Убить пересмешника
Часть 7 из 60 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мне надоела роль Тома Роувера: он посреди кино вдруг теряет память, и больше про него ничего не сказано, только в самом конце его находят где-то на Аляске.
– Придумай что-нибудь новое, Джим, – сказала я.
– Надоело мне придумывать.
Каникулы только начались, а нам уже все надоело. Какое же у нас получится лето?
Мы поплелись в палисадник, Дилл выглянул на улицу и уставился на мрачный дом Рэдли.
– Я… чую… смерть, – сказал он.
Я прикрикнула на него, но он стоял на своем:
– Правда чую.
– Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать?
– Нет, не так: я понюхаю – и знаю, умрет этот человек или нет. Меня одна старушка научила. – Дилл вытянул шею и понюхал меня. – Джин… Луиза… Финч, – сказал он с расстановкой, – ты умрешь через три дня.
– Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам…
– Хватит тебе, – заворчал Джим. – Можно подумать, что ты веришь в жар-пар.
– А то, может, ты не веришь, – сказала я.
– Что это за жар-пар? – спросил Дилл.
– Знаешь, как бывает – идешь вечером по дороге, кругом никого нет, и вдруг попадаешь в жаркое место, – стал объяснять Джим. – Жар-пар – это если человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам будешь такой, будешь шататься по ночам и высасывать дух из живых людей…
– А как же его обойти?
– Никак не обойдешь, – сказал Джим. – Иногда он возьмет да и загородит всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши». Тогда он не обвернется вокруг тебя и…
– Не верь ему, Дилл, – сказала я. – Кэлпурния говорит, это все просто негритянские сказки.
Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только:
– Так что ж, будем мы сегодня играть или нет?
– Давайте кататься в колесе, – предложила я.
Джим вздохнул.
– Ты же знаешь, мне в него уже не влезть.
– Будешь толкать.
Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и прикатила в палисадник.
– Чур, я первая, – сказала я.
Дилл сказал – лучше он будет первый, ведь он только приехал.
Джим рассудил нас: я буду первая, а Дилл покатается подольше, и я свернулась клубком внутри покрышки.
До последней минуты я не догадывалась, что Джим разозлился, как это я заспорила с ним про жар-пар, и только и ждал случая мне отплатить. Он толкнул колесо изо всей силы, и оно понеслось по тротуару. Земля, небо, дома в бешеном круговороте слились у меня перед глазами, в ушах шумело, я задыхалась. Высвободить руки и затормозить я не могла, они у меня были прижаты коленками к груди. Оставалась одна надежда, может, Джим обгонит меня или колесо запнется о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала – Джим с криком мчится вдогонку.
Колесо наскочило на кучу щебня, свернуло вбок, перекатилось через дорогу, с размаху стукнулось обо что-то, и я вылетела на мостовую, как пробка из бутылки. Меня тошнило, голова кружилась; лежа на асфальте, я затрясла головой, хлопнула ладонями по ушам, чтоб все стихло и стало на место, и услыхала крик Джима:
– Беги, Глазастик! Скорей!
Я подняла голову – передо мной было крыльцо Рэдли. Я так и застыла.
– Вставай скорей! – вопил Джим. – Чего ты там застряла?
Уж не знаю, как я встала, ноги подкашивались.
– Колесо захвати! – орал Джим. – Тащи его сюда. Ошалела ты, что ли?
Наконец я вышла из оцепенения и кинулась к ним, хоть у меня и дрожали коленки.
– А колесо?! – закричал Джим.
– Сам бери! – крикнула я в ответ.
Джим сразу замолчал.
– Поди да возьми, оно прямо за воротами. В тот раз ты даже стену тронул, помнишь?
Джим с яростью посмотрел на меня, но вывернуться не мог, побежал по тротуару, замешкался в воротах, потом ринулся во двор и вернулся с колесом.
– Видала? – Он смотрел презрительно и торжествующе. – Раз-два – и готово. Ей-богу, Глазастик, ты иногда ведешь себя, как самая настоящая девчонка, даже противно.
Он кое-чего не знал, но я решила – не скажу.
В дверях появилась Кэлпурния и закричала:
– Лимонад пить! Идите скорей в тень, пока не изжарились живьем!
Летом так было заведено: когда солнце поднимется высоко, пить лимонад. Кэлпурния вынесла на веранду кувшин и три стакана и пошла заниматься своими делами. Я не особенно огорчалась, что Джим на меня злится. Выпьет лимонаду – и подобреет.
Джим проглотил залпом второй стакан и хлопнул себя по животу.
– Придумал! – объявил он. – Играем в новую игру, такой еще не бывало!
– Во что? – спросил Дилл.
– В Страшилу Рэдли.
Иногда я видела Джима насквозь: он придумал это, чтоб доказать мне, что он никаких Рэдли не боится, он храбрый герой, а я трусиха.
– В Страшилу Рэдли? Это как? – спросил Дилл.
Джим сказал:
– Глазастик будет миссис Рэдли…
– Это мы еще посмотрим, – начала я. – Во-первых…
– Ты чего? – сказал Дилл. – До сих пор боишься?
– А может, он выйдет ночью, когда мы все спим… – сказала я.
Джим зашипел на меня:
– Откуда ему знать, во что мы играем? И вообще его там, наверно, уже нет. Он умер сто лет назад, и они его запихали в каминную трубу.
– Давай с тобой играть, а Глазастик, если боится, пускай смотрит, – сказал Джиму Дилл.
Я прекрасно знала, что Страшила Рэдли сидит у себя дома, но доказать не могла, приходилось держать язык за зубами, а то опять скажут – я верю в жар-пар, а я среди бела дня про него и не думаю.
Джим распределил роли: я – миссис Рэдли, мое дело выходить и подметать крыльцо. Дилл – старик Рэдли: он ходит взад-вперед по тротуару, а когда Джим с ним заговорит, он в ответ только кашляет. Джим, конечно, сам Страшила, он прячется под парадным крыльцом и время от времени визжит и воет.
Лето шло своим чередом, и наша игра тоже. Мы ее отделывали и шлифовали, придумывали все новые диалоги и сюжетные повороты и наконец сочинили настоящую пьеску, которую разыгрывали каждый день на новый лад.
Дилл получался злодеем из злодеев: он всегда вживался в любую характерную роль и в решающие минуты, если надо, даже становился выше ростом. Он не уступал самым худшим своим героям, а это были отпетые разбойники и варвары. Я без особой охоты исполняла все женские роли. На мой взгляд, это представление было куда скучнее Тарзана, и все лето меня не оставляла тревога, хоть Джим и уверял, что Страшила Рэдли давно умер и ничего со мной не случится, ведь целый день и он, и Кэлпурния под боком, а ночью и Аттикус дома.
Джим родился героем.
Обрывки сплетен и слухов, издавна повторявшихся в нашем квартале, мы связали в настоящую драму: миссис Рэдли когда-то была красавицей, но потом вышла замуж за мистера Рэдли и потеряла все свои деньги. Она потеряла также почти все зубы, волосы и указательный палец правой руки (это присочинил Дилл: однажды ночью, когда Страшиле не удалось поймать на обед ни одной белки и кошки, он отгрыз у матери палец); целыми днями она сидит в гостиной и плачет, а Страшила строгает ножом столы и стулья, и когда-нибудь в доме совсем не останется мебели, одни только стружки.
Потом мы все трое изображали мальчишек, попавшихся в хулиганстве; я для разнообразия играла роль судьи; Дилл уводил Джима, заталкивал его под крыльцо и тыкал в него шваброй. По ходу дела Джим вновь появлялся – уже в роли шерифа, толпы горожан или мисс Стивени Кроуфорд, которая могла порассказать про семейство Рэдли больше всех в Мейкомбе.
Когда наступал черед коронного номера Страшилы, Джим прокрадывался в дом, улучив минуту, тайком от Кэлпурнии хватал из ящика швейной машины ножницы, возвращался на веранду, садился на качели и начинал резать газету. Дилл шел мимо и кашлял в сторону Джима, и Джим делал вид, что вонзает ножницы ему в бедро. С того места, где стояла я, все это вполне можно было принять за чистую монету.
Каждый день, когда мистер Натан Рэдли проходил мимо, направляясь, по обыкновению, в центр города, мы замолкали на полуслове и не двигались, пока он не скрывался из виду. Что бы он с нами сделал, если б заподозрил?.. Стоило появиться любому из соседей, и мы прерывали игру, но один раз я увидела – стоит напротив мисс Моди Эткинсон с садовыми ножницами в руках и, позабыв про недостриженную живую изгородь, смотрит на нас во все глаза.
Однажды мы уж очень увлеклись, разыгрывая главу двадцать пятую тома второго нашего романа «Одно семейство», и не заметили, как вернулся к завтраку Аттикус – он стоял на тротуаре, похлопывал себя по колену свернутым в трубку журналом и смотрел на нас. Солнце поднялось высоко, был уже полдень.
– Что это у вас за игра? – спросил Аттикус.
– Ничего, – сказал Джим.
По его уклончивому ответу я догадалась, что наша игра – секрет, и не стала вмешиваться.
– А для чего тебе ножницы? И почему ты рвешь газету? Если это сегодняшняя, я тебя выдеру.
– Ничего.
– Придумай что-нибудь новое, Джим, – сказала я.
– Надоело мне придумывать.
Каникулы только начались, а нам уже все надоело. Какое же у нас получится лето?
Мы поплелись в палисадник, Дилл выглянул на улицу и уставился на мрачный дом Рэдли.
– Я… чую… смерть, – сказал он.
Я прикрикнула на него, но он стоял на своем:
– Правда чую.
– Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать?
– Нет, не так: я понюхаю – и знаю, умрет этот человек или нет. Меня одна старушка научила. – Дилл вытянул шею и понюхал меня. – Джин… Луиза… Финч, – сказал он с расстановкой, – ты умрешь через три дня.
– Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам…
– Хватит тебе, – заворчал Джим. – Можно подумать, что ты веришь в жар-пар.
– А то, может, ты не веришь, – сказала я.
– Что это за жар-пар? – спросил Дилл.
– Знаешь, как бывает – идешь вечером по дороге, кругом никого нет, и вдруг попадаешь в жаркое место, – стал объяснять Джим. – Жар-пар – это если человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам будешь такой, будешь шататься по ночам и высасывать дух из живых людей…
– А как же его обойти?
– Никак не обойдешь, – сказал Джим. – Иногда он возьмет да и загородит всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши». Тогда он не обвернется вокруг тебя и…
– Не верь ему, Дилл, – сказала я. – Кэлпурния говорит, это все просто негритянские сказки.
Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только:
– Так что ж, будем мы сегодня играть или нет?
– Давайте кататься в колесе, – предложила я.
Джим вздохнул.
– Ты же знаешь, мне в него уже не влезть.
– Будешь толкать.
Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и прикатила в палисадник.
– Чур, я первая, – сказала я.
Дилл сказал – лучше он будет первый, ведь он только приехал.
Джим рассудил нас: я буду первая, а Дилл покатается подольше, и я свернулась клубком внутри покрышки.
До последней минуты я не догадывалась, что Джим разозлился, как это я заспорила с ним про жар-пар, и только и ждал случая мне отплатить. Он толкнул колесо изо всей силы, и оно понеслось по тротуару. Земля, небо, дома в бешеном круговороте слились у меня перед глазами, в ушах шумело, я задыхалась. Высвободить руки и затормозить я не могла, они у меня были прижаты коленками к груди. Оставалась одна надежда, может, Джим обгонит меня или колесо запнется о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала – Джим с криком мчится вдогонку.
Колесо наскочило на кучу щебня, свернуло вбок, перекатилось через дорогу, с размаху стукнулось обо что-то, и я вылетела на мостовую, как пробка из бутылки. Меня тошнило, голова кружилась; лежа на асфальте, я затрясла головой, хлопнула ладонями по ушам, чтоб все стихло и стало на место, и услыхала крик Джима:
– Беги, Глазастик! Скорей!
Я подняла голову – передо мной было крыльцо Рэдли. Я так и застыла.
– Вставай скорей! – вопил Джим. – Чего ты там застряла?
Уж не знаю, как я встала, ноги подкашивались.
– Колесо захвати! – орал Джим. – Тащи его сюда. Ошалела ты, что ли?
Наконец я вышла из оцепенения и кинулась к ним, хоть у меня и дрожали коленки.
– А колесо?! – закричал Джим.
– Сам бери! – крикнула я в ответ.
Джим сразу замолчал.
– Поди да возьми, оно прямо за воротами. В тот раз ты даже стену тронул, помнишь?
Джим с яростью посмотрел на меня, но вывернуться не мог, побежал по тротуару, замешкался в воротах, потом ринулся во двор и вернулся с колесом.
– Видала? – Он смотрел презрительно и торжествующе. – Раз-два – и готово. Ей-богу, Глазастик, ты иногда ведешь себя, как самая настоящая девчонка, даже противно.
Он кое-чего не знал, но я решила – не скажу.
В дверях появилась Кэлпурния и закричала:
– Лимонад пить! Идите скорей в тень, пока не изжарились живьем!
Летом так было заведено: когда солнце поднимется высоко, пить лимонад. Кэлпурния вынесла на веранду кувшин и три стакана и пошла заниматься своими делами. Я не особенно огорчалась, что Джим на меня злится. Выпьет лимонаду – и подобреет.
Джим проглотил залпом второй стакан и хлопнул себя по животу.
– Придумал! – объявил он. – Играем в новую игру, такой еще не бывало!
– Во что? – спросил Дилл.
– В Страшилу Рэдли.
Иногда я видела Джима насквозь: он придумал это, чтоб доказать мне, что он никаких Рэдли не боится, он храбрый герой, а я трусиха.
– В Страшилу Рэдли? Это как? – спросил Дилл.
Джим сказал:
– Глазастик будет миссис Рэдли…
– Это мы еще посмотрим, – начала я. – Во-первых…
– Ты чего? – сказал Дилл. – До сих пор боишься?
– А может, он выйдет ночью, когда мы все спим… – сказала я.
Джим зашипел на меня:
– Откуда ему знать, во что мы играем? И вообще его там, наверно, уже нет. Он умер сто лет назад, и они его запихали в каминную трубу.
– Давай с тобой играть, а Глазастик, если боится, пускай смотрит, – сказал Джиму Дилл.
Я прекрасно знала, что Страшила Рэдли сидит у себя дома, но доказать не могла, приходилось держать язык за зубами, а то опять скажут – я верю в жар-пар, а я среди бела дня про него и не думаю.
Джим распределил роли: я – миссис Рэдли, мое дело выходить и подметать крыльцо. Дилл – старик Рэдли: он ходит взад-вперед по тротуару, а когда Джим с ним заговорит, он в ответ только кашляет. Джим, конечно, сам Страшила, он прячется под парадным крыльцом и время от времени визжит и воет.
Лето шло своим чередом, и наша игра тоже. Мы ее отделывали и шлифовали, придумывали все новые диалоги и сюжетные повороты и наконец сочинили настоящую пьеску, которую разыгрывали каждый день на новый лад.
Дилл получался злодеем из злодеев: он всегда вживался в любую характерную роль и в решающие минуты, если надо, даже становился выше ростом. Он не уступал самым худшим своим героям, а это были отпетые разбойники и варвары. Я без особой охоты исполняла все женские роли. На мой взгляд, это представление было куда скучнее Тарзана, и все лето меня не оставляла тревога, хоть Джим и уверял, что Страшила Рэдли давно умер и ничего со мной не случится, ведь целый день и он, и Кэлпурния под боком, а ночью и Аттикус дома.
Джим родился героем.
Обрывки сплетен и слухов, издавна повторявшихся в нашем квартале, мы связали в настоящую драму: миссис Рэдли когда-то была красавицей, но потом вышла замуж за мистера Рэдли и потеряла все свои деньги. Она потеряла также почти все зубы, волосы и указательный палец правой руки (это присочинил Дилл: однажды ночью, когда Страшиле не удалось поймать на обед ни одной белки и кошки, он отгрыз у матери палец); целыми днями она сидит в гостиной и плачет, а Страшила строгает ножом столы и стулья, и когда-нибудь в доме совсем не останется мебели, одни только стружки.
Потом мы все трое изображали мальчишек, попавшихся в хулиганстве; я для разнообразия играла роль судьи; Дилл уводил Джима, заталкивал его под крыльцо и тыкал в него шваброй. По ходу дела Джим вновь появлялся – уже в роли шерифа, толпы горожан или мисс Стивени Кроуфорд, которая могла порассказать про семейство Рэдли больше всех в Мейкомбе.
Когда наступал черед коронного номера Страшилы, Джим прокрадывался в дом, улучив минуту, тайком от Кэлпурнии хватал из ящика швейной машины ножницы, возвращался на веранду, садился на качели и начинал резать газету. Дилл шел мимо и кашлял в сторону Джима, и Джим делал вид, что вонзает ножницы ему в бедро. С того места, где стояла я, все это вполне можно было принять за чистую монету.
Каждый день, когда мистер Натан Рэдли проходил мимо, направляясь, по обыкновению, в центр города, мы замолкали на полуслове и не двигались, пока он не скрывался из виду. Что бы он с нами сделал, если б заподозрил?.. Стоило появиться любому из соседей, и мы прерывали игру, но один раз я увидела – стоит напротив мисс Моди Эткинсон с садовыми ножницами в руках и, позабыв про недостриженную живую изгородь, смотрит на нас во все глаза.
Однажды мы уж очень увлеклись, разыгрывая главу двадцать пятую тома второго нашего романа «Одно семейство», и не заметили, как вернулся к завтраку Аттикус – он стоял на тротуаре, похлопывал себя по колену свернутым в трубку журналом и смотрел на нас. Солнце поднялось высоко, был уже полдень.
– Что это у вас за игра? – спросил Аттикус.
– Ничего, – сказал Джим.
По его уклончивому ответу я догадалась, что наша игра – секрет, и не стала вмешиваться.
– А для чего тебе ножницы? И почему ты рвешь газету? Если это сегодняшняя, я тебя выдеру.
– Ничего.