— О-хо-хо. Ну, вы меня насмешили. Нет, я Игоря не убивал. И не заказывал.
— А мог он из-за каких-то служебных проблем с собой покончить?
— Никаких особых проблем у него в последнее время не было. Обычная рутина.
Я еще выспросил у друга-красавца, не выглядел ли в последние дни его погибший приятель подавленным? Чрезмерно расстроенным? Убитым горем? Нет, нет и нет, отвечал тот.
Может, у него случились какие неприятности? Не знаю что. Например, начальник накричал? И опять ответ последовал отрицательный. Или с дочками, зятем, внуком что-то неладное? И снова: «Нет».
Говорил ли он о будущем? Делился какими-то планами? Что-то предвкушал?
Это тоже, к сожалению, нет.
Так вот мы с ним и поговорили, и, признаюсь, имелась в его показаниях важная деталька. Потому что оперативная моя чуйка нашептывала мне, что в смерти Порецкого замешана женщина. Эти шесть бутылок французского шампусика, тарелка с сырами, фрукты, чистое белье в спальне и свежеприготовленное блюдо — все говорило в пользу ля амура.
Правда, полисмены отсмотрели, как говорят, видео с камеры над подъездом — и вроде бы в ту пятницу погибший пришел домой один. И соседи тоже ничего не видели. Ну, на соседей по нынешним временам, когда все в себя самих и собственные гаджеты погружены, я и не рассчитывал. А видео — полицейские могли ведь и ошибаться, не правда ли?
Конечно, против версии об амурном разбое говорит тот факт, что из квартиры погибшего, по словам младшей дочери, ничего не пропало. Ничего, кроме налика и телефона. Но, может, для преступника был-таки важен айфон? Или информация в нем?
Или Полина Порецкая просто не знала о чем-то очень ценном, что имелось в квартире погибшего отца? И украли как раз именно это ценное?
В итоге, если бы букмекерские конторы принимали на мое расследование ставки, я бы на убийство поставил четыре-пять против одного на суицид.
А на то, что в деле замешана женщина, не пожалел бы шести-семи против преступника-мужчины.
Но при том мне казалось, что убийца (женского пола) — вряд ли одиночка. Все у нее вышло настолько складно и продуманно, что вряд ли дело под стать обычной провинциальной клофелинщице. И откуда она узнала про антидепрессанты, коими баловался покойный? И когда и как успела приготовить смесь?
Попахивало каким-то заговором или сговором. И на то, что в деле, кроме женщины-исполнительницы, замешан еще какой-то мужчина, я бы тоже поставил, исходя из трех-четырех к одному. Именно о том нашептывало мне мое оперативное чутье, обострившееся по случаю настоящего дела.
Римма
Итак, вторым номером в сегодняшнем списке у нее значилась психиатриня, пользовавшая погибшего. Любовь Михайловна Бобылева любезно пошла Римме навстречу — правда, договорились они встретиться поздно, аж в полдесятого вечера: «До девяти у меня прием». Женщина пригласила ее в свой офис — частную клинику в районе Театра армии.
Римма с вокзала заскочила домой, приняла душ и переоделась. Счастливое расположение ее квартирки — у метро «Павелецкая» — позволяло добраться до дома за четверть часа с любого вокзала (исключая слабо востребованные Рижский и Савеловский). Наряд, приличествующий визиту на дачу, джинсы и куртяшку, она сменила на более уместные в городе плащ, платье, туфли. Как раз когда переодевалась, пришла эсэмэска от Синичкина. Босс был, как всегда, лапидарен: «Поступили данные, что наш горняк завел амурное знакомство за несколько дней до своего отхода. Прокачай».
Когда-то в баснословные, еще советские времена (Пашка ей рассказал) по рации нельзя было произносить: «погибший», «пострадавший». Запретные слова заменяли эвфемизмами. Жмуриков называли горняками, раненых — степняками. С тех пор кодовые слова в их обиходе прижились — а то заглянут через плечо в переписку, подслушают разговор.
Девушка на метро доехала до «Достоевской». Станция оказалась из новых, и, кажется, Римка очутилась здесь впервые. Стены и колонны украшали портрет Федора Михайловича и иллюстрации к его романам. На одной из колонн Раскольников топором мочил старушку. «Эх, не было в те времена нынешних технологий, — подумалось сыщице. — А то бы Порфирию Петровичу не пришлось в течение всего романа Родиона Романыча колоть. Простая дактилоскопия многое бы доказала. Вдобавок обязательно изъяли бы одежду подозреваемого. Провели анализ — например, хемилюминисценцию. Нашли бы следы крови. Затем — ДНК-экспертиза кровавых следов, и обнаружили бы, что кровь на одежде Раскольникова принадлежит старушке-процентщице и сестре ее Лизавете. И всё, дело раскрыто. А Порфирий со своей психологией весь роман чикался, прежде чем произнесть: «Вы и убили-с».
Римма, посматривая в навигатор, пошла искать нужное здание. Лето приближалось к макушке, поэтому вроде стемнело, да не полностью. Небо разбеливалось темно-молочным светом, вдобавок сумерки разрезали многочисленные фонари, вывески и огни припозднившихся фар.
Как часто бывает в центре, старинные особнячки чередовались с памятниками советского домостроения: брежневскими панельками в девять и двенадцать этажей. «Ничего удивительного, — думала Римма, — что нынешние московские власти спят и видят: как бы их (да и мой дом!) снести да понастроить на том месте бизнес-класс с панорамным остеклением и подземными паркингами: столько земли пропадает! Только вот куда нас, здешних жителей, девать, бонзы пока не решили. Они, конечно, были б только счастливы, если б мы все, коренные москвичи-нищеброды, перемерли, а нам на смену откуда-нибудь из Тюмени понаехали богатые нефтяники с тугими кошельками».
Клиника, где трудилась доктор меднаук и профессор Бобылева, отыскалась в доходном доме предреволюционной постройки. В подъезде в своей будке охранник трудился над кроссвордом. Римка сказала, к кому. Он кивнул, не отрываясь от своих занятий:
— Нажмите домофон и входите. Первый этаж.
В самой клинике за высокой конторкой никого не оказалось. Теплый свет заливал пустынный коридор с рядами дверей. Стены были украшены не бюллетенями санпросвета, как при бесплатной медицине, а картинками в стиле пин-ап довольно фривольного содержания: девчонки в коротких юбчонках и чулочках с блудливыми улыбочками мыли полы, развешивали белье, готовили пищу.
Пустые и тихие пространства почему-то напрягали — особенно после сегодняшней безумной выходки Константина Камышникова. В какой-то момент показалось, что из дверей выскочит вдруг маньяк с топором.
Но нет. В коридор вышла дама (Римка все-таки вздрогнула), одетая элегантно и стильно. Деловое платье без рукавов — скорее всего, из последней коллекции «Максмары», туфельки от «Гуччи». Женщине было под пятьдесят — при том, что какой-нибудь ненаблюдательный лох мог счесть, что ей слегка за тридцать: натянутая кожа лица, полные губы, сияющие глаза. Идеальный маникюр и прическа. Каждый квадратный сантиметр кожи, каждый погонный миллиметр волос или ногтей свидетельствовали о тщательном и дорогостоящем уходе за собой. Нимало не обвислые, а упругие на вид бицепсы и трицепсы говорили о ежедневных часах, проведенных в спортзале. Волосы умело осветлены и небрежно всклокочены — каковая небрежность дается лишь дорогостоящим умением модного куафера. Проницательный блеск глаз говорил, что женщина постоянно работает над собой не только по физической, но и по умственной линии. Вот только кисти рук — самая проблемная и трудно поддающаяся коррекции зона — выдавали возраст: ах, ах, узловатые, суховатые пальцы, выделяющиеся вены. Но в целом психиатриня выглядела так, как к пятидесяти годам смотрится только очень, очень богатая женщина (или спутница сверхобеспеченного мужчины).
— Я из детективного агентства, я вам звонила, — пробормотала Римма.
Глаза врачихи смотрели испытующе, казалось, пробуравливали самый мозг.
— Проходите.
В кабинете располагались удобнейшая психотерапевтическая кушетка, покрытая искусно состаренной кожей, а также пара нормальных кресел вокруг антикварного — похоже, ломберного — столика. На нем стояла резная скульптура черного дерева, изображавшая Приапа с бесстыдно выпяченными достоинствами. Пара картин в золоченых рамах также демонстрировала обнаженную натуру, но женскую — нечто из восемнадцатого века в стиле классицизма: Венеры, нимфы, все такое. «Что-то слишком они тут повернуты на сексе», — подумалось Римме.
У зашторенного окна стоял, правда, строгий письменный стол, вокруг которого помещался в приличествующих скромных рамочках табунчик дипломов.
Гранд-дама пригласила садиться к ломберному столику с Приапом.
— Я по поводу вашего пациента, Игоря Николаевича Порецкого, — бросила Римма. — Вы знаете, что он покончил с собой?
— Согласно этическим нормам, — глубоким и спокойным голосом заявила психиатриня, — я не имею права обсуждать даже тот факт, являлся или нет данный гражданин моим пациентом.
Римма ожидала чего-то подобного.
— Судебно-медицинская и судебно-химическая экспертизы показали, что Порецкий был отравлен психотропными препаратами. А рецепты на эти препараты выписывали вы. И, замечу, они, с вашей подписью и личной печатью, в деле имеются.
— Возможно, — глубокомысленно проговорила докторша, и повисла пауза.
Дама явно не собиралась оправдываться. Сидела и посматривала довольно свысока: что дальше последует? Какие еще козыри приберегла посетительница?
— Как вы думаете, — елейным голоском продолжила Римма, — как отреагируют медицинское сообщество и надзорные органы, если мы предадим огласке факт, что именно вы выдали рецепт на антидепрессанты, с помощью которых впоследствии покончил с собой (или был убит) ваш пациент?
В ответ на столь недвусмысленный шантаж психиатриня лишь тонко усмехнулась.
— Как давно (как вы говорите, мною) выписывались эти самые рецепты?
— Около двух лет назад, — не стала лукавить Римма.
— Ну, тогда они попросту недействительны. И тот фармацевт или провизор, что сейчас выдал по ним препараты, совершил должностное упущение.
— А если таблетки купили тогда, два года назад? И с тех пор они лежали в личной аптечке покойного? Ждали, так сказать, своего часа?
На этот выпад докторица лишь снисходительно улыбнулась.
Девушка-детектив попробовала сбавить тон:
— Вы дали заключение, оно есть в деле, что Порецкий страдал депрессией, так?
— Ладно, — тонко улыбнулась профессорша, — я пойду вам навстречу, но отнюдь не из-за вашей неловкой попытки угрожать мне. Она не засчитана. Никакое, как вы говорите, обнародование вами информации моей репутации не повредит. Ни по профессиональным, ни по человеческим, ни по божеским законам ни малейшей ответственности за гибель гражданина Порецкого я не несу. — Голос дамы звучал убежденно. — Даже если вы свяжете мои давние рецепты с его сегодняшней гибелью и начнете об этом орать — хоть на площади, хоть в фейсбуках и телеграмах, — ни мне лично, ни моей репутации, ни нашей клинике это не повредит. Поверьте, ваши угрозы звучат просто смехотворно. Однако вы совершенно правы: да, я дала заключение по запросу расследовательского комитета. Я написала в нем, что Порецкий наблюдался у меня два года назад по случаю большой депрессии. Что с ним происходило позднее, я не знаю и ведать не могу, потому что последний его визит ко мне состоялся, если я не ошибаюсь, осенью позапрошлого года. Утверждать, что конкретно случилось с моим бывшим пациентом, имел ли место суицид и если да, был ли он следствием нового витка большой депрессии, которую, возможно, и сам пациент, и те врачи, которые его в настоящее время пользовали, не заметили, я не могу. Повторюсь: последний раз я видела Порецкого почти два года назад.
— Депрессия могла к нему возвратиться?
— Подобное случается. И нередко. Да, два года назад я отметила в состоянии больного значительное улучшение, стойкую ремиссию. После этого Порецкий с моего горизонта исчез и более не появлялся. Скажите, он оставил предсмертную записку?
— С запиской все было бы гораздо проще.
— Возможно, да, но, может, и нет… Вы знаете, для суицидников характерна бывает терминальная стадия — человек готовится к уходу: завершает все дела, закрывает счета, встречается напоследок с самыми дорогими или важными людьми. Для погибшего в последние его дни это было характерным?
— Не знаю. Не уверена. Насколько я понимаю, нет.
— А как он вообще проводил время, непосредственно предшествующее гибели? Ходил ли на работу? С кем-то встречался?
— Насколько я знаю, в самый последний день Порецкий был в офисе. — Психиатриня слушала внимательно, чутко, слегка наклонив голову. — И еще, говорят, у него на той неделе состоялось знакомство интимного характера. А в день смерти он приобрел шесть бутылок французского шампанского, пришел домой, приготовил блюдо, которое считал деликатесом. А затем выпил полторы бутылки «Периньона», закусил антидепрессантами и лег в ванную — умирать. Такова официальная версия.
— Противоречивая картина, — раздумчиво заметила дама. — Шампанское, вкусная еда. Интимное знакомство… С клинической депрессией не слишком согласуется.
— Может быть, хотел побаловать себя перед уходом?
— Для человека, страдающего большой депрессией, само слово «побаловать себя» нехарактерно. Вы, вообще, знаете, что означает «депрессия»?
— Давление какое-то, — предположила Римма. — От слова «пресс».
— Депрессия — это безрадостность. Ангедония. Неспособность получать удовольствие. А тут — интимное знакомство, французское шампанское, вкусная еда… С другой стороны, да, клиническая депрессия повышает вероятность суицида, но подтолкнуть человека к самоубийству может множество иных причин: проблемы на работе, непонимание в семье, одиночество, неизлечимое заболевание и прочая, прочая.
— Возможно, каким-то неизлечимым заболеванием Порецкий как раз страдал, — заметила Римма.
— Да? Откуда у вас такие сведения?