Убить пересмешника

– Не горюй, Джим. В жизни все не так плохо, как кажется.

Когда дома, не на улице, мисс Моди собиралась произнести длинную речь, она упиралась ладонями в колени и языком поправляла вставные зубы. Так она сделала и сейчас, а мы сидели и ждали.

– Вот что я хочу вам сказать: есть на свете люди, которые для того и родились, чтобы делать за нас самую неблагодарную работу. Ваш отец тоже такой.

– Ладно уж, – безнадежным голосом сказал Джим.

– Никаких «ладно уж», сэр, – сказала мисс Моди. – Ты еще недостаточно взрослый, чтоб уразуметь мои слова.

Джим уставился на свой недоеденный пирог.

– Чувствуешь себя как гусеница в коконе, вот что, – сказал он. – Будто спал спеленатый в теплом углу и ветерок ни разу на тебя не подул. Я всегда думал, мейкомбцы самые лучшие люди на свете, по крайней мере с виду-то они такие.

– Мы самые благополучные люди на свете, – сказала мисс Моди. – Не часто обстоятельства призывают нас доказать, что мы и в самом деле христиане, но уж когда это случится, у нас есть на то люди вроде Аттикуса.

Джим горько улыбнулся:

– Хорошо, если бы все в нашем округе так думали.

– Ты и не подозреваешь, как нас много.

– Разве? – Джим повысил голос. – Кто хоть чем-нибудь помог Тому Робинсону, ну кто?

– Прежде всего его друзья – цветные и люди вроде нас. Вроде судьи Тейлора, вроде мистера Гека Тейта. Перестань жевать, Джим Финч, и пошевели мозгами. Тебе не приходило в голову, что судья Тейлор не случайно назначил Аттикуса защитником Тома? Что у судьи Тейлора могли быть на это свои причины?

Вот это мысль! Если обвиняемый не мог нанять адвоката, защитником обычно назначали Максвелла Грина, самого молодого из мейкомбских адвокатов, так как ему надо было набираться опыта. И значит, Тома Робинсона должен был бы защищать Максвелл Грин.

– Подумай-ка об этом, – продолжала мисс Моди. – Это ведь не случайно. Вчера вечером я сидела на крыльце и ждала. Я все ждала вас из суда, ждала и думала: Аттикус Финч не выиграет дело, не может выиграть, но он единственный в наших краях способен заставить присяжных так долго ломать голову над таким делом. И я говорила себе – что ж, мы идем вперед… Это один только шаг, крохотный, младенческий, а все-таки шаг вперед.

– Это все разговоры… Но неужели наши просвещенные судьи и адвокаты не могут справиться с дикарями-присяжными? – пробормотал Джим. – Вот я вырасту…

– Об этом уж ты потолкуй с отцом, – сказала мисс Моди.

Мы спустились по прохладным новым ступенькам, вышли на солнце и увидели, что мистер Эйвери и мисс Стивени Кроуфорд все еще стоят и разговаривают. Они прошли по тротуару и стояли теперь у дома мисс Стивени. И к ним шла мисс Рейчел.

– А я, когда вырасту, наверно, стану клоуном, – сказал Дилл.

Мы с Джимом от удивления стали как вкопанные.

– Да, клоуном, – сказал он. – Ничего у меня с людьми не получается, я только и умею, что смеяться над ними, вот я и пойду в цирк и буду смеяться до упаду.

– Ты все перепутал, Дилл, – сказал Джим. – Сами клоуны грустные, а вот над ними все смеются.

– Ну и пусть, а я буду другой клоун. Буду стоять посреди арены и смеяться всем в лицо. Вон погляди туда, – мотнул он головой. – Это разве люди? Им только на помеле летать. Тетя Рейчел уже и летает.

Мисс Стивени и мисс Рейчел нетерпеливо махали нам. Верно сказал Дилл: настоящие ведьмы.

– О, чтоб вас! – выдохнул Джим. – А не подойти нельзя, невежливо.

Что-то случилось. Мистер Эйвери был весь красный – он так расчихался, чуть не сбил нас с ног, когда мы подошли. Мисс Стивени прямо вся тряслась, мисс Рейчел схватила Дилла за плечо.

– Иди сейчас же во двор и носа не высовывай. На улице опасно, – сказала она.

– А почему? – спросила я.

– Вы что, не слыхали? Весь город только об этом и говорит…

Тут на пороге появилась тетя Александра и позвала нас, но было уже поздно. Мисс Стивени, захлебываясь, сообщила нам, что сегодня утром мистер Боб Юэл остановил Аттикуса на углу у почты, плюнул ему в лицо и сказал – дай только срок, он еще с этим адвокатишкой расправится.





Глава 23




– Я бы предпочел, чтобы Боб Юэл не жевал табак, – только и сказал об этом Аттикус.

По словам мисс Стивени Кроуфорд, дело было так: Аттикус выходил с почты, к нему подошел мистер Юэл, обругал его, плюнул ему в лицо и погрозился убить. Мисс Стивени сказала (а когда она рассказывала это второй раз, уже выходило, будто она все видела своими глазами по дороге из бакалейной лавки) – Аттикус и бровью не повел, только вынул платок, утерся и стоял и слушал, как мистер Юэл честил его, да такими словами, что она их нипочем не повторит, скорей язык себе откусит. Мистер Юэл считался ветераном какой-то там войны, ну и разошелся, а тут еще Аттикус никак не отвечал на его брань, он тогда и говорит: что, говорит, с черномазыми лизаться не гордый, а драться гордый? Нет, сказал Аттикус, просто старый, сунул руки в карманы и пошел прочь, – рассказывала мисс Стивени. – Уж в этом Аттикусу Финчу не откажешь – он иной раз так срежет…

Но мы с Джимом выслушали все это без всякого удовольствия.


– А все-таки прежде он был самый меткий стрелок во всем округе, – сказала я. – Он мог…

– Не станет он ходить с ружьем, Глазастик, – сказал Джим. – Да у него и ружья-то нет. Ты же знаешь, он и у тюрьмы тогда без ружья сторожил. Он мне сказал: ходить с оружием – значит только набиваться, чтоб в тебя стреляли.

– Сейчас другое дело, – сказала я. – Давай попросим его, пускай у кого-нибудь одолжит ружье.

Мы попросили, и Аттикус сказал – чепуха.

Дилл сказал – нам надо взывать к доброму сердцу Аттикуса: ведь если мистер Юэл его убьет, мы помрем с голоду и еще достанемся тете Александре, и ведь, ясное дело, как только Аттикуса схоронят, она сразу уволит Кэлпурнию. Джим сказал – может, на Аттикуса подействует, если я стану реветь и кататься по полу, ведь я еще маленькая, да к тому же девочка. Это тоже не помогло.

Но потом Аттикус увидел, что мы уныло бродим вокруг дома, не едим, забросили все игры, и понял, до чего мы напуганы. Как-то вечером он принес Джиму новый футбольный журнал, Джим нехотя перелистал его и бросил. Тогда Аттикус спросил:

– Что тебя тревожит, сын?

– Мистер Юэл, – напрямик сказал Джим.

– А что случилось?

– Ничего. Мы за тебя боимся, надо, чтоб ты с ним что-то сделал.

Аттикус невесело усмехнулся:

– Что же с ним сделать? Заставить его подписать пакт о ненападении?

– Когда человек говорит, что он с тобой расправится, это не шутка.

– Он и не шутил тогда, – сказал Аттикус. – Попробуй-ка на минуту влезть в шкуру Боба Юэла, Джим. На суде я окончательно доказал, что ни одному его слову верить нельзя, если ему до этого хоть кто-нибудь верил. Ему необходимо было на ком-нибудь это выместить, такие люди иначе не могут. Что ж, если оттого, что он плюнул мне в лицо и пригрозил убить, на долю Мэйеллы досталось меньше побоев, пусть так. Должен же он был на ком-то сорвать зло, так уж лучше на мне, чем на своих ребятишках. Понимаешь?

Джим кивнул.

– Нам нечего бояться Боба Юэла, он уже отвел душу, – сказал Аттикус.

И тут вошла тетя Александра.

– Я в этом совсем не так уверена, Аттикус, – сказала она. – Такой на все пойдет, лишь бы отомстить за обиду. Ты же знаешь этих людей.

– Но что мне такого может сделать Юэл, сестра?

– Какую-нибудь гадость исподтишка, – сказала тетя Александра. – Уж не сомневайся.

– В Мейкомбе мало что можно сделать исподтишка, – возразил Аттикус.

Больше мы не боялись. Лето кончалось, и мы не теряли времени даром. Аттикус объяснил нам, что Тому Робинсону ничто не грозит, пока его дело не рассмотрят в следующей инстанции, и что его скорее всего освободят или в крайнем случае назначат новое разбирательство. А пока он на тюремной ферме, в Честерском округе, в семидесяти милях от Мейкомба. Я спросила, позволяют ли жене и детям навещать Тома, но Аттикус сказал – не позволяют.

– А что с ним будет, если апелляция не поможет? – спросила я как-то вечером.

– Тогда его посадят на электрический стул, – сказал Аттикус, – если только губернатор не смягчит приговор. Подожди волноваться, Глазастик. Мы вполне можем выиграть это дело.

Джим растянулся на диване и читал журнал «Популярная механика». Тут он поднял голову и сказал:

– Это все несправедливо. Даже если он виноват, он никого не убил. Он никого не лишил жизни.

– Ты же знаешь, по законам штата Алабама за изнасилование полагается смертная казнь, – сказал Аттикус.

– Да, сэр, но все равно присяжные не должны были присуждать его к смерти… Если уж решили, что он виновен, присудили бы двадцать лет.

– К двадцати годам, – поправил Аттикус. – Том Робинсон – цветной, Джим. Ни один состав присяжных в наших краях, разбирая подобное дело, не скажет: «Мы считаем, что ты виноват, но не очень». Тут могло быть либо оправдание, либо самый суровый приговор.

Джим помотал головой.

– Нет, это все неправильно, только я не пойму, в чем ошибка… Может, изнасилование не надо считать таким тяжким преступлением…

Аттикус уронил газету на пол. Он согласен с законом об изнасиловании, вполне согласен, но весьма опасно, когда на основании одних лишь косвенных улик прокурор требует смертного приговора и присяжные его выносят. Тут он увидел, что я тоже слушаю, и объяснил:

– Иными словами, для того чтобы человека приговорили к смерти, скажем, за убийство, требуются один или два очевидца. Надо, чтобы кто-то мог сказать: «Да, я там был, я сам видел, как он спустил курок».

– Но ведь очень многих казнили на основании косвенных улик, – возразил Джим.

– Знаю, и многие из них, вероятно, этого заслуживали… Но если нет очевидцев, всегда остается сомнение, пусть хотя бы тень сомнения. Закон называет это «допустимое сомнение», а по-моему, хотя бы тень сомнения – всегда в пользу подсудимого. Всегда остается вероятность, пусть самая малая, что он не виновен.

– Значит, опять выходит, что во всем виноваты присяжные. Тогда надо с ними покончить, – убежденно сказал Джим.

Аттикус очень старался сдержать улыбку, но не сумел.