Ты убит, Стас Шутов

– Ты сам адидасы откинешь, если на баракских пойдешь, ― спокойно продолжил Егор. ― Там одни отморозки и их дохера. А что, если они весь район соберут? Кто за нас пойдет? Никто.

Койоты растерянно переглянулись. Егор был прав. Все взгляды устремились на меня: за мной оставалось последнее слово. А я молчал. Не хотел все так оставлять, но мстить даже не думал. Пока это желание спало во мне крепким сном, похожее на акул, дремавших в подводных пещерах на глубоком дне.

– М-м-м… Егор дело говорит. Рановато замес мутить, мало нас. Надо ждать, пока не расширимся, ― сказал я и воспрянул духом, увидев одобрительные кивки. Только Егор не кивнул. Он смотрел на меня мрачно, пытаясь прочитать по глазам мои настоящие мысли.

Тему, к счастью, замяли. Все немного расслабились и снова увлеклись угощениями. Денис располовинил абрикос, в каждую половинку воткнул по ореху, вставил в глаза.

– Я похож на Пэ Гэ? ― спросил он, и все захохотали. Он и правда был похож на учителя математики, которому мы дали кличку Пучеглазый Глаголик. С Пучеглазым все было понятно, а вот Глаголиком его прозвали за то, что он всегда держал в сумке пакет с одноименным печеньем и на перемене его поедал.

– Парни, а кто-нибудь из вас… видел Тому? ― тихо спросил я.

– Я ее видел в тот же вечер, ― спокойно сказал Виталик. Он чудно счищал с мандарина кожуру, как будто собирался сложить из нее какую-то фигуру. ― Спросил у нее, где ты. Она сказала, что не в курсах. Ушла домой рано, потому что звезданулась, и у нее пакетик с краской лопнул.

– Что? ― переспросил я, и Виталик повторил.

Я нахмурился. Сопоставил то, что узнал от мамы, с тем, что сейчас сказал Виталик. Я даже встал с кровати и заходил по комнате из угла в угол.

– Вау! Это что, член? ― спросил Леший.

– Где? Где член? ― заинтересовались все.

– Сам ты член! ― возмутился Виталик. ― Это слоник!

– Ну… Каждому ― свое, по степени испорченности.

Все сгрудились над счищенной Виталиком кожурой мандарина.

– А как ты так счистил? Научи меня!

– И меня!

Пока Виталик проводил всем мастер-класс, как сделать член из кожуры мандарина, я ходил по комнате и размышлял о Томе. К счастью, все были увлечены самообразованием, и никто не обратил внимания на мое поведение.

На тумбочке и кровати лежал уже с десяток мандариновых пенисов всевозможных калибров, а я все думал. Я игнорировал правду, сколько мог. Но в конце концов мне пришлось признать: Тома всех обманула. Она просто струсила и вовсе не собиралась звать на помощь. Она убежала домой и заперлась там. Бросила командира. Оставила в беде лучшего друга. Разве друзья так поступают? Нет.

Как же так? Разве я не все делал для нее?

Год назад, когда отряд пробрался на складскую зону, а затем дружно убегал от сторожевой собаки, Тома споткнулась и упала, а я закрыл ее собой. Собака покусала меня, но мне удалось отогнать ее камнем, и мы с Томой убежали.

А однажды Тома увидела, как девочки играют в незнакомую игру с резиночкой, захотела присоединиться и узнать правила, но девочки посмеялись над ней и отказали. Тома грустила несколько дней, и тогда я пришел к девчонкам один без Томы, чтобы выведать правила игры. Но вредины упрямились, пока я не отхлестал их по ногам крапивой. Я делал это, чтобы порадовать Тому. В каком восторге она была, когда я пришел к ней с резиночкой и обучил новой игре.

Я устроил в отряде революцию ради Томы. И потратил на нее все свои желания в звездопад. Я защищал ее, берег, причинял боль всем, кто делал больно ей. И не было для меня ничего важнее ее улыбки, ее радости и безопасности. И чем же она отплатила мне? Предательством? Даже враги так не поступают. Тома ― хуже, чем враг.

И тогда внутри у меня что-то шевельнулось. Это что-то было очень сильным. Оно медленно пробуждалось, недовольно рычало. Ярость, ненависть, желание мстить ― целый клубок где-то над желудком. Акулы на дне просыпались одна за другой и широко открывали пасти, обнажая ряды острых зубов. Им нужна была еда.

Я встал в центре палаты и посмотрел на сгрудившихся вокруг тумбочки друзей, которые живо обсуждали результаты мастер-класса.

– Парни, я вам соврал! ― крикнул я.

Леший вздрогнул, от неожиданности взмахнул рукой и подкинул мандариновый член. Тот, сделав в воздухе сальто, приземлился на голову Комара, и, примяв торчащие вихры, лег на макушке аккуратной шапочкой.

– Во всем виновата Мицкевич, ― прошипел я, пробуя новый вкус этой фамилии― отвратительно горький.

– Тома? ― тут же раздались голоса друзей.

– Наша Тома?

– Да, ― процедил я сквозь зубы и повернулся к ним. ― Она наврала вам. Почти все время мы были вместе. И нас с ней поймали вместе. Потом торчки отпустили ее, а меня нет. Я ждал, что она придет с помощью, позовет вас или взрослых… Но она оповидлилась и просто свалила домой.

Все потрясенно молчали. Наконец Виталик прошептал:

– Она все назвездела… Игра быстро кончилась, и мы все к лагерю почесали. Там еще провели какое-то время… ― он запнулся. ― Она не могла не заметить нас, если пробегала мимо. Она могла бы нас позвать… Но не позвала, дрянь.

– Вот видишь! ― злобно улыбнулся я. ― Трусливая мразь. Все из-за нее. Как только свалю отсюда ― прикончу ее.

– Стас, погоди… ― перебил Егор. ― Мы еще не знаем всего. Может, с ней что-то случилось, может, она пыталась позвать на помощь, но что-то пошло не так.

– И поэтому нагнала? ― усомнился Виталик. ― Нет. Стас прав. Она ― предатель. Гнать ее в шею из отряда.

– Но Стас… ― продолжил Егор.

– Ты за нее? ― прошипел я.


Друг все же стушевался.

– Нет, конечно, за тебя.

– Тогда заткнись, ― жестко сказал я, завел руки за спину и медленно зашагал по комнате, продолжая говорить: ― Если бы не она, я бы тут сейчас не торчал, избитый, обоссанный и глухой на одно ухо. Мицкевич подставила меня. Такое не прощают. И это в ее башку нам надо хорошо вдолбить.

– Так ей! Наваляем гадине! ― яростно бросил Виталик.

– Темную ей! ― пискнул Леший.

– Изгоним из отряда! Прессанем ее! ― крикнул Комар.

– Стас, я надеюсь, ты это не серьезно? ― тревожно спросил Егор.

– Кто не с нами, тот против нас, ― процедил я. Егор замолчал. ― И пока я в больнице… в компании Мицкевич делайте вид, будто ничего не произошло, чтобы не спугнуть ее. А потом, когда я выйду…

Я не стал продолжать. Но уже пообещал себе: эта тварь получит сполна.





4




Отряд ждал предателя у Бункера. Я только вернулся из больницы, все еще с ненавистной повязкой на голове. Травмированное ухо не слышало, но я надеялся, что это из-за бинтов. Может, сняв их, я буду слышать хоть что-то?

Время у Бункера тянулось медленно. Было ясно и холодно. Все стояли в кругу, лениво пиная мяч. Болтали о фильмах. Я молчал. Под ложечкой сосало ― ведь предстояло совершить то, о чем прежде я не мог и подумать. С одной стороны, все справедливо. Но с другой… Тома столько лет была мне другом. И невозможно в один момент просто убить в себе всю привязанность, оставив лишь ненависть.

Я каждые десять секунд поднимал голову и смотрел в конец улицы: не идет ли знакомая фигура? И вот она появилась… Первым ее заметил Леший, а я отвлекся ― упустил мяч. Пришлось бежать и доставать его из колючего кустарника.

– Вон эта чешет! ― крикнул Леший. Все всполошились.

Никто не знал, что делать, койоты ждали меня. Я вернулся и отложил мяч в сторону. Встал вперед, в центр; остальные ― в линию за моей спиной. Все смотрели на Тому. А она уже бежала ко мне, все ближе звенел ее родной голос, полный облегчения:

– Ста-ас-с, Ста-ас-с!

Особое звучание имени кольнуло сердце. Я сжал кулаки, поднес один ко рту и прикусил костяшки, чтобы приглушить рвущийся наружу вой. Тома… Прошлое ведь не забыть так просто. Ноги рвались тебе навстречу: хотелось обнять тебя, зарыться в волосы, пахнущие ванилью. Кружить тебя в воздухе, слышать смех и все забыть, как страшный сон… И я действительно дернулся тебе навстречу. Но тут же акулы внутри клацнули зубами. Я вздрогнул. Вернулся на место. Тебя нет. Нет больше моей Томы. Вместо нее ― просто Мицкевич. Предатель. Трусливая, жалкая тварь. Я выпрямился и напряг все мышцы. Я должен был взять над собой полный контроль.

Я долго репетировал речь, но сейчас понял, что слова вообще не нужны. Я просто смотрел на тебя и молчал. Подбежав, ты сразу поняла, что что-то не так, и остановилась. Улыбка стерлась с лица.

– Стас?

Молчание.

– Стас, я… ― Но я не дал тебе продолжить:

– Я ждал, а ты не пришла. Думал, ты позовешь на помощь.

Я смотрел на тебя, а внутри кипели боль и презрение. Горло сжало.

– Прости… ― Ты потупила взгляд. И если до этого внутри меня еще теплилась крохотная надежда, что ты скажешь хоть что-то, что действительно тебя оправдает, то теперь я понял: нет. ― Но они правда сильно напугали меня…

Я подошел к тебе ближе. В нос ударили запахи ванили и корицы ― наверняка твоя бабушка что-то пекла с самого утра. Я сглотнул ― и зашептал тебе в ухо обо всех тех мерзостях, что баракские ублюдки проделали со мной. Я дрожал, дрожала и ты. И… Я наслаждался твоим страхом. Я не знал, что чужой страх может быть таким приятным. Я не знал, как здорово становиться причиной этого страха.

– Прости. Прости… ― вновь выдохнула ты, но я прервал:

– Слишком поздно. Это ты во всем виновата. Я хочу, чтобы ты умерла.

Я с удивлением прислушался к себе: неужели я и правда этого хотел? Ты сжалась. Ты глядела с таким отчаянием, словно вот-вот закричишь, упадешь на землю и забьешься в плаче. Я сказал тебе тихо, чтобы остальные не слышали: «Я верил тебе, стоял за тебя во всем, я бы никогда не оставил тебя так. А ты… ты меня предала».

Затем я оттолкнул тебя со всей яростью, что пробудилась во мне. Ты упала на землю. Теперь ты смотрела на меня с удивлением и обидой, как будто не веря, что я мог так поступить. Но ты еще не знала, на что я способен.

– Вставай! Встань перед своим командиром, солдат! ― приказал я. Но ты не шевелилась, лежала, сжавшись и уставившись в землю. Лицо скрывали волосы. Я сам рывком поднял тебя на ноги. Ты не сопротивлялась ― и опять напоминала куклу.

– Солдат, ты обвиняешься в измене. Ты предала свой отряд и навсегда изгоняешься из «Степных койотов». ― Резким движением я сдернул у тебя с груди значок членства в отряде, золотую звезду с красным камешком в центре. ― Вали отсюда. Беги. Ты это умеешь. Хоть раз попадешься ― и мы убьем тебя. А если ты кому-нибудь скажешь… ― я сознательно повторил слова Круча, зная, каким метким будет этот удар: ― Я поймаю тебя. Разрежу тебе живот. И вытащу твои кишки.

И я свистнул, подавая сигнал. Все койоты одновременно подняли с земли подготовленные камни. Свой я тоже поднял. Ты по-прежнему не сопротивлялась, не спорила, не пыталась отступить ― просто смотрела то на меня, то на камень в руке с тупой покорностью. И это взбесило меня окончательно.

– Убирайся, предательница! ― закричал я.

– Растворись! Исчезни! Петляй вальсом! ― поддержали остальные.