Удержаться на краю

Его перевезли в чужой дом. Да, матрац был его собственный, и переноска Декстера, и его миски, но здесь все было другим – квартира, запахи, люди… а особенно неожиданным оказался маленький человек, тотчас восторженно вцепившийся в перепуганного Декстера. Зарычать на него у Бруно не хватило совести, потому что человек был меньше его и он так радовался… Не смог Бруно зарычать, это был детеныш, а детенышей надо защищать. И когда крошечная ручка погладила его, Бруно вдруг заскулил. Декстер испуганно смотрел на него из-под дивана, а маленький человек лег рядом и обнял Бруно.

– Женька…

– Собачка плачет. – Малыш погладил Бруно по голове: – Не плачь, собачка, не плачь!

Но тоска, охватившая Бруно, была такой бездонной, что остановиться он не мог. Вся прежняя жизнь была разрушена, его человек исчез, дом теперь где-то далеко, а эта чужая квартира, и люди, которые не обижают, но они не Стая… ну, может быть, самую малость…

– Тише, мальчик, тише. – Люба села рядом. – Все будет хорошо, вот увидишь. Хозяйка твоя поправится, вы оба вернетесь домой, и все снова будет прекрасно. Просто пока вам надо побыть здесь, ведь нужно же вам что-то кушать, и ухаживать за вами надо, и вообще. Вот ты маленько поправишься, и мы поедем в больницу к твоей хозяйке – увидишь сам, что она жива.

Бруно смотрит на Декстера, сверкающего глазами из-под дивана, и ему очень хочется, чтобы приятель пришел и лег рядом, но Декстер впал в состояние герцога в изгнании – сидит в самом темном уголке и в ближайшее тысячелетие выходить не намеревается.

– Мама, котик!

– Не трогай котика, видишь – он боится.

Бруно хочет пить, а миска с водой стоит совсем рядом.

– Давай, малыш, попей.

Доктор перевязал Бруно и сказал, что рана отлично заживает, через пару дней ему можно будет немного походить по комнате. Люба с сомнением смотрела на свою маленькую комнату, ставшую еще меньше, когда в нее переместилась собачья лежанка и миски.

Кот много места не занимает, но, в отличие от пса, в мирные переговоры вступать не собирается и пленных решил не брать.

– Что же мне с вами делать?

Люба открыла банку с собачьими консервами и всыпала еду в миску Бруно.

– Поешь, малыш, тебе надо поправляться. – Она заглянула под диван и с сожалением констатировала, что кот по-прежнему не намерен выходить. – Вот незадача…

Оставить животных в квартире, из которой унесли Милу, Люба попросту не могла. Конечно, можно было устроить их в приют, но с моральной точки зрения она считала это жестокостью. Это были домашние звери, выросшие вместе, а в приюте их разделят, и кто знает, смогут ли они пережить такой стресс.

– Тут вы хотя бы вместе. – Люба погладила Бруно по голове. – Не расстраивайся так, малыш. Все будет хорошо, вот увидишь. Поешь лучше. Женька, иди поиграй, не приставай к собаке. Видишь – собачке больно.

– А она выздоровеет?

– Это он. И конечно, он выздоровеет. – Люба взяла сына за руку. – Мы будем за ним ухаживать, и он опять побежит по дорожке – как у доктора Айболита. А там и его хозяйка поправится, заберет их обратно.

– А разве мы не оставим их себе?

У Женьки на лице такое горестное разочарование, что Люба взяла его на руки и поцеловала.

– Нет, малыш, не оставим. У них есть свой дом, их собственная хозяйка – просто сейчас она тоже заболела и не может за ними ухаживать, но она обязательно поправится, выйдет из больницы и заберет их обратно. А мы будем ходить к ним в гости.

Из-под дивана с независимым видом выполз Декстер и направился в ванную, поминутно озираясь. Несмотря на стресс, напрудить под диваном он считал ниже своего достоинства, тем более что лоток стоял в ванной, то есть в привычном месте – его собственный лоток, с его же наполнителем.

А еще коту хотелось пить, и он какое-то время раздумывал, не напиться ли ему прямо из унитаза. Но хозяйка, несколько раз застававшая его за таким богопротивным делом, взяла манеру лить в унитаз какую-то резко пахнущую жидкость, и в этом доме было заведено так же, поэтому Декстер подкрался к миске Бруно и принялся жадно лакать воду.

Из второй миски пахло собачьими консервами, а поодаль стояла его собственная миска, наполненная аппетитными кусочками, и Декстер дрогнул. Настороженно оглянувшись и убедившись, что видимой угрозы для жизни, здоровья и красоты нет, он придвинулся к мисочке и принялся жадно хватать кусочки мяса. Насытившись, он юркнул за спину Бруно, расположился между теплым боком приятеля и стенкой и затаился. Здесь было намного лучше, чем под диваном, чисто и мягко, пахло домом, а главное – хоть что-то привычное. А еще Декстер категорически не хотел, чтоб его трогал маленький громкий человек, который вызывал у него приступ сакрального ужаса.

Бруно вздохнул, когда кот прижался к нему, и они замерли, прислушиваясь, – но даже маленький человек словно понял, как им нужно время, чтобы успокоиться, и возился тихонько со своими игрушками.

Бруно задремал, но тоска не отступала, и он скулил во сне, искал своего человека, но не находил, и только знакомый запах Декстера удерживал его от полнейшего отчаяния.





* * *


Георгий приехал домой и, оставив рюкзак в прихожей, поставил чайник.

Этот день оказался переполнен событиями, и Георгий собирался повозиться с компьютером, но мысли снова возвращались к Любе и ее смешному мальчонке. Как тот взвизгнул от восторга при виде кота, и всполошилась Елизавета Максимовна, старушка-соседка, присматривающая за ним.

И как они устраивали пса, молодой доктор делал перевязку и колол антибиотик, а кот наблюдал за суматохой из-под дивана, и Георгий только надеялся, что тот не сделает там лужу.

Любина квартира оказалась, как он и ожидал, стерильной, даже малыш занимался игрушками как-то аккуратно, не разбрасывая и не ломая их. Потом Люба покормила сына и Георгия тоже, а кот все сидел под диваном. Доктор ушел, пообещав вечером заглянуть, а он все не уходил – вот не хотелось, и все тут.

Наверное, дело было в том, что впервые за много лет он оказался частью какой-то спонтанно собравшейся компании, где никто его не знал раньше, и люди понятия не имели, что он просто бирюк и у него проблемы с доверием.

Он исправил Любе текущий кран, намертво прикрутил расшатавшиеся ручки на дверцах кухонных шкафчиков, смазал заедающий нижний замок, исправил у Елизаветы Максимовны дверные петли и заменил перегоревшие лампочки. Он не хотел уходить, потому что дома… Собственно, у него не было дома, лишь пыльная, убитая в хлам конура.

Но приличия требовали, и он все-таки ушел.


Войдя в свою квартиру, Георгий ощутил, что это реально не дом, а просто грязная берлога и так жить нельзя. Запах пыли, застарелого, въевшегося в стены табачного дыма и еще невесть чего вызвал у него приступ тошноты.

Курить хотелось отчаянно, и Георгий понимает: стоит закурить, и все те запахи, что так беспокоили его в течение дня, перестанут существовать. Но перед глазами встала эта проклятая банка с окурками, и его замутило так, что пришлось глотнуть воды. Нет, с курением покончено.

До вчерашнего вечера Георгий просто не замечал ничтожности собственного быта, а теперь он посмотрел на свою квартиру Любиными глазами – и ужаснулся.

– Да, приятель, ты превращаешься в психопата. – Георгий покачал головой, заглядывая в пыльное зеркало, висевшее в прихожей. – И с этим надо что-то делать.

Его ждала работа – он уже сделал компьютерный макет детали, теперь нужно было прописать программу, но сесть и работать в комнате, полной пыли, грязных чашек и старой мебели, он теперь физически не смог. Вот сегодня утром еще мог, а сейчас уже – ни за что.

– Нужно все это выбросить для начала.

Георгий достал из кладовки полиэтиленовые мешки, которые когда-то складировал отец в своем вечном стремлении сделать запас всего на свете. Эти мешки лежали в кладовой с незапамятных времен, после смерти отца Георгий не касался ничего из того, что хранилось в доме, – ему было все равно. А вот сейчас он вдруг подумал, что так дальше жить нельзя. Отец нервно реагировал на любые попытки что-то изменить в квартире, и он привык ничего не трогать, но отца уже полтора года нет в живых.

– Какого хрена, собственно…

Георгий выгреб из кухонных шкафчиков все, что там было. Четыре мешка со старыми кастрюлями, сковородками, какими-то банками, старыми тарелками и чашками – все звенело и возмущенно звякало, но участь имущества была предрешена. Георгий безжалостно швырнул мешки в мусорный бак и направился в круглосуточный супермаркет, сияющий вывеской за полквартала от его дома. Там он приобрел новую посуду и банки для круп, специй и прочего. В придачу ему порекомендовали скатерть и занавески, и он, подумав, согласился.

Новая посуда смотрелась на его убогой кухне как королева в парадном облачении, застигнутая посреди помойки. И все равно Георгия радовали новые чашки, белые тарелки, блестящие приборы – он вдруг ощутил, что все в его руках. Ему уже никто не мешает жить так, как вздумается, быть тем, кем он хочет, и глупо запираться в доме, словно нет жизни за окном.

Достав следующую партию мешков, Георгий направился в спальню отца. Он не входил сюда со дня его смерти, когда искал в шкафу выходной костюм – для погребения. С тех пор шкаф так и стоял с вывороченным нутром, и Георгий принялся складывать в мешок отцовскую обувь и белье.

Комната была настолько грязной, что Георгий с трудом подавил в себе желание надеть перчатки. Он не какой-то нервный микробофоб, просто нужно навести порядок в квартире. И то, что на обоях толстый слой осевшего желтыми грязными пятнами никотина, смешанного с пылью и грязью, от вида которого Георгия начинает тошнить, подтверждает правильность его намерений.

Любая дорога начинается с первого шага, и вчера он его сделал.

Что-то загремело, когда Георгий передвинул обувную коробку, и он открыл ее. Там лежали старые отцовские штиблеты – лакированные, купленные непонятно для какого случая, – а между ними расположилась продолговатая жестяная коробка. Георгий открыл крышку.

В коробке оказался конверт с фотографиями, а также обручальные кольца – видимо, принадлежавшие его родителям.

Георгий помнил, как тосковал по матери, когда та внезапно исчезла из их жизни, как плакал, прижимая к себе подаренного ею зайца, и как злился отец на вопросы о том, когда же мама вернется. В какой-то момент Георгий понял, что она не вернется никогда. Она бросила его, и Георгий не понимал, что же он сделал не так. Он очень злился на отца, потому что тот наверняка что-то не так сделал. Когда родители находились дома одновременно, они постоянно кричали друг на друга… и конечно, маме это надоело, она исчезла и больше не появлялась.

Иногда Георгий думал о том, что надо бы ее найти, ведь сейчас он взрослый, а отца больше нет. И найти можно, наверное, хотя бы просто для того, чтобы спросить, почему она его оставила. Забрала свои платья из шкафа и флакончики с крышки трюмо, а своего сына почему-то оставила с отцом, зная при этом, какой он. Но потом приходило понимание, что он-то всю жизнь живет здесь, и если бы мать хотела его увидеть, ей стоило всего лишь позвонить в дверь, а если она до сих пор этого не сделала, значит, ей это не нужно. Ну, а навязываться Георгий не собирался.

Он уже не помнил ее лица.

А теперь вдруг эта коробка с фотографиями и фамильными, можно сказать, драгоценностями.

Как так вышло, что мать забрала все вещи, а свое кольцо оставила? Ведь много лет отец злобно ворчал, что она, дескать, так лихо смотала удочки, что даже две баночки икры, припасенные на Новый год, из холодильника утащила. Его отчего-то больше всего злила пропажа этой злосчастной икры, и Георгий тоже злился – икру забрала, а его оставила!

Но как же теперь это понимать? Икру забрала, флакончики свои тоже, а золотое кольцо бросила?

А ведь спросить уже не у кого.

Георгий открыл конверт.

С фотографий смотрели смеющиеся лица, он едва узнал отца: не видел его таким никогда, а эта девушка рядом… это же мама! Где-то в недрах памяти Георгий хранил воспоминания, он узнал ее сразу и вглядывался, вспоминая это забытое, но такое любимое лицо.

Почему она оставила его?

Вот он совсем маленький, мама прижимает его к себе, но отец уже узнаваем – угрюмый мизантроп, вертикальные морщины проступили на его молодом лице.

Георгий принялся разбирать шкаф более тщательно. Теперь он не сгребал все в кучу, а рассматривал каждую вещь, проверял карманы. В старом пиджаке отца обнаружилась какая-то мелочь, вышедшая из употребления, небольшая пластиковая расческа и почтовая открытка, согнутая вдвое. Георгий развернул ее.

Это была простая открытка – из тех, что граждане посылают друг другу из путешествий.

Открытка была от матери. Она писала, что добралась отлично, погода стоит хорошая и очень жаль, что отец не может приехать. Судя по штампу, открытка была послана еще до рождения Георгия – видимо, мать ездила в какой-то южный санаторий, на лицевой части имелось изображение белого строения в окружении пальм.

Георгий впервые видел почерк матери – как у примерной ученицы, коротенький текст написан без ошибок и помарок.

Дальнейшие поиски ничего не дали, в шкафу больше не нашлось ничего, что было бы необычным. Георгий упаковал прокуренный хлам в мешки и выглянул в окно – на улице уже стемнело. Он вытащил мешки на улицу и прислонил их к мусорному баку.

– Давно надо было это сделать.

Вскорости к бакам отправились пыльные ковры, дорожка из коридора, шторы и мебель – та, которую Георгий смог вынести сам.

Квартира выглядела пустой, ощущалась гулкой и запущенной. Обои выцвели, и особенно ясно стало, что она давно не ремонтировалась, когда обнажился пол – под коврами он сохранил свой первозданный цвет и матовый блеск, а вот в тех местах, где их не имелось, он был выцветшим и поцарапанным.

– Завтра надо нанять кого-то для ремонта. – Георгий оглядел будущий фронт работ. – И остальную мебель вынести… тоже придется кого-то нанять.

Обои кое-где уже отклеились, и Георгию казалось, что они скоро упадут под собственным весом. В тусклом свете пыльных лампочек картина разрухи была удручающей. Он снова вернулся в отцовскую спальню. Можно было разобрать старый шкаф и выбросить его по частям. Георгий отодвинул его от стены, и обнажился участок невыгоревших обоев. Он пожал плечами – эти обои даже новые были уродскими, такое впечатление, что взяли первые попавшиеся. Причем наклеили сикось-накось, верхняя часть буквально держалась стенкой шкафа.

Георгий отодвинул шкаф еще дальше и принялся за работу.

Его мир изменился сегодня, а это значит, надо менять все вокруг. Георгий решил, что в данном случае неплохо начать с себя.