Училка и миллионер

Машина снимается с места и догоняет меня, окно со стороны пассажира опускается, и я вижу Макарского.

— Садись, Катюш, — улыбается.

Нерешительно вздохнув, я сжимаю и разжимаю онемевшие пальцы, а потом всё же открываю дверь автомобиля и сажусь в салон.

— Привет, солнышко, — Костя наклоняется, чтобы поцеловать меня, но я опускаю лицо, и он проходится губами только по щеке.

— Привет, — бормочу, глядя на свои руки.

— Не понял?

— Мы возле школы. Это не очень удобно, дети же.

Как раз закончился седьмой урок, и по школьной аллее к воротам устремился поток учеников. Мне бы не очень хотелось, чтобы они видели, как их учительница милуется в дорогущей иномарке с мужчиной. И уж тем более, чтобы сняли на телефон.

— Ладно, — пожимает плечами и выезжает на дорогу, встраиваясь в ряд машин.

Я тоже молча смотрю на дорогу. Несмотря на тепло в салоне, приятный запах и удобное кресло, я чувствую себя неуютно. И сердце в груди отбивает ритм слишком быстро.

— Куда мы едем? — спрашиваю, когда Костя сворачивает в противоположную от моего дома сторону, направляя машину в сторону первой продольной дороги.

— Ко мне.

— Зачем? — смотрю на него удивлённо.

— Что за глупый вопрос, Катя? — поднимает брови, глядя на меня, будто я сказала что-то не то. — Поедим роллы, поболтаем, а потом разберёмся с твоей девственностью. Ты ведь любишь роллы?

Я просто теряю дар речи. Хотя, конечно, это Макарский, и удивляться тут нечему.

— Ты жутко беспардонный.

— А ты зануда. Не всегда, конечно, но когда выходишь из своей школы — точно.

Спорить с ним сейчас бесполезно, тем более я сказать собираюсь совсем другое. То, над чем думала эти три дня после возвращения из Москвы.

— Костя, отвези меня домой, — говорю как можно ровнее и спокойнее.

— Нет, — отвечает он так же спокойно, продолжая неотрывно следить за дорогой.

— Нет? — теперь уже я спрашиваю удивлённо, повернувшись к нему.

— Именно, Катерина. Так, блядь, и знал, что ты себе за эти три дня какой-то хуйни напридумываешь.

— Это не хуйня! Это логика, Макарский, — сначала взвинчиваюсь, но усилием воли беру себя в руки.

Нужно говорить спокойно. Так будет правильно. Я думала над всем тем, что случилось в Москве, и поняла, что нужно прекратить сейчас. Мы не подходим друг друг. Он мне не подходит.

Он нахальный, бесцеремонный, бесстыжий. Слишком пошлый. И, как бы я ни пыталась закрыть глаза, что бы он не утверждал, мы находимся на слишком разных социальных уровнях. Его возможности намного шире моих, желания намного откровеннее, а мысли испорченнее. Да, именно. Костя слишком испорчен для меня.

И слишком привлекателен. А вот это и есть наибольшая опасность. Потерять с ним голову легко, это я уже ощутила на себе, а вот собирать себя по кускам будет ой как сложно, когда он наиграется. А он наиграется. Потому что пресыщен жизнью, деньгами, сексом. Такие люди редко ценят простоту. Они загораются, удовлетворяются, а потом, когда интерес гаснет, перешагивают и идут дальше.

Поэтому я приняла решение, много думав в эти дни. Нам не стоит заходить ещё дальше. Всё и так уже пересекло черту. И то, что решение это далось мне с болью, уже говорит, что я влипла слишком сильно.

— То, что произошло между нами в отеле, было ошибкой. Я не могу. Не хочу, — последние слова обдирают горло, потому что это ложь. Но я поднимаю глаза на Макарского и смотрю твёрдо. — Отвези меня домой.

Мы как раз стоим на светофоре. Костя поворачивается ко мне, и от его взгляда у меня запирает дыхание. Он злится. Я вижу, как на скулах натягиваются желваки, а пальцы крепче сжимают руль. В глазах вспыхивает огонь, но он его гасит, сморгнув.

Хватаюсь за ремень безопасности на плече, испугавшись, когда Макарский резко выворачивает руль, ныряя из стоящей вереницы машин на боковую дорогу между домами. От страха вся подбираюсь, но молчу. И вот через пять минут петляния дворами, мы резко тормозим у моего подъезда.

— Выходи, Катя, — говорит холодно, но я чувствую в его голосе сдерживаемую злость.

— Мне жаль…

— Выходи. У тебя два дня для того, чтобы развеять эту дурь в твоей голове про “мы друг другу не подходим”. Считай, что это я такой хороший и не давлю. А потом я приеду, мы нормально потрахаемся и будем встречаться. И даже не пытайся меня наебать, что тебе самой этого не хочется.

Его грубость обижает. Вместо того, чтобы ответить, понимаю, что если скажу хоть слово, то голос дрогнет, и я попросту расплачусь. Горло сдавливает, а глаза начинает щипать.

Я молча отстёгиваю ремень безопасности, толкаю дверь и выскакиваю на улицу. Быстрым шагом иду в подъезд, не оборачиваясь.

Ну и козёл ты, Макарский.

Хрен тебе, мистер Орешек.

Забегаю домой, хлопнув дверь так громко, что у соседей пискляво начитает лаять их той-терьер. Зашвыриваю сумку под стул в прихожей, нервно сдёргиваю с себя пальто и стаскиваю сапоги.


Подумать только, что он себе позволяет!

Приедет он. Потрахаемся!

Мозги себе сам трахай, Макарский.

Застываю посреди коридора, прикрыв глаза. Я злюсь. Нет, я в ярости.

О каких отношениях может идти речь, если он не даёт мне принимать решения? Захотел — сам решил. Куда мы поедем, что будем делать, когда он приедет. И даже то, чего хочется мне!

А ведь мне… хочется. Это и злит. То, что он знает, что всё понимает, а глупая девочка во мне радуется этим его словам. Дура.

Хочется дать себе пощёчину. Да посильнее. Но я резко выдыхаю и иду в душ. Нужно заниматься чем-то, чтобы этот шквал эмоций поутих.

Делаю воду едва тёплой, чтобы тело успокоилось и перестало гореть, но как на зло, когда я начинаю намыливаться, в памяти всплывают картины из той ночи. Как целовал, как прикасался, как говорил свои пошлости. И это злит ещё больше.

Зажмуриваюсь со злости и мотаю головой, пытаясь вытрясти дурацкие картинки из головы, выворачиваю кран холодной воды и аж задыхаюсь от ощущений.

Выхожу, замотавшись в тёплый халат, а тут и звонок в двери. Только бы это не Макарский надумал не ждать выделенные мне с барского плеча два дня.

Но, слава Богу, это Карина. Уставшая, вымотанная, с бутылкой вина в руках. Мы встречаемся взглядами из-подо лба и понимаем друг друга без слов.

Я достаю из холодильника сыр, колбасу и фрукты. Хотелось супа, но и вино отлично подойдёт.

— Может, роллы закажем? — спрашивает Карина, устало опускаясь на стул в кухне.

— Нет! — отрезаю слишком резко и громко. — Никаких роллов.

Подруга смотрит с удивлением, но вопросов не задаёт. После первого бокала спросит.

Карина от супа и яичницы отказывается. Распускает свой густой рыжий пучок, распотрошив волосы пальцами и разбросав их по спине и плечам. Шикарные у неё волосы — ярко-рыжие, кудрявые, густые, блестящие. Я по-доброму прямо завидую. Мне такую длину не удаётся отрастить, максимум — до середины лопаток, а потом начинают сечься и ломаться, так что я обычно ношу каре.

Она достаёт из шкафчика бокалы, пока я расставляю на столе тарелки с нарезками, откапывает в ящике штопор. Я не умею ни шампанское открывать, ни вино, а вот Карина делает это мастерски, хоть пальчики у неё истинной леди — тонкие, длинные.

Чокаемся наполненными до середины бокалами и отпиваем по паре глотков.

— Пиздец, — резюмирует Карина.

— Угу, — подтверждаю.

Обе выдыхаем.

— Ты первая, — говорю ей.

— Нет, ты. Я видела тачку Орешка под школой, а теперь ты дома и злая, так что уступаю.

Нужно выговориться. Хорошо, когда есть подруга, которая выслушает, поддержит, не осудит и не станет сплетничать за спиной. В Карине я уверена.

Я выкладываю как есть. Что было, хоть и без деталей, что думаю, что чувствую и что решила. Подруга поджимает губы, когда заканчиваю рассказ, и качает головой.

— Не знаю, Катюха. Мужик въедливый этот Орешек, не отвалит он от тебя, тем более почуял вкус крови — что тебе самой хочется с ним быть. Такие, как он, насквозь видят женщин. А ты сама-то уверена, что стоит тормозить?

— Я не знаю, — роняю лицо в ладони. — Карина, ты же сама всё понимаешь. У него просто спортивный интерес, а я потом что делать буду? Какими нитками душу латать?

— Боже, Катюшка, — участливо говорит Карина и трогает меня за плечо. — Ты уже вляпалась в него?

— Не знаю… — качаю головой. — Надеялась, что нет. А вот сегодня увидела, и внутри всё задрожало, понимаешь? Завибрировало, заболело… Не хочу я влюбляться в такого, как Костя.

Карина подливает ещё нам в бокалы и подвигает мой ближе ко мне. Молчит сосредоточенно несколько секунд.

— Кать, — говорит неуверенно, — ну а с чего ты решила, что спортивный интерес? Ну всякое же бывает. Орешек, конечно, не пай-мальчик, но ведь не факт, что он тебя хочет чисто для коллекции.

— Проверять это слишком рискованно для меня, Карин.

— Ты и правда трусишка, Зайченко, — приобнимает меня за плечо подруга.

Да, трусиха. Такая вот я есть. Не могу я как Каринка, меня бы измена мужа сломала, а она держится, хоть и болит у неё.

Бутылку мы решаем не допивать. Усталость и нервы и после одного бокала дают знать о себе, и я чувствую, что язык во рту уже мешается и цепляется за зубы при разговоре.

Карина тоже делится переживаниями. Опять вот Коля звонил ей, о встрече просил, настаивал. Кроме того, в школу приходил, оказывается. Стыдно было, что проходу не давал, и коллеги видели это.

— Знаешь, мне надоело, — Каринка отбрасывает своё золотое руно за плечи. — Пошёл он, мудак. Не понимает по-хорошему, сделаем по плохому.