У него ко мне был Нью-Йорк

Игра в жемчужинки




Нам с детства внушали, что всё это — интимное, изнаночное. Что любовь можно сглазить, проглядеть, упустить, что о ней нельзя писать, её нельзя описывать.

Я же тихо себе пишу, плету фенечку, я думаю, это полезно читать тем, кто утратил веру в неё, как в единорога. Пишу о ней уже три года и ни разу не пожалела о том, что ослушалась тех, кто говорил, что писать нельзя.

Когда я была крошкой и родителям удавалось летом вывезти меня на море, я заходила по пояс в солёную воду и играла в жемчужинки.

Это когда ты брызгаешь как можно выше, в небо, и смотришь, как солнце отражается в круглых, словно камни, каплях.

Любовь — «жемчужинки».

Тысячи равновеликих микроощущений, которые все вместе формируют чувство бытия. Тепло, которым наполняется тело при мысли о том, что едешь домой и предстоит вечер, один из сотен, которые вы уже провели вместе, похожий на прочие почти в точности, найди десять отличий, но ты радуешься ему, как первому дню летних каникул в детстве.

Дочка, слушающая перед сном Билли Айлиш. Её детский пока ещё сон как ощущение, что в доме есть кислород.

И даже твоё новое кольцо с россыпью крошечных разноцветных камушков на безымянном левой, всмотрись — там три крохотные жемчужинки.





Одри Хепбёрн




А вчера наша прогулка была полностью посвящена Одри Хепбёрн.

Мы с Д. начали путешествие в «Маленькой Италии» у стены со стрит-артом, повторяющим её чёрно-белый портрет, только с огромными цветными пятнами.

Потом — пешком до театра «Фултон» на Бродвее, где в пятьдесят первом году шёл спектакль «Жижи» по роману Сидони Колетт. По легенде, это Сидони Колетт, пожилая писательница, воскликнула: «Вуаля, вот наша Жижи!» — увидев хрупкую Одри в чёрном купальнике на набережной Монте-Карло. Так она запустила карьеру актрисы в Америке.

Её взлёт начался именно с нью-йоркских театров, только потом были Голливуд и «Римские каникулы».

Потом в нашем маршруте были Верхний Уэст-Сайд и деревянные двери квартиры Холли Голайтли, героини Одри из «Завтрака у Тиффани».

Ну и конечно же, сам магазин «Тиффани» на Пятой авеню, где снималась первая сцена фильма. Проходя мимо него, я всегда достаю телефон и снимаю в сториз бриллианты, выставленные в витринах. Денег на них мне не хватит никогда в жизни, но зато я передаю своим подписчикам нью-йоркский вайб[20]. Так же смотрела в витрины ювелирного магазина Холли Голайтли.

Я, конечно, не с головы до пят в «Живанши», но тоже вполне себе лирическая героиня. Каждому поколению нужен свой женский нью-йоркский голос. Я брожу по городу её тропками, но мысли у меня совсем другие.

«Завтрак у Тиффани» стал прародителем «Секса в большом городе». «Секс в большом городе» привёл к тому, что появились «Девочки». Всё это — феминистские символы своего времени.

Но моему времени хочется добавить более свежих символов. Хочется фильма или сериала о женщинах, которые полноценны и в паре с мужчиной, и без него.





Ночной поезд




Мой дорогой, тебе опять пришла посылка, разрываю плотный жёлтый конверт от «Амазона» — ах, ну конечно, книга!

Бумажная, тяжёлая, пахнущая краской. Посмотри, какие иллюстрации, погляди, какое толковое предисловие, обрати внимание, чей перевод. На твоих книжных полках соседствуют «Илиада» и трагедии Эсхила, Чосер, Джойс, Шекспир — похоже, рядом с тобой мне придётся сильно подтянуть английский. Твои пальцы на страницах.

«Давай зайдём на минутку в книжный, ок?»

Тонкая струйка дыма над чашкой с кофе. Холщовая сумка из музея Соломона Гуггенхайма — через твоё плечо. Мартинсы с жёлтой прошивкой. Ты хороший, ты почти такой же, как в детстве, мы пешком гуляем по «Музейной миле» вдоль Центрального парка.

Какая я нервная по сравнению с тобой. Твой старый фотоаппарат в кожаном кофре на ремне, синие джинсы «Ливайс».

В кадре: крутится пластинка Нэнси Синатры, звучит её узнаваемый вокал. Я могу теперь часами копаться в музыкальных магазинах в Уэст-Виллидж, чтобы выбрать тебе подарок, вместе с отношениями растёт наша коллекция домашнего винила.

Без тебя я бы так и думала, что Нью-Йорк — это только помпезная Пятая авеню и напомаженные дамы с нарядными пакетами из бутиков. Что это город Холли Голайтли и Кэрри Брэдшоу. Но у него много других, более современных характеров.


Я засыпаю, положив голову тебе на плечо, прямо в экспрессе А. Несмотря на лязгающий металл метрополитена. На ветер, гуляющий между стеклянных башен на уровне сороковых этажей. На влажность, превращающую мороз в россыпь ледяных игл, вонзающихся в кожу. Несмотря на пробки, шумы и запахи…

Этот город постоянно показывает нам новое кино. Когда вагон, покачиваясь, везёт нас домой в час ночи. Из пьяного Аппер-Уэст-Сайда в Бруклин. На остановке «Уэст Четвёртая улица» в поезд заходят рейверы под отпускающим их экстази, в одежде, усыпанной конфетти. И мы все вместе дремлем до своих станций метро.

Красивая азиатская клубная принцесса закинула ноги в лакированных сапогах на платформах на колени своему рыжему бойфренду в костюме рождественского оленя.

Напротив дремлет одинокая афроамериканская дива модельной инопланетной внешности. Губы цвета ядовитой фуксии и ресницы с голубыми стразами от Сваровски.

Мы все тут немного инкогнито. Разъезжаемся по домам после тусовок. Бомжи спят, растянувшись на лавках. Завсегдатаи Метрополитен-оперы развозят жемчуга по разноцветным линиям метро. Мы тоже из оперы. Мы смотрели «Триптих» Пуччини и пили просекко до часу ночи. Ты развязал бабочку и устало расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки.

Ночью в выходные тут — свои часы пик, люди спешат надеть пайетки, бриллианты, жемчуга, колготки в сетку, корсеты, парики, нанести грим. Мне кажется, они стремятся потерять себя на время в танце ночного города.

В этих ночах, так не похожих на привычный деловой ритм, есть что-то интимное. Я положила голову тебе на плечо и сплю, разбуди, когда наша станция.

Жаль, ночью нас точно не встретит на платформе Келисса. Она приходит обычно днём.





Келисса




В Нью-Йорке ты вначале занимаешь позицию наблюдателя, перед которым открывается хаос, постичь его с ходу невозможно. Город кипит, сходит с ума, весь куда-то торопится, преследует тысячи целей одновременно. И тут ты — не умеющая пока бегать, огибая пешеходов, не понимающая, куда тебе торопиться и зачем, не знающая, как называются все эти углы между улицами и авеню.

Музыка мегаполиса, его тысячи голосов тоже предстают лоскутным одеялом. Вот ты видела угрюмого саксофониста около музея «Метрополитен», вот ты слушала дуэт весёлых доминиканцев, танцующих рядом со своими жестяными барабанами, вот замерла послушать любимую арию из «Тоски», прозвучавшую в переходе на «Коламбус Сёркл».

Вечером, засыпая, прокручиваешь в голове все эти мелодии, песни, тембры и ритмы, они гудят какофонией, перебивая друг друга, не давая тебе уснуть от впечатлений. Но потом у тебя с городом начинаются отношения, и ты обнаруживаешь в нём свои тайные маршруты.

Я поняла, что путь от дома до нашей редакции стал моим, неповторимым, когда стала встречать по дороге не только бездомных, вечно дремлющих с ночи на лавках, не только сонных деловых чиновников, едущих с утра в суды на площадь Фоули, — а одних и тех же персонажей. Видеть никому больше не ведомые знаки.

Моим талисманом стала Келисса. Музыкантша, которая вырастала посреди платформы ровно в три часа дня по средам и пятницам. Я давно знала, что в Нью-Йорке настоящая конкуренция за выступления в метро и группы даже проходят прослушивания, прежде чем получить соответствующие разрешения.

Но Келисса, со своей этой деловитостью, регулярностью, вдумчивым отношением к труду, заставила меня осознать, как серьёзно этот город воспринимает свою музыку, как важно понимать, различать и почитать его голоса.

Голос Келиссы был бархатным, как у Билли Холидей, ласковым, как у Норы Джонс. Она, тонкая и хрупкая, с огромной копной афрокудрей, умела материализовываться в метро в суровые рабочие часы будних дней и будто бы убаюкивать его. Она пела простые попсовые песни в джазовой обработке. Джастин Тимберлейк, Ариана Гранде, Бейонсе.

Вначале я каждый раз судорожно хваталась за телефон, чтобы записать сториз о ней, чтобы скорее выложить видео, чтобы отправить его маме, подруге, коллегам, чтобы оставить его себе на память. А потом я научилась не выдавать никаких сиюминутных реакций и стоять и слушать, подключаться именно к тому ритму, который и стремилась задать Нью-Йорку эта девушка.

Тонкие запястья, гитара, подключённая к комбику, микрофон и её тёплый, обволакивающий тембр, струящийся по грязноватой бруклинской подземке. Я позже нашла её в YouTube. Келисса оказалась известной соул-дивой, которая собирала по выходным полные клубы и записывалась в престижных студиях Челси. У неё была армия фанатов и четыре альбома собственных песен.

Однако два раза в неделю ей нравилось спускаться под землю к людям, становиться немного никем и делиться с городом своими интерпретациями радиохитов. Келисса была регулярна, как часы. Она, богиня одной маленькой станции метро, научила меня упорядочивать хаос Нью-Йорка.

Но по ночам её можно было встретить разве что где-нибудь в районе Бушвик в клубе. А я в них почти не бывала. Я бы в них, несомненно, бывала чаще, если бы мне хотелось просыпаться рядом с незнакомцами. Или если бы мне было снова восемнадцать. Но мне нравится теперь совсем другое.





Перламутровые таблетки




Просыпаться рядом с любимым. Изо дня в день. Так много утр подряд, что я считаю их, как перламутровые таблетки, выписанные неведомым небесным психотерапевтом, и не могу перестать считать. И снова рассвет над Нью-Йорком, и снова это ваше смешное небо в окне озаряет бледно-лиловым, ближе к лету света всё больше, и далёкие птички самолётов расчерчивают его белыми нитками, и эта реальность, в которой у меня, оказывается, есть чувства, с каждой новой минутой прогоняет тьму снов.

Их первобытную злую хтонь, где бедное раненое подсознание ещё не справилось с недоступной ему идеей: я действительно осмелилась ощутить себя счастливой. Мне не нужны больше сны о том, как я заблудилась в лабиринте московских улиц и в панике ищу по карманам авиабилет обратно. В реальности я никуда не улетала. Смешно, но именно в Нью-Йорке я уже третий год вскакиваю без будильника в семь утра. И этот стык ночи и дня ощущается не слабее тех, на танцполе. Каждое утро — как приём таинственного волшебного антидепрессанта.

Как долго будет действовать этот рецепт? Смогу ли я продлить его, когда срок всё-таки истечёт? Что я буду делать, когда судьба снова изменит конфигурацию жизни? Как долго я должна их принимать, чтобы окончательно вылечиться?

Просыпаться рядом с любимым. Спросонья заворачиваться в зелёный пуховик-одеяло, завязывать дурацкий небрежный пучок на голове и спускаться в кофейню на углу нашего дома. Уже в семь тридцать там кипит жизнь, и подтянутый деловой Нью-Йорк спешит пробудить сознание эспрессо, макиато и латте на овсяном молоке.

А я беру самый крепкий кофе-без-ничего тебе. И иду наверх с крафтовым подносом и двумя стаканами на нём. Доброе утро. Эти дни — перламутровые бусины в ожерелье нашего неслучайно приключившегося романа, я зря называю их таблетками, конечно же, они — не химия, а магия. И постичь её законы возможно, но не стоит.

Больше тысячи таких таблеток утра. Какой же ты щедрый ко мне, небесный терапевт, я даже не знаю, как соответствовать.





В красном шёлковом платье