Убить одним словом

Судя по всему, профессор Джеймс был несколько удивлен, увидев меня у своей двери. Он спросил, не заблудился ли я. Я спросил, не рассматривал ли он применение гипотезы Райберга в неевклидовых многообразиях более чем с пятью измерениями, потому что это внезапно стало доказуемо и этот факт оказал неоценимое влияние на теорию узлов высокого порядка. И тем самым насадил его на крючок.

– Это невероятно, молодой человек. – Профессор грузно опустился на стул и откинулся на спинку, отрывая взгляд от вороха бумаг с нашими расчетами. У него была привычка дергать себя за волосы, когда он сосредоточивался, и теперь они у него торчали во все стороны.

– Николас Хэйс, говорите?

– Ник.

Он потянул себя за кончик уса.

– Не родственник же Альфреда Хэйса, разумеется?

– Сын.

– А… – Он ухватился за это, как утопающий за соломинку. – Это его неопубликованная работа? Должен сказать, я несказанно впечатлен, что вы хоть что-то в этом понимаете, Ник. Вы на первом курсе, втором?

– Вообще-то я еще не в университете. Что… э-э… подводит меня к подлинной причине моего визита. Мне хотелось бы позаимствовать ваш пропуск в библиотеку. А еще, если бы вы сообщили библиотекарям, чтобы меня ожидали, вы бы мне здорово помогли.

Мне всего-то надо было пообещать вернуться с другими работами моего отца, которые я могу отыскать, и профессор Джеймс чуть ли не силой всучил мне свой пропуск.



– Ник? – В дверь моей спальни постучали. Я оторвался от «Квантовой механики и интегралов по траекториям» Ричарда Фейнмана, величайшего из живущих экспертов по этой теме. Постучали еще раз. Мне подумалось, что стучали и до этого, просто я не обратил внимания.

– Да?

Мать открыла дверь:

– К тебе снова пришли. – В ее голосе слышалось что-то странное.

– Привет, Ник! – Миа протиснулась мимо матери, которая обосновалась на пороге, словно страж.

– Я купила шоколадные капли. Они похожи на виноград, только сделаны из шоколада и… совсем другие. – Она положила коробку на кровать.

– Эм… – моргнул я. Я всегда полагал, что она ходит в школу Элтона, но никогда напрямую не спрашивал. Школьной формы на ней не было, зато она была от головы до ног покрыта атрибутикой готов, одежда на ней была или черная, или еще более черная, вся в молниях; ее лицо было бледным, глаза подведены черным, на губах – очень темная красная помада.

– Привет.

Мать не шелохнулась с места, ее неподвижная улыбка, как и у всех британцев, свидетельствовала о крайней степени неодобрения.

– Привет, – повторил я, забыв, видимо, все остальные слова. Меня накрыло болезненным осознанием того, что я мог рукой дотянуться до моей шерстяной шапки, но надевать ее прямо сейчас было бы чересчур. Вместо этого мне пришлось смириться с тем, что Миа без купюр увидит ужасающее зрелище моей стремительно лысеющей головы.

– Привет, – сказала Миа. И затем, стоило мне подумать, что мы могли застрять в цикле обмена приветствиями вплоть до конца наших дней, она спросила: – Что читаешь?

Вместо ответа я выразительно посмотрел на мать, которая уже и так превысила социально приемлемое время нахождения на пороге минимум втрое.

– Я бы что-то выпил, мам.

Она явно не ожидала от меня обращения «мам», но виду не подала.

– Апельсиновый с…

– Чай, пожалуйста. – Я никогда раньше не просил чай.

– Конечно. – Ее улыбка заняла исходное положение. – И… Миа? Ты хотела бы чашечку… чая?

– Кофе, если вас не затруднит, – улыбнулась Миа. – С молоком и двумя кусочками сахара.

Мать удалилась. Я подождал, пока не утихли ее шаги по лестнице.

– Квантовую механику. – Я поднял в воздух книгу.

– Клево. – Миа села на постель. Ближе, чем друзья обычно садятся рядом с друзьями. Она пахла эфирным маслом пачули. Мне это нравилось.

– О чем же это?

– Ну… Обо всем, в общем-то. Это наиболее точное и полное описание вселенной, которое когда-либо существовало. А еще оно полностью чокнутое. – Я замялся. Я был уверен, что это не то, о чем надо было говорить, когда девушка приходит в гости.

– Еще более чокнутое, чем общая теория относительности? – Миа выхватила книгу из моей мертвой хватки. – Парадокс близнецов сложно переплюнуть.

Я вздохнул с облегчением. Она была одной из наших! Волшебная сила «Подземелий и драконов» притягивала людей, которые знают, как устроен мир. Какое уж теперь дело до вопросов, потерявших свою актуальность.

– Еще более странное. – Миа была права, парадокс близнецов было сложно переплюнуть. Когда Эйнштейн продемонстрировал миру, что время сделано из резины и что для одного человека оно может растягиваться, а для другого сжиматься, вплоть до того, что между ними возникнет разница в несколько лет… это было весьма странно. Но даже Эйнштейна поставила в тупик космическая странность, которую представляет собой квантовая механика.


– Я читал про многомировую интерпретацию.

Миа потянулась к коробке шоколадных конфет.

– Продолжай.

– Ну, в общем, квантовая механика – это одно сплошное сумасбродство, но каждое ее предположение сбывается с точностью до стольких знаков после запятой, сколько мы в силах вообразить. Огромное количество наших технологий основано на ней. Следовательно, нам нужно лишь проглотить это безумие.

– Именно. – Миа отправила в рот шоколадку и протянула мне коробку.

– Помогает с этим справиться то, что можно управлять сумасшествием происходящего в зависимости от того, как ты интерпретируешь теорию. Ни одно из предположений не меняется, и сумасшествие не пропадает: просто принять это безумие – это что-то вроде платы на входе в этот мир.

– И множество миров – это один из вариантов цены? Что это означает? – Она откусила половину глазури от второй капли своими маленькими белыми зубами, обнажив орех.

– Это применяется каждый раз, когда делается любой выбор. Причем не только когда ты выбираешь, скажем, остаться дома или пойти погулять, но на самом деле выбор делается всякий раз, когда есть множество вариантов исхода. И теория утверждает, что каждый раз, когда выбор сделан, вселенная расщепляется, и возникают новые вселенные, в которых происходит каждый из вероятных исходов. И эти вселенные продолжают существовать и жить своей жизнью вечно, больше никогда не пересекаясь. – Я набросал дерево в лежавшем рядом блокноте, объясняя попутно, что дерево – это наша временная линия и что в основе каждого разветвления лежит принятое решение, расщепляющее вселенную на множество новых временных линий. В мельчайших мелочах скрываются все возможные исходы, величайшее множество исходов будет расщеплено вновь новыми выборами.

– По сути, все мы – хитросплетение бесконечных исходов.

– Ух ты. – Она облизала пальцы.

– Ага. – Я оторвал взгляд от ее красных губ и попытался вернуться к ходу своих мыслей. – Например, существует вселенная, в которой Ник Хэйс всегда выбрасывает единицу на игральной кости. И триллион других, где этого не происходит. В этой единственной вселенной он, вероятно, знаменит, и его приглашают на телевидение. Но суть в том, что это всего лишь стечение вероятностей. Каждый раз, когда он подбрасывает шестигранный кубик, у него одна и та же вероятность получить единицу или любое другое число, и в пяти из шести разветвляющихся вселенных телеведущие моргают, и Ник говорит: «Но… это всегда работает… Я не понимаю…» Но в одной вселенной из шести у Ника выпадает заветная единица, и весь мир считает, что это трюк или магия.

– Ответственно заявляю, что это безумие, – кивнула Миа. – Поэтому… в одной из вселенных один из моих лотерейных билетов выиграет завтра сто тысяч фунтов?

– Ага. Вообще-то будет существовать вселенная, в которой все твои лотерейные билеты выиграют завтра приз… а саму тебя убьет упавшим на голову метеоритом.

Я даже не заметил, как мать вошла с напитками. Мы уже час, наверное, болтали или больше. Меня не волновало то, что Миа, скорее всего, пришла из жалости и что, если бы я не умирал от лейкемии, она бы на милю ко мне не приблизилась без Элтона или Джона под ручкой. Мне просто нравилось проводить с ней время.

– Пора мне. – Миа посмотрела на свои наручные часы и сдвинула челку с глаз. Она посмотрела на дверь в спальню, которую мать преднамеренно оставила распахнутой.

– Я… эм… у меня кое-что еще для тебя есть, – сказала она очень тихо и положила между нами маленький черный прямоугольник, завернутый в липкую пленку. Поначалу я подумал, что это какая-то странная шоколадная плитка.

– Это, типа, должно тебе помочь от боли и тошноты. – Она закусила губу. – Я читала об этом.

Я не был уверен на сто процентов, но, кажется, это был гашиш, и довольно большое количество.

– Я… Спасибо. Но я не…

– Я знаю, что ты не куришь, – улыбнулась она. – Тем не менее ты притворился лучше, чем Джон! – Ее улыбка стала еще шире. – Но его можно жевать. Не больше, чем столько. – Она показала ноготь своего мизинца. – Я просто подумала, что тебе может это помочь.

Я посмотрел на прямоугольник и прикрыл его рукой, когда она убрала свою.

– Спасибо.

– Без проблем. – Она встала и перед уходом стянула еще одну шоколадку. – До субботы. – Она остановилась на пороге. – Или мы все придем сюда.





6




В субботу я все-таки добрался до дома Саймона. Мать меня подвезла, что было с ее стороны очень мило, потому что я сомневаюсь, что смог бы дойти пешком. Мой третий сеанс химиотерапии оказался тяжелым. Гашиш помог, хотя из-за него матери казалось, что мне хуже, чем на самом деле. Еще из-за него мне стало сложнее концентрироваться на учебниках по квантовой механике, так что я принимал самый минимум, который позволял мне приподняться с самого дна и начать функционировать, но не «кайфовать» при этом настолько, чтобы мне уже стало все равно.

Ночь была бессонной, и я плыл по течению черного моря жалости к себе. Да почему бы и нет? Я глазел в темноту, и одна мысль цеплялась за другую. Я всегда считал, что у меня вся жизнь впереди, бесконечная череда рассветов и закатов. Десятилетие казалось вечностью, два десятилетия – и я был бы того же возраста, в котором сейчас моя мать. Но рак положил этому конец. Мое ви`дение будущего сузилось до ушка в букве «Р», сквозь которое была видна разве что следующая неделя, следующий месяц… Дотяну ли я до следующего года? Я влачил не только бремя моей болезни, но и давление делать что-то значимое каждый день, раз уж их у меня оказалось гораздо меньше, чем я ожидал, я был теперь вынужден цепляться за каждый из ускользавших сквозь мои пальцы часов.

Я сидел, позевывая, на заднем сиденье автомобиля, как ребенок, и внимательно разглядывал записку Димуса. На ней было два слова и десять чисел: «Плотнее ряды». Они были написаны кривыми заглавными буквами, как будто детским почерком. Я уже запомнил числа: 4, 17, 17, 6… и так далее. Я пытался зафиксировать их у себя в голове. Саймон мог запомнить любую последовательность чисел, едва взглянув на нее. У меня всегда были проблемы с памятью. Телефонные номера из нее ускользали. Возможно, оно и к лучшему, что друзей у меня немного. Понимание – это совсем другое дело. Я мог довольно быстро усвоить новую идею, но список чисел… это было бы тяжело даже без дозы.

На пороге меня встретила мама Саймона вместо него самого. Она помахала матери, все еще сидевшей в машине на обочине, просигнализировав ей что-то, что на универсальном материнском означало, что я в надежных руках.

– Шапка идет тебе. – Она неожиданно обняла меня и подтолкнула наверх. – Все уже пришли.

Я кое-как поднялся по ступеням. В онкологической палате я все еще был синхронизирован с болтушкой Евой. Ее продолжало рвать, как из фонтана, но между приступами она говорила, что хорошо себя чувствует, и ее тусклые каштановые волосы все еще уныло свисали с черепа. Из всех, кто там был, я, судя по всему, лидировал в гонке, кто быстрее попадет в могилу. Медсестры цыкали языком, доктора задумчиво изучали анализы крови и факторы свертываемости. Белые стены и накрахмаленные халаты перестали казаться убедительными. Их яд отравлял меня куда сильнее, чем вредил раковым клеткам в моих венах.

– Святые негодники! Это же шапочник! – Джон поднял банку колы в знак приветствия. На столе все уже было расставлено: дайсы, карты, фигурки.

– Как поживаешь, Ник? – Элтон встал, как будто я был пожилым родственником, которому могла понадобиться помощь со стулом.

– Сколько миров разбросано по вселенным, а он выбирает мой. – Миа завернула эвереттовскую многомировую интерпретацию в цитату из «Касабланки»[10] и тем самым завоевала еще большее восхищение с моей стороны.

– Ты опоздал. – Саймон не поднял глаз от листа персонажа. Я знал Саймона, можно сказать, всю мою жизнь. Он всегда был таким. Многое из того, что он чувствовал, в принципе, не было способно кристаллизоваться в таких мелочах, как слова и поступки. Вместо этого оно носилось по его черепу, все больше и больше его накручивая. Я даже сотую долю того, что творилось в его голове, представить себе не мог, но я знал о нем достаточно, чтобы мы могли быть друзьями.