У всякой драмы свой финал
Часть 41 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Андрей любовался ее изменившимися глазами, сияющим лицом. Он прошел в кухню, достал из холодильника неполную бутылку с коньяком, плеснул понемногу в бокалы и направился с ними к Еве.
Та успела наполовину раздеться, раскидав вещи по полу. Она неизменно делала так после спектаклей. Сбрасывала с себя все прямо там, где стояла и бежала в душ. Ватюшкову это нравилось. Его восторгу не было предела. Вид ее голого тела приводил Андрея в трепет.
Глядя на нее сейчас, он выдохнул:
— Ты очаровательна, красавица моя! — протянул бокал с коньяком. — За твой успех, моя красавица!
Она взяла. Коньяк в бокале качнулся. Повторила:
— За мой успех!
— За твои чудные глазки! — добавил он.
— И за мой талант в придачу! — дополнила она.
Коснувшись пальцами сперва ее груди, потом живота и красивых бедер, Андрей поправил:
— За все твои таланты, моя красавица!
Ей понравился его намек, что она талантлива не только на сцене, но и в постели, и подумалось, что кроме сказанного она талантлива вообще во всех делах. Сделала небольшой глоток из бокала.
Андрей одним глотком осушил свой.
Улыбнувшись, Ева поставила недопитый коньяк на стол, и, юркнув мимо Андрея к двери, побежала под душ.
Вернувшись в кухню, Андрей налил себе еще, медленно с удовольствием выпил. Под душем Ева была долго, Андрей за это время наливал себе дважды и с каждым глотком ощущал приливы сил.
Потом в спальне на комоде заметил фотографию, которая здесь находилась давно и примелькалась так, что он уже не обращал на нее взора. Но сейчас внимательно присмотрелся.
На фотографии была их четверка: Ева, он, Думилёва и Дорчаков. Андрей вспомнил, как появилось это фото.
Тогда Нарлинская только начинала карьеру под их опекой. Они праздновали ее дебют на сцене этого театра. Пьеса была небольшая, но вся нагрузка в пьесе лежала на плечах главной героини, которую играла Ева. Она справилась с ролью, хотя Евгения пожурила девушку за некоторые плохо сыгранные моменты. И взвалила всю вину на Дорчакова, что именно тот плохо исполнил свои обязанности, готовя Евин дебют. Антон подергался, подергался и проглотил ее выговор.
Андрею же Ева понравилась сразу, когда Евгения только ввела ее в их круг. Он мгновенно привязался к ней. Потому этот дебют для него что был, что не был. В театральных тонкостях он не разбирался. Смотреть пьесы не очень любил. Сценические постановки называл болтологией.
Однако эту пьесу, любуясь Евой, смотрел от начала до конца. Но спроси его после спектакля, о чем была пьеса и какие роли исполняли актеры, он бы не ответил. И уж тем более не мог заметить, в каких местах сфальшивила Нарлинская. Это дело знатоков. А ему было просто смешно, как можно было заметить, что десяток слов в каком-то месте не так произнесены, пропущен вздох и не сделана улыбка на лице.
Тем не менее, в общем, все были удовлетворены игрой Евы и поздравляли ее.
И тогда же Думилёва предложила сделать снимок, чтобы у Нарлинской осталась память о дебюте, чтобы она всегда видела, какой робкой и скромной была вначале. Именно таким и было лицо Евы на этой фотографии.
У Дорчакова на фото было расстроенное лицо с некоторым недовольством в глазах. Это выговор Думилёвой подпортил ему внешний вид. Антон не успел привести в порядок свою физиономию.
Евгения, как обычно, возвышалась над всеми не только благодаря росту, но и своему виду. Он показывал ее уверенность в том, что из Евы она обязательно сделает то, что хочет.
Ну а Ватюшкова лицо было блаженным. Он стоял рядом с Евой, чувствовал ее плечо и млел от ее близости.
Да, тогда Ева была скромной с печатью робости на лице. Тогда ее лицо разительно отличалось от теперешнего. Тогда она вся была сплошной застенчивостью. По крайней мере, в их глазах. Такой она предстала перед ними и такой была поначалу.
Андрей вспоминал, как она первый раз легла в его постель. Стеснялась, прикрывалась, хотя буквально тогда же он увидел, что в постели она явно не новичок и не такая уж скромница. Но именно такая она очень понравилась ему. Он прикипел к ней. Сейчас в постели она бывала еще более буйной, чем прежде. Застенчивость и скромность пускала в ход тогда, когда ей это было выгодно. Андрей все это подмечал. Да, она продолжала оставаться неотразимо-привлекательной, но при этом сильно изменилась. Если раньше ему думалось, что он изучил ее наизусть, то теперь все чаще видел совсем другую Еву, которую не знал.
В данный момент у него снова появилась крамольная мысль, что Ева может быть причастна к убийству Дорчакова. В это не верилось, по крайней мере, в это не хотелось верить. Он задумался.
А она неслышно возникла в дверях. Голая, с влажными волосами, с улыбкой на лице. Окинула его удивленным взглядом:
— Ты еще не лег, Андрей? Что ты там рассматриваешь? Фото?
Застигнутый врасплох, он кашлянул и показал рукой на снимок:
— Да. Дорчаков здесь.
— Так и что? — Ева прошла к кровати, быстро расстелила постель и легла.
— Выпал из нашей обоймы, — непонятно объяснил Андрей, тоже разделся, разбрасывая одежду так же, как она.
Уже под утро, когда, утомившись, они затихли, она, лежа на спине с закрытыми глазами, слегка пошевелила губами:
— Ты свет будешь выключать?
Но он не спешил этого делать. Ему нужен был свет, чтобы видеть ее лицо. Впрочем, свет люстры уже был не важен, ибо за окном занимался рассвет и Андрей мог наблюдать лицо девушки без потолочного освещения. Он решил задать вопрос, который мучил его, чтобы устранить точившее изнутри сомнение. И задал. Но не так, как хотел, чтобы не обидеть Еву, а так, как ему задавала подобный вопрос Думилёва:
— Ты зачем это сделала?
Лицо Евы не дрогнуло ни одним мускулом, веки оставались закрытыми и спокойными. Она даже не спросила, что он имел в виду, она уже засыпала.
Между тем, Андрей повысил голос.
— Кроме нас троих знала еще ты.
И опять никакой реакции от Евы.
Тогда Ватюшков задал вопрос напрямую:
— Почему ты убила Дорчакова?
Ева на мгновение остановила дыхание, как будто хотела понять, не ослышалась ли она? Затем глаза ее распахнулись, и Андрей обратил внимание, что сна в них совсем не было. Он внутренне удивился, поскольку она только что засыпала. Оставаясь недвижимой, проворковала:
— Ты с кем разговариваешь?
Андрей погладил ее тело, оно было безупречным и оно несказанно нравилось ему:
— С тобой, моя красавица.
Постепенно меняясь в лице, Ева медленно вылила из себя несонным голосом:
— Тогда почему ты задаешь такие вопросы?
Как заведенная машина, он повторил:
— Только ты еще знала, что Дорчаков пойдет к Корозову спрашивать о тебе.
Ева смотрела вверх, где на потолке было яркое световое пятно, но не видела его, она смотрела в пространство:
— И что с того?
Ему не понравился вопрос. Что он означал? Что с того, что знала, или что с того, что убила? Возникло недовольство собой. Может, не стоило пытать ее? Его любимую девочку. Может, все не так, как ему представляется? Но как иначе вырвать из себя сомнения?
Ева по-прежнему смотрела в бесконечность, раздвигая взглядом и потолок и все, что находилось выше потолка, она как будто наблюдала, что происходило там, в безграничности, и она как будто не удивлялась обвинению, которое услыхала в вопросе Ватюшкова.
Продолжая злиться на себя, он неожиданно выложил все, что думал, опустошив душу и почувствовав облегчение:
— Возможно, Корозову известно то, о чем никто из нас не должен знать? — проговорил. — Открылась бы мне! Я бы поставил крест на Глебе! — изрекал он, но заранее знал, что врал, поскольку Евгения наложила запрет на убийство Глеба. И он, несмотря на любовь к Еве, пойти против замыслов Думилёвой не мог.
Оторвав взгляд от бескрайности, Ева осмысленно взглянула на Андрея:
— И ты веришь в то, что говоришь?
Он встретил чужой холодный взгляд Нарлинской. Терялся в догадках, что выражал этот взгляд. Ему сделалось некомфортно. Даже покоробило от этого взгляда. И это его, который пережил на своем веку такое, что Еве и не снилось.
Однако сомнение не исчезало. Он ждал от Евы слова, которые уничтожили бы его колебание, испепелили и развеяли прах сомнения по ветру:
— Я не знаю, моя красавица, верю ли я в это, но я не хочу ходить в дураках!
Ева вдруг засмеялась. Это был ее обычный приятный мелодичный смех.
— Ну, конечно, ты станешь круглым дураком, Андрей, если будешь продолжать верить в подобные бредни и задавать такие вопросы.
Такое объяснение совершенно не понравились Ватюшкову, поскольку это не был ответ на его вопрос. Это была насмешка над ним, в которой была двоякость. А он любил ясность в ответах, и Ева хорошо об этом знала.
Она погладила ладонью его щеку:
— Кто же это меня подозревает, Андрей? Никогда не поверю, что ты! Неужели Евгения? Но и в это я не могу верить! — проворковала она.
— Никто не знает о тебе, Ева, — сморщился Ватюшков. — Не дурак же я на самом деле, чтобы сообщать Евгении о том, что поделился с тобой.
Напряженно сомкнув веки, Ева подышала немного и доверительным голосом спросила:
— Разве я способна что-то сделать без тебя, Андрей? Обо всем, что я делаю, ты узнаешь первым. Я без тебя вообще беспомощна. Я без тебя, как без рук. Но что бы с Антоном сотворить такое? Иногда я, конечно, сильно злилась на него за его придирки на репетициях, за его приставания. Ты же знаешь, я его не переносила в постели. Но чтобы его убить, как ты можешь подозревать меня?
Глаза Андрея медленно оттаяли, он уловил в голосе Евы привычные для него нотки. И эти нотки убеждали его более всего. Выходит, он незаслуженно подозревал Еву. Ему стало неуютно, стыдно за себя. Он опять погладил ее тело и буркнул:
— Прости, моя красавица. Я должен был это услышать. Прости.
— Не прощаю, Андрей! — нервно надула губы Ева. — Ты перестал мне доверять, значит, ты разлюбил меня? Я бы задушила тебя, Андрей, за это! Так и знай! Меня надо любить! Меня надо обожать! Меня надо носить на руках!
Прижав ее к себе, он заурчал на ухо:
— Буду! Всегда буду, моя красавица! А теперь, давай поспим, красавица моя! — и, успокоенный, он быстро заснул и засопел.
Та успела наполовину раздеться, раскидав вещи по полу. Она неизменно делала так после спектаклей. Сбрасывала с себя все прямо там, где стояла и бежала в душ. Ватюшкову это нравилось. Его восторгу не было предела. Вид ее голого тела приводил Андрея в трепет.
Глядя на нее сейчас, он выдохнул:
— Ты очаровательна, красавица моя! — протянул бокал с коньяком. — За твой успех, моя красавица!
Она взяла. Коньяк в бокале качнулся. Повторила:
— За мой успех!
— За твои чудные глазки! — добавил он.
— И за мой талант в придачу! — дополнила она.
Коснувшись пальцами сперва ее груди, потом живота и красивых бедер, Андрей поправил:
— За все твои таланты, моя красавица!
Ей понравился его намек, что она талантлива не только на сцене, но и в постели, и подумалось, что кроме сказанного она талантлива вообще во всех делах. Сделала небольшой глоток из бокала.
Андрей одним глотком осушил свой.
Улыбнувшись, Ева поставила недопитый коньяк на стол, и, юркнув мимо Андрея к двери, побежала под душ.
Вернувшись в кухню, Андрей налил себе еще, медленно с удовольствием выпил. Под душем Ева была долго, Андрей за это время наливал себе дважды и с каждым глотком ощущал приливы сил.
Потом в спальне на комоде заметил фотографию, которая здесь находилась давно и примелькалась так, что он уже не обращал на нее взора. Но сейчас внимательно присмотрелся.
На фотографии была их четверка: Ева, он, Думилёва и Дорчаков. Андрей вспомнил, как появилось это фото.
Тогда Нарлинская только начинала карьеру под их опекой. Они праздновали ее дебют на сцене этого театра. Пьеса была небольшая, но вся нагрузка в пьесе лежала на плечах главной героини, которую играла Ева. Она справилась с ролью, хотя Евгения пожурила девушку за некоторые плохо сыгранные моменты. И взвалила всю вину на Дорчакова, что именно тот плохо исполнил свои обязанности, готовя Евин дебют. Антон подергался, подергался и проглотил ее выговор.
Андрею же Ева понравилась сразу, когда Евгения только ввела ее в их круг. Он мгновенно привязался к ней. Потому этот дебют для него что был, что не был. В театральных тонкостях он не разбирался. Смотреть пьесы не очень любил. Сценические постановки называл болтологией.
Однако эту пьесу, любуясь Евой, смотрел от начала до конца. Но спроси его после спектакля, о чем была пьеса и какие роли исполняли актеры, он бы не ответил. И уж тем более не мог заметить, в каких местах сфальшивила Нарлинская. Это дело знатоков. А ему было просто смешно, как можно было заметить, что десяток слов в каком-то месте не так произнесены, пропущен вздох и не сделана улыбка на лице.
Тем не менее, в общем, все были удовлетворены игрой Евы и поздравляли ее.
И тогда же Думилёва предложила сделать снимок, чтобы у Нарлинской осталась память о дебюте, чтобы она всегда видела, какой робкой и скромной была вначале. Именно таким и было лицо Евы на этой фотографии.
У Дорчакова на фото было расстроенное лицо с некоторым недовольством в глазах. Это выговор Думилёвой подпортил ему внешний вид. Антон не успел привести в порядок свою физиономию.
Евгения, как обычно, возвышалась над всеми не только благодаря росту, но и своему виду. Он показывал ее уверенность в том, что из Евы она обязательно сделает то, что хочет.
Ну а Ватюшкова лицо было блаженным. Он стоял рядом с Евой, чувствовал ее плечо и млел от ее близости.
Да, тогда Ева была скромной с печатью робости на лице. Тогда ее лицо разительно отличалось от теперешнего. Тогда она вся была сплошной застенчивостью. По крайней мере, в их глазах. Такой она предстала перед ними и такой была поначалу.
Андрей вспоминал, как она первый раз легла в его постель. Стеснялась, прикрывалась, хотя буквально тогда же он увидел, что в постели она явно не новичок и не такая уж скромница. Но именно такая она очень понравилась ему. Он прикипел к ней. Сейчас в постели она бывала еще более буйной, чем прежде. Застенчивость и скромность пускала в ход тогда, когда ей это было выгодно. Андрей все это подмечал. Да, она продолжала оставаться неотразимо-привлекательной, но при этом сильно изменилась. Если раньше ему думалось, что он изучил ее наизусть, то теперь все чаще видел совсем другую Еву, которую не знал.
В данный момент у него снова появилась крамольная мысль, что Ева может быть причастна к убийству Дорчакова. В это не верилось, по крайней мере, в это не хотелось верить. Он задумался.
А она неслышно возникла в дверях. Голая, с влажными волосами, с улыбкой на лице. Окинула его удивленным взглядом:
— Ты еще не лег, Андрей? Что ты там рассматриваешь? Фото?
Застигнутый врасплох, он кашлянул и показал рукой на снимок:
— Да. Дорчаков здесь.
— Так и что? — Ева прошла к кровати, быстро расстелила постель и легла.
— Выпал из нашей обоймы, — непонятно объяснил Андрей, тоже разделся, разбрасывая одежду так же, как она.
Уже под утро, когда, утомившись, они затихли, она, лежа на спине с закрытыми глазами, слегка пошевелила губами:
— Ты свет будешь выключать?
Но он не спешил этого делать. Ему нужен был свет, чтобы видеть ее лицо. Впрочем, свет люстры уже был не важен, ибо за окном занимался рассвет и Андрей мог наблюдать лицо девушки без потолочного освещения. Он решил задать вопрос, который мучил его, чтобы устранить точившее изнутри сомнение. И задал. Но не так, как хотел, чтобы не обидеть Еву, а так, как ему задавала подобный вопрос Думилёва:
— Ты зачем это сделала?
Лицо Евы не дрогнуло ни одним мускулом, веки оставались закрытыми и спокойными. Она даже не спросила, что он имел в виду, она уже засыпала.
Между тем, Андрей повысил голос.
— Кроме нас троих знала еще ты.
И опять никакой реакции от Евы.
Тогда Ватюшков задал вопрос напрямую:
— Почему ты убила Дорчакова?
Ева на мгновение остановила дыхание, как будто хотела понять, не ослышалась ли она? Затем глаза ее распахнулись, и Андрей обратил внимание, что сна в них совсем не было. Он внутренне удивился, поскольку она только что засыпала. Оставаясь недвижимой, проворковала:
— Ты с кем разговариваешь?
Андрей погладил ее тело, оно было безупречным и оно несказанно нравилось ему:
— С тобой, моя красавица.
Постепенно меняясь в лице, Ева медленно вылила из себя несонным голосом:
— Тогда почему ты задаешь такие вопросы?
Как заведенная машина, он повторил:
— Только ты еще знала, что Дорчаков пойдет к Корозову спрашивать о тебе.
Ева смотрела вверх, где на потолке было яркое световое пятно, но не видела его, она смотрела в пространство:
— И что с того?
Ему не понравился вопрос. Что он означал? Что с того, что знала, или что с того, что убила? Возникло недовольство собой. Может, не стоило пытать ее? Его любимую девочку. Может, все не так, как ему представляется? Но как иначе вырвать из себя сомнения?
Ева по-прежнему смотрела в бесконечность, раздвигая взглядом и потолок и все, что находилось выше потолка, она как будто наблюдала, что происходило там, в безграничности, и она как будто не удивлялась обвинению, которое услыхала в вопросе Ватюшкова.
Продолжая злиться на себя, он неожиданно выложил все, что думал, опустошив душу и почувствовав облегчение:
— Возможно, Корозову известно то, о чем никто из нас не должен знать? — проговорил. — Открылась бы мне! Я бы поставил крест на Глебе! — изрекал он, но заранее знал, что врал, поскольку Евгения наложила запрет на убийство Глеба. И он, несмотря на любовь к Еве, пойти против замыслов Думилёвой не мог.
Оторвав взгляд от бескрайности, Ева осмысленно взглянула на Андрея:
— И ты веришь в то, что говоришь?
Он встретил чужой холодный взгляд Нарлинской. Терялся в догадках, что выражал этот взгляд. Ему сделалось некомфортно. Даже покоробило от этого взгляда. И это его, который пережил на своем веку такое, что Еве и не снилось.
Однако сомнение не исчезало. Он ждал от Евы слова, которые уничтожили бы его колебание, испепелили и развеяли прах сомнения по ветру:
— Я не знаю, моя красавица, верю ли я в это, но я не хочу ходить в дураках!
Ева вдруг засмеялась. Это был ее обычный приятный мелодичный смех.
— Ну, конечно, ты станешь круглым дураком, Андрей, если будешь продолжать верить в подобные бредни и задавать такие вопросы.
Такое объяснение совершенно не понравились Ватюшкову, поскольку это не был ответ на его вопрос. Это была насмешка над ним, в которой была двоякость. А он любил ясность в ответах, и Ева хорошо об этом знала.
Она погладила ладонью его щеку:
— Кто же это меня подозревает, Андрей? Никогда не поверю, что ты! Неужели Евгения? Но и в это я не могу верить! — проворковала она.
— Никто не знает о тебе, Ева, — сморщился Ватюшков. — Не дурак же я на самом деле, чтобы сообщать Евгении о том, что поделился с тобой.
Напряженно сомкнув веки, Ева подышала немного и доверительным голосом спросила:
— Разве я способна что-то сделать без тебя, Андрей? Обо всем, что я делаю, ты узнаешь первым. Я без тебя вообще беспомощна. Я без тебя, как без рук. Но что бы с Антоном сотворить такое? Иногда я, конечно, сильно злилась на него за его придирки на репетициях, за его приставания. Ты же знаешь, я его не переносила в постели. Но чтобы его убить, как ты можешь подозревать меня?
Глаза Андрея медленно оттаяли, он уловил в голосе Евы привычные для него нотки. И эти нотки убеждали его более всего. Выходит, он незаслуженно подозревал Еву. Ему стало неуютно, стыдно за себя. Он опять погладил ее тело и буркнул:
— Прости, моя красавица. Я должен был это услышать. Прости.
— Не прощаю, Андрей! — нервно надула губы Ева. — Ты перестал мне доверять, значит, ты разлюбил меня? Я бы задушила тебя, Андрей, за это! Так и знай! Меня надо любить! Меня надо обожать! Меня надо носить на руках!
Прижав ее к себе, он заурчал на ухо:
— Буду! Всегда буду, моя красавица! А теперь, давай поспим, красавица моя! — и, успокоенный, он быстро заснул и засопел.