Убить пересмешника

– Нет, держит! – закричал Фрэнсис. – Она меня не выпускает!

– Вы что, поссорились?

– Бабушка, Джин-Луиза на меня злится! – крикнул Фрэнсис.

– Поди сюда, Фрэнсис! Джин-Луиза, если я услышу от тебя еще хоть слово, я скажу отцу. Кажется, ты недавно поминала черта?

– Нет, мэм.

– А мне послышалось. Так вот, чтоб я этого больше не слышала.

Тетя Александра вечно подслушивала. Едва она ушла, Фрэнсис вышел из кухни, задрал нос и ухмыльнулся во весь рот.

– Ты со мной не шути! – заявил он.

Выбежал во двор и запрыгал там – бьет по кустикам увядшей травы, как по футбольному мячу, от меня держится подальше, только иногда обернется и усмехается. Вышел на крыльцо Джим, поглядел на нас и скрылся. Фрэнсис залез на старую мимозу, опять слез, сунул руки в карманы и стал прохаживаться по двору.

– Ха! – сказал он.

Я спросила, кого он из себя изображает – дядю Джека, что ли? Фрэнсис сказал – кажется, Джин-Луизе велено сидеть смирно и оставить его в покое.

– Я тебя не трогаю, – сказала я.

Он внимательно на меня посмотрел, решил, что меня уже утихомирили, и негромко пропел:

– Чернолюб…

На этот раз я до крови ободрала кулак о его передние зубы. Повредив левую, я стала работать правой, но недолго. Дядя Джек прижал мне локти к бокам и скомандовал:

– Смирно!

Тетя Александра хлопотала вокруг Фрэнсиса, утирала ему слезы своим платком, приглаживала ему волосы, потом потрепала по щеке. Аттикус, Джим и дядя Джимми стояли на заднем крыльце – они вышли сюда, как только Фрэнсис начал орать.

– Кто первый начал? – спросил дядя Джек.

Фрэнсис и я показали друг на друга.

– Бабушка, – провыл Фрэнсис, – она меня обозвала потаскухой и всего исколотила.

– Это правда, Глазастик? – спросил дядя Джек.

– Ясно, правда.

Дядя Джек посмотрел на меня, и лицо у него стало точь-в-точь как у тети Александры.

– Я ведь, кажется, предупреждал: если будешь бросаться такими словами, жди неприятностей. Говорил я тебе?

– Да, сэр, но…

– Так вот, ты дождалась неприятностей. Стой тут.

Я колебалась – не удрать ли? – и опоздала: рванулась бежать, но дядя Джек оказался проворнее. Вдруг у меня под самым носом очутился муравей, он с трудом тащил по траве хлебную крошку.

– До самой смерти и говорить с тобой не буду! Терпеть тебя не могу, ненавижу, чтоб тебе сдохнуть!

Кажется, все это только придало дяде Джеку решимости.

Я кинулась за утешением к Аттикусу, а он сказал – сама виновата, и вообще нам давно пора домой.

Я ни с кем не простилась, залезла на заднее сиденье, а когда приехали домой, убежала к себе и захлопнула дверь. Джим хотел мне сказать что-то хорошее – я не стала слушать.

Я осмотрела следы бедствия, – оказалось только семь или восемь красных пятен, и я стала думать, что и правда все на свете относительно, и тут в дверь постучали. Я спросила, кто там; отозвался дядя Джек.

– Уходи!

Дядя Джек сказал – если я буду так разговаривать, он опять меня выдерет, и я замолчала. Он вошел, я ушла в угол и повернулась к нему спиной.

– Глазастик, – сказал он, – ты меня все еще ненавидишь?

– Можете опять меня выдрать, сэр.

– Вот не думал, что ты такая злопамятная, – сказал он. – Я был о тебе лучшего мнения, ты ведь сама знаешь, что получила по заслугам.


– Ничего я не знаю.

– Дружок, ты не имеешь права ругать людей…

– Ты несправедливый, – сказала я, – несправедливый!

Дядя Джек высоко поднял брови.

– Несправедливый? Это почему же?

– Дядя Джек, ты хороший, и я, наверно, все равно даже теперь тебя люблю, только ты ничего не понимаешь в детях.

Дядя Джек подбоченился и посмотрел на меня сверху вниз.

– Отчего же это я ничего не понимаю в детях, мисс Джин-Луиза? Когда дети ведут себя так, как ты себя вела, тут особенно и понимать нечего. Ты дерзишь, ругаешься и дерешься…

– Почему ты меня не слушаешь? Я не собираюсь дерзить. Я только хочу объяснить тебе.

Дядя Джек сел на кровать. Сдвинул брови и посмотрел на меня:

– Ну, говори.

Я набрала побольше воздуху.

– Вот. Во-первых, ты меня не выслушал, не дал слова сказать, сразу накинулся. Когда мы с Джимом поссоримся, Аттикус не одного Джима слушает, меня тоже. А во-вторых, ты говорил – никогда не произносить такие слова, если они не аб-со-лютно необходимы. Фрэнсису аб-со-лютно необходимо было оторвать башку.

Дядя Джек почесал в затылке.

– Ну, рассказывай.

– Фрэнсис обозвал Аттикуса, вот я ему и задала.

– Как он его обозвал?

– Чернолюбом. Я не знаю толком, что это, только он так это сказал… Ты так и знай, дядя Джек, хоть убей, а не дам я ему ругать Аттикуса.

– Фрэнсис так и сказал?

– Да, сэр, и еще много всего. Что Аттикус позор всей семьи и что мы с Джимом у него одичали…

У дяди Джека стало такое лицо – я подумала, сейчас мне опять попадет. Потом он сказал:

– Ну, посмотрим – (Тут я поняла, что попадет Фрэнсису). – Вот возьму и сегодня вечером туда съезжу.

– Пожалуйста, сэр, оставьте все, как есть. Пожалуйста!

– Нет уж, ничего я так не оставлю, – сказал дядя Джек. – Пускай Александра знает. Надо же додуматься… Ну погоди, доберусь я до этого мальчишки…

– Дядя Джек, обещай мне одну вещь, ну пожалуйста! Не говори про это Аттикусу! Он… он меня один раз попросил терпеть и не злиться, что бы про него ни сказали, и… и пускай он думает – мы дрались из-за чего-нибудь еще! Дай слово, что не скажешь, ну пожалуйста!..

– Но я не желаю, чтобы Фрэнсису это так сошло…

– А ему и не сошло. Дядя Джек, может, ты мне перевяжешь руку? Еще немножко кровь идет.

– Конечно, перевяжу, малышка. С величайшим удовольствием. Нет на свете руки, которую мне так приятно перевязать. Не угодно ли пройти сюда?

Дядя Джек учтиво поклонился и пригласил меня в ванную. Он промыл и перевязал мне пальцы и все время смешно рассказывал про почтенного близорукого старичка, у которого был кот по имени Бульон и который, отправляясь в город, считал все трещинки на тротуаре.

– Ну вот и все, – сказал дядя Джек. – Настоящей леди полагается на безымянном пальце носить обручальное кольцо, а у тебя останется шрам.

– Спасибо, сэр. Дядя Джек…

– Да, мэм?

– Что такое потаскуха?

Дядя Джек опять принялся рассказывать что-то длинное про старика премьер-министра, который заседал в палате общин и во время самых бурных дебатов, когда все вокруг с ума сходили, поддувал кверху перышки, да так, что они не падали. Наверно, он старался ответить на мой вопрос, но выходило как-то непонятно.

Потом, когда мне уже полагалось спать, я спустилась вниз попить воды и из коридора услыхала – в гостиной разговаривали дядя Джек с Аттикусом.

– Я никогда не женюсь, Аттикус.

– Почему?

– Вдруг будут дети…