У него ко мне был Нью-Йорк

Это видеть, что мама ещё молодая. Душой ли, телом ли. Секундной реакцией, в которой ты угадываешь ту девочку из середины двадцатого века.

Это быть беременной и ехать со старшим братом в Питер на машине вдвоём восемь часов по трассе. И он включает «Once upon» Пола Маккартни, и вы горланите во весь голос, на ходу вспоминая слова. И эта песня — о вас с ним, о том, как вы были детьми.

Это слышать, как вечером наконец поворачивается ключ в двери и ты радуешься как маленькая: в Нью-Йорке вечер, и пришёл с работы твой Д., и два часа перед сном вы, втроём с дочкой, танцуете под клипы из девяностых.

Счастье — это когда каждый выбирает себе мороженое по вкусу.

Чёрная смородина.

Лайм.

Личи с красным перцем.





Бодипозитив




Я рада, что мой переезд в Америку совпал со сдвигом тектонических плит в области женских прав. Мне были важны флэшмобы #янебоюсьсказать, #metoo и #faceofdepression. Благодаря им я не только рассказала миру свои истории, но и прочитала чужие. Те, о которых раньше принято было всю жизнь молчать.

Мне кажется, вместе с моим терпением будто бы лопнуло терпение всего мира. Женщин. И они стали менять привычный застойный мир вокруг себя. Хотелось честности. Хотелось прозрачности. Хотелось естественности.

Кендрик Ламар прочитал рэп о том, что он устал от фотошопа и хочет видеть на теле своей женщины реальные растяжки. Бейонсе записала видеоальбом «Лимонад», где подробно рассказала о переживании измены. Женщины заговорили о своих правах, о деторождении или отсутствии детей, о мужчинах, которые берут на себя лидерство и при этом заводят семьи в тупик. О работодателях, которые не дают расти карьере. О боссах, которые запирают свои кабинеты изнутри и требуют секса. Об отцах, которые тиранят матерей своих детей.

Мне казалось, что мир рассказывает истории, о которых столетиями было принято молчать. Литература и блоги всё чаще говорили женскими голосами, мой голос не стал исключением.

Эти общественные сдвиги получили визуальное отражение в культуре, и феминные стандарты красоты в духе «Виктория Сикрет» наконец-то подвинул бодипозитив.

На подиумы вышли модели плюс-сайз, обычные женщины со складками, с животиками, с жиром. Я стала видеть в рекламе только что родивших и кормящих мам, их телам с не ушедшими лишними килограммами вдруг дали разрешение быть. А на гиперэкранах Таймс-сквер появились фотографии девушек с небритыми подмышками, они рекламировали нижнее бельё.

Я же понимала бодипозитив как ещё одну сторону принятия себя. Я пыталась не испытывать недовольство собой.

Нью-Йорк с его многонациональной толпой приучил видеть красоту каких угодно канонов. В день я пропускала через себя сотни людских типажей, формировалось то, что называется насмотренностью, и привычный глянцевый стандарт постепенно размылся.

Я видела то, что кажется красивым мексиканкам, японкам, китаянкам, русским, украинкам, афроамериканкам, иранкам, еврейкам, индианкам, ирландкам, француженкам, австралийкам, британкам, бразильянкам. А потом я поняла, что и это разделение условное, потому что внутри одной национальности можно обнаружить ещё сто разных стандартов красоты. Нет правил, которым должны подчиняться все.

Красиво — быть той версией себя, которая тебе самой симпатична в данный момент.

Я отстала от себя. Перестала постоянно придираться к своему отражению. Только представь — каково это?





Моё тело




Глубокая психотерапия началась, когда я посмотрела на свою детскую фотографию другими глазами. Трёхлетняя, сладкая, кудрявая. Раньше я глядела на эту карточку и не ощущала ничего. Ноль.

Мне пришлось в неё как будто «провалиться» и представить себе во всех деталях этого ребёнка, который прячется за маминой ногой. Захотелось взять на руки.

Это желание стало фундаментом.

Подлинной, ласковой, материнско-сестринской заботой о себе.

Я часто использую этот приём, когда надо принять решение исходя из истинных мотивов или как-то экстренно самоутешиться, я себя будто бы беру на ручки.

С телом было примерно так же.

Представь: ты лежишь в ванной, ты — разморённая и расслабленная — смотришь на правую коленку, торчащую над водой. Ты видишь на коленке едва различимый белёсый шрам, рассекающий её на две половины. И это — переход в прошлое, ты как будто проваливаешься в него. Это тот шрам, который ты получила, когда тебе было одиннадцать и ты на даче пыталась угнаться за старшими братьями на велосипедах. Они оба по очереди так лихо вписались в поворот около пруда. А у тебя не получилось. Ты тоже попыталась вписаться в поворот лихо, но — под слишком крутым углом.

И вот — твои разбитые локти, солёные слёзы, коленка, по которой струится вниз кровь, смешанная с дорожной пылью. Дохожу до нашего участка уже пешком, придерживая грязными руками руль велосипеда. Бабушка обрабатывает раны йодом.

В теле, данном тебе при рождении, жить до смерти. Тело — твой единственный дом и всё твоё имущество.

Как же можно его не ценить?


Ровно те же ноги с коленками, рассечёнными шрамами, несут тебя по жизни в тридцать лет. Когда-нибудь они сморщатся, подсохнут и поведут тебя по старости. Возможно, они будут ныть и болеть.

Когда я думаю об этом, я испытываю благодарность к телу, к своему драгоценному скафандру, вечному вечернему платью, айфону-3000.

Тело — верный друг.

Космолёт, способный доставить во вселенную дитя.

Золотой компас.

Эрогенная зона, улавливающая прикосновения его рук.

Тыльная сторона его ладони на моей щеке.





Джолин




Я много где встречала Джолин. Вначале она меня забавляла, потом вызывала интерес, а в конце концов я привыкла к ней, как, наверное, можно привыкнуть к домовому, если верить в магию. Только она была городской. Как гриб, эта леди вырастала на самых весёлых мероприятиях, безумных вечеринках, безбашенных концертах. В Нью-Йорке, чтобы жить в ритме, необходимо тусоваться, сливаться с толпой, становиться частью калейдоскопа. Я делала это нечасто и каждый раз натыкалась на неё.

Джолин была сигналом, что я пришла в правильное место. Она — это двухметровый, если не больше, норвежец лет сорока пяти, переодетый в женщину. Размер ноги примерно сорок восемь. Огромной фигурой и чертами лица он напоминал Фрекен Бок из советского мультфильма — высокая статная леди то в шляпке с вуалью, то в шубке с муфтой для озябших рук, то в потрясающем полосатом купальном костюме. Мушка, пудра, яркие румяна, нитка жемчуга и узкие подкрашенные губы. Мне кажется, она с ног до головы была упакована в какой-то отборный винтаж, и весь смысл её образа заключался в диалоге с прошлым.

Собственно, в первый раз я и встретила Джолин на барахолке в заброшенном здании банка, куда стекались в тот уик-энд все хипстеры. Я знала, что в Нью-Йорке, особенно в более молодёжном и живом Бруклине, бывает много фриков по выходным, но она околдовала меня с первого взгляда. Нордический тип, фигура спортсмена, Пер Гюнт, развернувшийся к миру своей нежной, женственной стороной. Абсурд, гротеск и прелесть. В тот день я застала её выбирающей броши с камелиями и крупные «бабушкины» клипсы.

В другой раз я по работе отправилась на экологичный модный показ, где вся одежда была сделана из вторичного сырья и тканей, выброшенных на помойку. Дело было летом, в духоте и солнцепёке, под Манхэттенским мостом, и я узнала Джолин со спины. Она — выше всех вокруг на три головы — грандиозным кораблём плыла по пёстрой толчее к своему месту, в первом ряду возле подиума. В руке её плескался коктейль «Маргарита» с вишенкой. В платье в мелкий полевой цветочек, в соломенной шляпке и с биноклем на золотой цепочке вроде тех, что обычно берут в Метрополитен-оперу, она была прекрасна.

Конечно, я стеснялась с ней знакомиться. То, что её зовут Джолин, я узнала случайно и уже не могла забыть. На излёте августа моя подружка А. уговорила меня отправиться на утренний рейв на корабле. Сама я ни за что на подобное не решилась бы, я же перестала ездить на рейвы в восемнадцать лет, но моя подруга всегда играла роль ведущей в неизвестность и в приключение, и, нацепив на себя в пять утра платья с пайетками и обсыпавшись блёстками, мы отправились на танцы.

Утренний здоровый рейв был смешным и очень нью-йоркским праздником — для тех, кто хочет повеселиться, как в юности, и при этом успеть на работу и вообще не вылететь из ритма взрослой жизни. Он начинался в пять утра, включал в себя медитации, йогу, завтрак, распивание смузи и бешеные пляски во время восхода солнца, такими кульминациями обычно заканчивались клубные вечеринки моего первого и второго курсов, но в них было много самоуничтожения, а тут все были свежи и трезвы.

Наши одежды оказались самыми скромными. На утренние рейвы было положено наряжаться как на последний в жизни карнавал, это было нечто вроде Хэллоуина, только в зефирно-розовом ключе. Взрослые люди в костюмах цыплят, фей и героев мультфильмов. Конечно же, моя винтажная леди Джолин была там, я и не сомневалась, что увижу её снова. Она отрывалась посреди танцпола, стараясь не расплескать безалкогольную «Кровавую Мэри».

Выглядела она как марокканская принцесса с тюрбаном на голове — такое было модно во время Дягилевских сезонов в Париже. Блёстки, кафтан, золотые сандалии. Стрелки как у Клеопатры. Я смотрела на неё и пыталась сочинить её историю — как надо жить, чтобы достигнуть такого уровня раскованности и принятия потешной и дурашливой версии себя? Есть ли у этого человека семья? Работает ли он художником? Знают ли его близкие о его женском альтер-эго?

А потом диджей поставил ремикс на песню «Jolene» Долли Партон, толпа расступилась, и моя героиня начала кружиться в танце одна. Музыка стихла, а все участники рейва продолжали петь а-капелло «Jolene», адресуя слова ей, как суперзвезде. О, она явно была известной тусовщицей. Её знал, похоже, весь город. Я спросила у стоявшего рядом незнакомца, почему «Jolene» — гимн этой дивы, а он сказал, что это старая традиция, с тех пор как Джолин ещё совсем молоденькой дрэг-квин исполняла песню в клубах Ист-Виллиджа. Тогда она ещё была ярко-рыжей.

В семь утра, когда солнце осветило весь Манхэттен, наш корабль дураков причалил обратно к берегу в районе Челси. Ряженые танцовщики лихо переоделись в будничное и деловое, вычесали из волос цветные спреи, сняли с век осколочки золота и серебра, надели на лица маски обычных хмурых горожан и разъехались по офисам. После healthy rave — ЗОЖ-рейва — ты как раз успеваешь к началу работы, но приезжаешь туда не сонной, а разгорячённой после вечеринки, вернее, утринки.

Я решила пройтись до нашей редакции пешком, а моя стремительная подруга А. упорхнула на такси, накинув на плечи пиджак. Мне нравилось ощущение себя в тот день — день как день, но будто бы сжимаешь в кулаке волшебный камень, фиолетовый с прожилками, как тот, дедушкин, что я потеряла на Казантипе. Секрет, объединивший разных дуралеев со всех концов Нью-Йорка.

А в обеденный перерыв я зашла в бюро, где в Америке выдают права на вождение автомобиля. Мне надо было уточнить, какие именно бумаги им нужно донести. Мéста скучнее, наверное, и не бывает — из тех нью-йоркских контор, где унылы и посетители в очереди, и клерки, и номерки, по которым вызывают к окошечку. Я дождалась своего B54.

Ну и да, я, конечно, узнала её, на этот раз уже его, сразу. На лацкане пиджака был значок «John». Та же фигура норвежского лесоруба, два с лишним метра, огромные кисти рук. Узнаваемые черты лица Фрекен Бок. И едва заметная знакомая грация в движениях. Невозможно было догадаться, что несколько часов назад этот господин отжигал на танцполе в виде обворожительной дамы.

Никакого открытого кокетства и полёта, только сдержанность, короткие седые волосы, аккуратно зачёсанные по пробору, безликий серый костюм, деловые мужские туфли немыслимого сорок восьмого размера и отсутствующее выражение лица. Или почти отсутствующее? Так вот кем ты оказался в реальной жизни, Джон. Клерком в автомобильном бюро. Я, не успевшая снять глиттер со скул, улыбнулась ему заговорщически под конец короткого разговора. А Джон подмигнул мне, на долю секунды превратившись в Джолин, и вызвал посетителя под следующим номером.





Делать себе подарки




Мы — созависимые девочки с нарушенными границами — склонны забывать о себе, забивать на себя, тотально жертвовать собой в угоду чьим-то интересам.

Потому что от природы, вернее от воспитания, я — растворяющаяся в другом. Я выросла в семье с отчётливым нарциссическим вектором. Это когда вокруг очень сильные личности, но эмпатия не в цене. Вот и результат, я вроде как и сама — сильная личность, но у меня были разбиты границы, а я даже не знала об этом, пока жизнь не бросила вызов и не пришло время их обозначать. Позже, намного позже, в кабинете психотерапевта я возводила их искусственно.

Мне кажется, частично именно поэтому меня и занесло в абьюзивные отношения. Была эта склонность к растворению в другом человеке, в его правилах и приоритетах, какими бы они ни были. Склонность к подавлению себя в пассивном залоге. К позволению себя подавлять. Я как бы была заточена под формат, в котором кто-то всегда важнее, умнее, талантливее меня, что чей-то чужой мир всегда важнее моего.

Пришлось учиться.

Концентрироваться на свой личности.

Находиться внутри самой себя.

Не вылетать при малейшем беспокойстве и тревоге за пределы себя, своего мироощущения.

Одна из практик — делать себе маленькие подарки.