У всякой драмы свой финал
Часть 40 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Зная, чья протеже Ева Нарлинская и зная, что большая часть спектаклей в театре делалась под нее, молодой человек по этому поводу имел собственное мнение.
Его непосредственность была ошеломляющей, он еще плохо научился лавировать в гуще разных мнений и интересов, и не умел выплывать из этого потока победителем. Ему предстояло в жизни набить множество шишек.
Опять глянув на директора, и опять не поймав его взгляда, он ответил:
— Я за то, чтобы в любой театр набирать актеров не по протеже, а по их талантам.
Евгения усмехнулась, и директор сразу по ее виду догадался, что после таких слов молодому режиссеру не быть Главным. Она потеряла к нему интерес:
— А кто, по-твоему, должен определять в театре, талантливый актер, либо нет?
— Да что тут определять? Это же по игре актера видно, — сконфуженно произнес он и сильно расширил глаза.
— Тебе, молокососу, видно одно, а мне с высоты моего возраста и опыта видно иное! — Думилёва вскинула подбородок вверх и жестко спросила. — Ты, дурак, хочешь быть Главным режиссером театра?!
Ее тон привел молодого человека в замешательство, и он неуверенно пролепетал:
— Ну, не знаю.
— Ты свободен! — грубо отрезала она. — Можешь топать! — Евгения резко поднялась со стула. — Ты, дурак, еще не готов быть Главным режиссером театра! Тебя жизнь должна пропустить через свои жернова, чтобы ты созрел мозгами и научился понимать ее!
Когда молодой режиссер торопко выскочил из кабинета, она недовольно сверкнула глазами на директора, который, подпрыгнув со стула, виновато затоптался возле него:
— Ты, Кузьмич, нарочно подставил мне этого дурака? Он юнец, который не дорос до великих дел! У него еще мозги набекрень! Ему сначала следует набить свои шишки! Иначе после него останется один бурелом!
Директор прятал глаза. Он испытывал неудобство оттого, что молодой человек не сумел дать правильных ответов, хотя был талантливым режиссером. Попытался заступиться за парня, хоть и не очень настойчиво:
— Да, он еще зеленоват, как все молодое, Евгения Павловна, но вы посмотрите спектакли, которые он поставил, вы измените свое мнение. И потом речь же не идет об утверждении этой кандидатуры. Пока временно, чтобы присмотреться. А когда потребуется, мы его поправим.
— Ты ведь знаешь мое главное требование! — Евгения прошлась по кабинету.
Кузьмич двумя руками оперся на спинку стула, руки подрагивали, невольно дергали стул, тот рывками скользил по полу, скрипя ножками:
— Знаю, Евгения Павловна. Но вы не сомневайтесь, ничего не изменится. Все будут продолжать работать на вашу протеже.
Думилёва решительно отсекла рукой:
— Ева, как прежде, должна быть вне конкуренции и вне всяких тайных желаний твоих режиссеров. Подбери мне такого, который понимает, что он должен работать на Еву, а не Ева на него! А если не найдешь из своих, тогда привезу тебе варяга! — она умышленно сделала ударение на этом слове и при том внимательно посмотрела на директора. — Ты же знаешь, что я куплю всех, кто мне нужен, но я бы не хотела бросать деньги на сторону. Лучше эти деньги отдать твоему театру, а уж ты командуй ими сам. Как тебе нравится такая перспектива?
Директор после этих слов оживился, оторвал руки от стула, потер ладони, растянул губы в улыбке:
— Да, Евгения Павловна, деньжат бы нам не помешало сейчас, что-то мы поиздержались последнее время.
Евгения тоже прогнала улыбку по лицу, задержав ее остатки по уголкам глаз:
— Ладно, не канючь, дурак, выдам, сколько надо, но только ты мне на следующей неделе покажи свои умные предложения и постарайся, чтобы они меня устроили. Ну, а если они меня устроят, надеюсь, тебя тоже должны устроить. Сначала приглядимся, а уже потом будем решать вопрос утверждения! — она протянула Кузьмичу руку для пожатия, тот охотно схватил ее и почувствовал настолько крепкое пожатие, что пальцам его стало больно.
Проводил ее до двери, и сам плотно закрыл за нею. По лицу блуждало непонятное выражение. Признаться, ему был не по душе диктат Думилёвой, она как будто постоянно напоминала, что директором он стал благодаря ее деньгам. Но сейчас она пообещала сделать новые денежные вливания, а это было очень хорошо, это радовало, это окрыляло, это сулило дополнительные возможности и неминуемое пополнение собственного кармана.
Идя по фойе, Евгения не думала больше о нем. Она не сомневалась, что он из кожи вылезет, но найдет приемлемую для нее кандидатуру. Естественно, она знала молодых режиссеров, но не хотела видеть на месте Дорчакова молодого парня. Не желала, чтобы Ева увлеклась молодым телом. И не собиралась впускать в свой круг молодого дурака.
Антона похоронили. После похорон прошло два дня. Ватюшков поздно вечером встречал Еву после спектакля. На улицах зажглись фонари, машины били по глазам светом фар.
Драматический театр был хорошо освещен с фасада. Вся зрительская суета перед ним после спектакля, была хорошо видна с дороги, по которой с шумом проносились автомобили. Их поток сейчас был меньше, чем днем, но все-таки дорога затихала медленнее, чем затихал весь город.
На этот раз Андрей не пошел в гримерную комнату, он ждал Еву на парковке возле театра.
Зрители, вывалившись толпой из театра, уже рассосались, кто сел в свою машину и уехал, кто побежал к автобусной остановке, кто потопал пешком в нужном ему направлении. Некоторые, собравшись в круг, не расходились сразу, спорили о спектакле, об игре актеров, о режиссуре, да и вообще обо всем, что приходило в головы. А потом как-то мигом разбежались, всяк в свою сторону. Площадка перед театром опустела. Только перед служебным входом маячила толпа поклонников с цветами в руках.
И вот из служебного входа стали выскакивать актеры. Одни поспешали. Другие выходили чинно, размеренно, буднично, словно бежать им было некуда и незачем. А третьи, сбившись в кучку, что-то соображали меж собой и, в конце концов, толпой отправились в одном направлении.
Поклонники некоторых не замечали, некоторым вручали цветы и просили автографы, но основная масса ждала Нарлинскую.
Ева вышла одной из последних. На нее буквально набросились со всех сторон, заваливая цветами. Наперегонки что-то кричали. Она даже не улавливала слов — одни голоса звенели в ушах. Общий восторг и поздравления. Ее охрана с трудом оттеснила толпу и, прикрывая Еву, повела к машине Андрея.
Распахнув двери авто, тот стоял и ждал. Ева нырнула внутрь с цветами в руках. Охрана с трудом сдерживала орущих поклонников. Андрей сел с другой стороны. Лицо Евы, выглядывающее из цветов, было счастливым, но усталым. Улыбка показалась Андрею фальшивой. Он спросил, как всегда:
— Куда поедем, моя красавица?
Она надула щеки, ему всегда нравилось, когда она так надувала щеки, и шепотом произнесла:
— Куда же мы можем ехать, Андрей, в театре еще траур.
— И что? — удивился Ватюшков и обхватил ее руками! — Траур в театре, а за театром жизнь бьет ключом! Поедем в клуб, развлечемся! — он не понимал ее нерешительности.
— Не могу. Меня будут многие осуждать! — Ева не спеша передала ему в руки цветы.
— Тогда жду твоих предложений! — он с охапкой цветов разочарованно откинулся к спинке сиденья.
— Предложение только одно, Андрей, — она скучно улыбнулась. — Домой. Все равно к кому. Ну, не хмурься! Или ты не хочешь поласкать свою Еву?
Он сразу изменился в лице:
— Едем, моя красавица! — толкнул водителя в плечо, передал ему цветы, чтобы тот положил на сиденье рядом с собой.
По дороге Ева предложила поехать к ней, Андрей согласился. Ему всегда больше нравилось бывать в ее квартире, нежели в своей, потому что в квартире бывшего уголовника присутствовал дух прошлой его жизни. Волчий дух, который ему самому подчас бил в нос так, что хотелось заткнуть ватой ноздри.
Водитель нажимал на педаль газа. На светофоре, не останавливаясь на красный свет, круто свернул вправо в переулок. Но не успел проехать двадцати метров, как услыхал удар и машину подбросило. Он резко застопорил авто. Выругался.
— Что там? — спросил Ватюшков, качнувшись вперед.
Растерянный невыразительный голос буркнул в ответ:
— Черт его знает! Собака, что ли, под колеса попала?
Будто наступив на горячие угли, Ева вскрикнула. Водитель оглянулся на Андрея. Тот скривился:
— Посмотри!
Ева первой выскочила из салона, пробежала назад. Ватюшков вылез следом. Девушка увидала на дороге сбитую собаку. Та была еще жива. Но уже не скулила и не плакала. Колесо машины проехало по ней, раздавив кости и выдавив кишки. Собака только открывала пасть и смотрела в тусклом свете уличных светильников грустным умирающим взглядом на Еву и на свои потроха.
У Нарлинской дрожь пробежала по всему телу. Ощущение безысходности сдавило грудь, она почувствовала себя этой собакой, словно это по ней прошлось колесо машины и даже не машины, а чего-то более страшного и бесповоротного.
Она присела возле собаки и стала гладить по голове, но чувство было такое, что гладила себя, уговаривая потерпеть. А что значит терпеть, когда исход был предрешен и очевиден. В груди нудилась неимоверная жалость к этой собаке. Но к собаке ли? А, может, к самой себе? На глазах выступили слезы.
Андрей что-то говорил, стоя над нею, но Ева не слышала его. Слова уходили в землю, в вечную тьму. И она, подняв голову, хорошо видела, как они вылетали из его рта, как их подхватывал черный вихрь и втягивал в бездонную воронку. А вместо лица Андрея наблюдала страшный оскал смерти.
Сильная дрожь пробивала Нарлинскую. У нее не было сил смотреть в умирающие глаза собаки. Это было ужасно. Сбивчивым голосом произнесла:
— Зачем?
С трудом разобрав вопрос, Андрей равнодушно ответил:
— Случайно.
Ева продолжала гладить голову собаки, которая уже сделала последние вздохи и испытала последние судороги. Девушке показалось, что она увидела в этот момент, как от тела собаки отделилась ее душа и ушла в бесконечное пространство.
Слезы застилали глаза Евы. Краска с ресниц поплыла по щекам. Но все это уже не имело никакого значения. Андрей взял ее за плечи и насильно оторвал от собаки:
— Что с тобой, красавица моя? Это же обыкновенный пес. Бездомный и безродный!
— У него была своя жизнь! — Ева испуганно смотрела на Андрея сквозь пелену слез.
— Кому нужна его жизнь? — как можно мягче заметил Ватюшков. — Что изменилось оттого, что его не стало? — он достал из кармана носовой платок и промокнул слезы Евы.
Прекратив плакать, она тяжело вздохнула:
— Да, ты, наверное, прав. Ничего не изменилось. Я просто устала. Я очевидно устала. Все в жизни происходит случайно, Андрей. Все мы бездомные и безродные в нашей жизни. Со всеми нами произойдет что-то похожее случайно. Как с этой собакой.
— Ты просто не остыла еще после спектакля! В тебе мучается героиня пьесы! — Ватюшков заботливо прижал ее к себе.
— Возможно, но мне так жалко собаку! — Нарлинская с грустью оглянулась на ее туловище.
— Никогда не жалей о том, что произошло! — Андрей потянул девушку к машине. — Тем более, если этого изменить нельзя! Забудь! У каждого свой конец. У собак — тоже.
Когда подъехали к ее дому, на душе у Евы было уже спокойно и ясно, точно не было случая с собакой. Она опять ощущала себя большой актрисой, способной покорить мир.
Следом к подъезду подкатил автомобиль с охраной. Один из охранников выскочил, быстро подхватил охапку цветов и понес наверх за Андреем и Евой.
Нарлинскую всегда, как ребенка, радовали цветы, особенно, когда их было много. Они давно для нее стали показателем ее популярности. Так хотелось, чтобы все вокруг обожали ее не только как талантливую исполнительницу ролей в спектаклях, но как неотразимую красавицу, на которую приходят в театр полюбоваться.
Если цветов было меньше обычного, то Еве не думалось, что роль сыграна хуже, чем могло быть, она сразу смотрелась в зеркало, и в голову приходило, что она, наверно, становится неинтересной, теряет красоту и внешнюю привлекательность. Это было для нее ужаснее всего.
В таких случаях цветы не приносили радости, они угнетали ее, и ей хотелось, чтобы их не было вовсе. Однако такие мысли были лукавством, поскольку без цветов от поклонников после спектаклей она себя уже не представляла. Если бы цветов не было совсем, она бы просто сошла с ума от этого.
Сегодня цветов было много. Сегодня цветы доставляли радость. И что это за слабость такая появилась у нее, когда увидала раздавленную собаку с вывалившимися кишками? Какая глупость. Зачем ей нужна эта собака? Нашла, чем забивать голову. Все прекрасно! Все изумительно хорошо! Все, как должно быть!
Сбросив в прихожей туфли, она прошагала в комнату. Настроение было приподнятым.
Его непосредственность была ошеломляющей, он еще плохо научился лавировать в гуще разных мнений и интересов, и не умел выплывать из этого потока победителем. Ему предстояло в жизни набить множество шишек.
Опять глянув на директора, и опять не поймав его взгляда, он ответил:
— Я за то, чтобы в любой театр набирать актеров не по протеже, а по их талантам.
Евгения усмехнулась, и директор сразу по ее виду догадался, что после таких слов молодому режиссеру не быть Главным. Она потеряла к нему интерес:
— А кто, по-твоему, должен определять в театре, талантливый актер, либо нет?
— Да что тут определять? Это же по игре актера видно, — сконфуженно произнес он и сильно расширил глаза.
— Тебе, молокососу, видно одно, а мне с высоты моего возраста и опыта видно иное! — Думилёва вскинула подбородок вверх и жестко спросила. — Ты, дурак, хочешь быть Главным режиссером театра?!
Ее тон привел молодого человека в замешательство, и он неуверенно пролепетал:
— Ну, не знаю.
— Ты свободен! — грубо отрезала она. — Можешь топать! — Евгения резко поднялась со стула. — Ты, дурак, еще не готов быть Главным режиссером театра! Тебя жизнь должна пропустить через свои жернова, чтобы ты созрел мозгами и научился понимать ее!
Когда молодой режиссер торопко выскочил из кабинета, она недовольно сверкнула глазами на директора, который, подпрыгнув со стула, виновато затоптался возле него:
— Ты, Кузьмич, нарочно подставил мне этого дурака? Он юнец, который не дорос до великих дел! У него еще мозги набекрень! Ему сначала следует набить свои шишки! Иначе после него останется один бурелом!
Директор прятал глаза. Он испытывал неудобство оттого, что молодой человек не сумел дать правильных ответов, хотя был талантливым режиссером. Попытался заступиться за парня, хоть и не очень настойчиво:
— Да, он еще зеленоват, как все молодое, Евгения Павловна, но вы посмотрите спектакли, которые он поставил, вы измените свое мнение. И потом речь же не идет об утверждении этой кандидатуры. Пока временно, чтобы присмотреться. А когда потребуется, мы его поправим.
— Ты ведь знаешь мое главное требование! — Евгения прошлась по кабинету.
Кузьмич двумя руками оперся на спинку стула, руки подрагивали, невольно дергали стул, тот рывками скользил по полу, скрипя ножками:
— Знаю, Евгения Павловна. Но вы не сомневайтесь, ничего не изменится. Все будут продолжать работать на вашу протеже.
Думилёва решительно отсекла рукой:
— Ева, как прежде, должна быть вне конкуренции и вне всяких тайных желаний твоих режиссеров. Подбери мне такого, который понимает, что он должен работать на Еву, а не Ева на него! А если не найдешь из своих, тогда привезу тебе варяга! — она умышленно сделала ударение на этом слове и при том внимательно посмотрела на директора. — Ты же знаешь, что я куплю всех, кто мне нужен, но я бы не хотела бросать деньги на сторону. Лучше эти деньги отдать твоему театру, а уж ты командуй ими сам. Как тебе нравится такая перспектива?
Директор после этих слов оживился, оторвал руки от стула, потер ладони, растянул губы в улыбке:
— Да, Евгения Павловна, деньжат бы нам не помешало сейчас, что-то мы поиздержались последнее время.
Евгения тоже прогнала улыбку по лицу, задержав ее остатки по уголкам глаз:
— Ладно, не канючь, дурак, выдам, сколько надо, но только ты мне на следующей неделе покажи свои умные предложения и постарайся, чтобы они меня устроили. Ну, а если они меня устроят, надеюсь, тебя тоже должны устроить. Сначала приглядимся, а уже потом будем решать вопрос утверждения! — она протянула Кузьмичу руку для пожатия, тот охотно схватил ее и почувствовал настолько крепкое пожатие, что пальцам его стало больно.
Проводил ее до двери, и сам плотно закрыл за нею. По лицу блуждало непонятное выражение. Признаться, ему был не по душе диктат Думилёвой, она как будто постоянно напоминала, что директором он стал благодаря ее деньгам. Но сейчас она пообещала сделать новые денежные вливания, а это было очень хорошо, это радовало, это окрыляло, это сулило дополнительные возможности и неминуемое пополнение собственного кармана.
Идя по фойе, Евгения не думала больше о нем. Она не сомневалась, что он из кожи вылезет, но найдет приемлемую для нее кандидатуру. Естественно, она знала молодых режиссеров, но не хотела видеть на месте Дорчакова молодого парня. Не желала, чтобы Ева увлеклась молодым телом. И не собиралась впускать в свой круг молодого дурака.
Антона похоронили. После похорон прошло два дня. Ватюшков поздно вечером встречал Еву после спектакля. На улицах зажглись фонари, машины били по глазам светом фар.
Драматический театр был хорошо освещен с фасада. Вся зрительская суета перед ним после спектакля, была хорошо видна с дороги, по которой с шумом проносились автомобили. Их поток сейчас был меньше, чем днем, но все-таки дорога затихала медленнее, чем затихал весь город.
На этот раз Андрей не пошел в гримерную комнату, он ждал Еву на парковке возле театра.
Зрители, вывалившись толпой из театра, уже рассосались, кто сел в свою машину и уехал, кто побежал к автобусной остановке, кто потопал пешком в нужном ему направлении. Некоторые, собравшись в круг, не расходились сразу, спорили о спектакле, об игре актеров, о режиссуре, да и вообще обо всем, что приходило в головы. А потом как-то мигом разбежались, всяк в свою сторону. Площадка перед театром опустела. Только перед служебным входом маячила толпа поклонников с цветами в руках.
И вот из служебного входа стали выскакивать актеры. Одни поспешали. Другие выходили чинно, размеренно, буднично, словно бежать им было некуда и незачем. А третьи, сбившись в кучку, что-то соображали меж собой и, в конце концов, толпой отправились в одном направлении.
Поклонники некоторых не замечали, некоторым вручали цветы и просили автографы, но основная масса ждала Нарлинскую.
Ева вышла одной из последних. На нее буквально набросились со всех сторон, заваливая цветами. Наперегонки что-то кричали. Она даже не улавливала слов — одни голоса звенели в ушах. Общий восторг и поздравления. Ее охрана с трудом оттеснила толпу и, прикрывая Еву, повела к машине Андрея.
Распахнув двери авто, тот стоял и ждал. Ева нырнула внутрь с цветами в руках. Охрана с трудом сдерживала орущих поклонников. Андрей сел с другой стороны. Лицо Евы, выглядывающее из цветов, было счастливым, но усталым. Улыбка показалась Андрею фальшивой. Он спросил, как всегда:
— Куда поедем, моя красавица?
Она надула щеки, ему всегда нравилось, когда она так надувала щеки, и шепотом произнесла:
— Куда же мы можем ехать, Андрей, в театре еще траур.
— И что? — удивился Ватюшков и обхватил ее руками! — Траур в театре, а за театром жизнь бьет ключом! Поедем в клуб, развлечемся! — он не понимал ее нерешительности.
— Не могу. Меня будут многие осуждать! — Ева не спеша передала ему в руки цветы.
— Тогда жду твоих предложений! — он с охапкой цветов разочарованно откинулся к спинке сиденья.
— Предложение только одно, Андрей, — она скучно улыбнулась. — Домой. Все равно к кому. Ну, не хмурься! Или ты не хочешь поласкать свою Еву?
Он сразу изменился в лице:
— Едем, моя красавица! — толкнул водителя в плечо, передал ему цветы, чтобы тот положил на сиденье рядом с собой.
По дороге Ева предложила поехать к ней, Андрей согласился. Ему всегда больше нравилось бывать в ее квартире, нежели в своей, потому что в квартире бывшего уголовника присутствовал дух прошлой его жизни. Волчий дух, который ему самому подчас бил в нос так, что хотелось заткнуть ватой ноздри.
Водитель нажимал на педаль газа. На светофоре, не останавливаясь на красный свет, круто свернул вправо в переулок. Но не успел проехать двадцати метров, как услыхал удар и машину подбросило. Он резко застопорил авто. Выругался.
— Что там? — спросил Ватюшков, качнувшись вперед.
Растерянный невыразительный голос буркнул в ответ:
— Черт его знает! Собака, что ли, под колеса попала?
Будто наступив на горячие угли, Ева вскрикнула. Водитель оглянулся на Андрея. Тот скривился:
— Посмотри!
Ева первой выскочила из салона, пробежала назад. Ватюшков вылез следом. Девушка увидала на дороге сбитую собаку. Та была еще жива. Но уже не скулила и не плакала. Колесо машины проехало по ней, раздавив кости и выдавив кишки. Собака только открывала пасть и смотрела в тусклом свете уличных светильников грустным умирающим взглядом на Еву и на свои потроха.
У Нарлинской дрожь пробежала по всему телу. Ощущение безысходности сдавило грудь, она почувствовала себя этой собакой, словно это по ней прошлось колесо машины и даже не машины, а чего-то более страшного и бесповоротного.
Она присела возле собаки и стала гладить по голове, но чувство было такое, что гладила себя, уговаривая потерпеть. А что значит терпеть, когда исход был предрешен и очевиден. В груди нудилась неимоверная жалость к этой собаке. Но к собаке ли? А, может, к самой себе? На глазах выступили слезы.
Андрей что-то говорил, стоя над нею, но Ева не слышала его. Слова уходили в землю, в вечную тьму. И она, подняв голову, хорошо видела, как они вылетали из его рта, как их подхватывал черный вихрь и втягивал в бездонную воронку. А вместо лица Андрея наблюдала страшный оскал смерти.
Сильная дрожь пробивала Нарлинскую. У нее не было сил смотреть в умирающие глаза собаки. Это было ужасно. Сбивчивым голосом произнесла:
— Зачем?
С трудом разобрав вопрос, Андрей равнодушно ответил:
— Случайно.
Ева продолжала гладить голову собаки, которая уже сделала последние вздохи и испытала последние судороги. Девушке показалось, что она увидела в этот момент, как от тела собаки отделилась ее душа и ушла в бесконечное пространство.
Слезы застилали глаза Евы. Краска с ресниц поплыла по щекам. Но все это уже не имело никакого значения. Андрей взял ее за плечи и насильно оторвал от собаки:
— Что с тобой, красавица моя? Это же обыкновенный пес. Бездомный и безродный!
— У него была своя жизнь! — Ева испуганно смотрела на Андрея сквозь пелену слез.
— Кому нужна его жизнь? — как можно мягче заметил Ватюшков. — Что изменилось оттого, что его не стало? — он достал из кармана носовой платок и промокнул слезы Евы.
Прекратив плакать, она тяжело вздохнула:
— Да, ты, наверное, прав. Ничего не изменилось. Я просто устала. Я очевидно устала. Все в жизни происходит случайно, Андрей. Все мы бездомные и безродные в нашей жизни. Со всеми нами произойдет что-то похожее случайно. Как с этой собакой.
— Ты просто не остыла еще после спектакля! В тебе мучается героиня пьесы! — Ватюшков заботливо прижал ее к себе.
— Возможно, но мне так жалко собаку! — Нарлинская с грустью оглянулась на ее туловище.
— Никогда не жалей о том, что произошло! — Андрей потянул девушку к машине. — Тем более, если этого изменить нельзя! Забудь! У каждого свой конец. У собак — тоже.
Когда подъехали к ее дому, на душе у Евы было уже спокойно и ясно, точно не было случая с собакой. Она опять ощущала себя большой актрисой, способной покорить мир.
Следом к подъезду подкатил автомобиль с охраной. Один из охранников выскочил, быстро подхватил охапку цветов и понес наверх за Андреем и Евой.
Нарлинскую всегда, как ребенка, радовали цветы, особенно, когда их было много. Они давно для нее стали показателем ее популярности. Так хотелось, чтобы все вокруг обожали ее не только как талантливую исполнительницу ролей в спектаклях, но как неотразимую красавицу, на которую приходят в театр полюбоваться.
Если цветов было меньше обычного, то Еве не думалось, что роль сыграна хуже, чем могло быть, она сразу смотрелась в зеркало, и в голову приходило, что она, наверно, становится неинтересной, теряет красоту и внешнюю привлекательность. Это было для нее ужаснее всего.
В таких случаях цветы не приносили радости, они угнетали ее, и ей хотелось, чтобы их не было вовсе. Однако такие мысли были лукавством, поскольку без цветов от поклонников после спектаклей она себя уже не представляла. Если бы цветов не было совсем, она бы просто сошла с ума от этого.
Сегодня цветов было много. Сегодня цветы доставляли радость. И что это за слабость такая появилась у нее, когда увидала раздавленную собаку с вывалившимися кишками? Какая глупость. Зачем ей нужна эта собака? Нашла, чем забивать голову. Все прекрасно! Все изумительно хорошо! Все, как должно быть!
Сбросив в прихожей туфли, она прошагала в комнату. Настроение было приподнятым.