Ты убит, Стас Шутов

– Что дальше, Круч? Может, заставим его сожрать это?

Желудок снова свело. Ароматы хвои, костра, мерзлой земли, прелых листьев перемешались с химозной вонью плавленного целлофана и клея. К этому прибавились животные запахи: пота, рвоты и крови. Я вцепился ногтями в мерзлую землю до боли, пытаясь удержаться в реальности. Все кружилось перед глазами, я будто вращался в бешеном смерче. И тогда я представил, что это война. Все это время я воевал не с тем врагом и не видел настоящего. А настоящий ― вот он, передо мной. Враг схватил меня и теперь выпытывает секреты. Но я ничего не выдам. Я не сдамся.

Позывы прошли. Я все еще стоял на коленях, пытаясь восстановить дыхание. Чьи-то руки потянули за куртку, затем меня перевернули на спину. Над головой зависла гнилая ухмылка Круча.

– Ну что? Будеш-ш-шь слушаться?

Я молчал.

– Я же все еще могу тебя простить.

И снова тишина. Круч встряхнул меня.

– Ну? Скажи: с-с-слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Встань на колени. Скажи это. Вылижи мои ботинки и сможешь идти домой.

Со всех сторон опять раздался хохот.

Дом… Какое чудесное слово. По телу разлилось тепло. Я бы многое отдал, чтобы сейчас оказаться дома. Но я ни за что не позволю так себя унизить.

И я плюнул Кручу в лицо.

Дальше я ничего не видел, перед глазами лишь мелькали черные и оранжевые точки. Зато я отчетливо чувствовал каждый удар: ногами под ребра, по лицу, почкам, голове, коленям, большинство ― в живот. Глаза застилали едкий пот, грязь, кровь. А потом я вдруг почувствовал жар от костра и острую боль в ухе. В голове взорвался ядерный гриб.

– Круч, ты его сожжешь на хер. Надо тушить, ― раздался чей-то голос.

– Ты прав. Вызываем пожарных.

Перед тем, как потерять сознание, я услышал хор расстегиваемых ширинок, а затем на меня хлынули теплые вонючие струи.

Я не знаю, как вышел из леса. Сознание включилось на пороге дома. Я помнил полный ужаса крик мамы ― приглушенный, будто доносящийся через толстые стены и сквозь равномерный гул, словно за этими стенами кто-то пылесосил.

Я зашатался, и меня подхватили заботливые руки. Дальше я помню происходящее только вспышками.

Тряска. Шум мотора. Прохладная рука на пылающем лбу, нежный мамин голос:

– Потерпи, Стас. Все будет хорошо.

– Тома, Тома, ― бормотал я. Второй слог имени тяжело мне давался, губы с трудом шевелились, и я его просто проглатывал.

– Что ты говоришь? Тебе больно? Холодно? Потерпи, Стасик…

Но я все повторял себе под нос: «Тома. Где Тома?»

Затем реальность погрузилась в темноту.





3




Я очнулся на дребезжащей медицинской каталке. Голова вспыхнула болью. Я открыл глаза, но тут же зажмурился от яркого света проплывающих под потолком ламп.

– Где я? ― выдохнул с усилием. ― Куда вы меня везете? Хочу домой. Где мама? Где Тома? Больно…

– Все хорошо, Стас, ― раздался бодрый мужской голос. ― Ты в больнице. Мы тут тебя немного подлатаем, будешь как новенький и пойдешь домой.

Голос звучал успокаивающе, но страх не проходил.

Меня ввезли в операционную, где мне вкололи анестезию.

– Считай от одного до десяти, ― велел тот же голос. Надо мной склонилось лицо, закрытое маской, которая по форме напомнила мне свиной пятачок. Я видел только глаза врача ― черные, большие, внимательные. Я досчитал до семи, а потом опять выпал из реальности.

Когда я снова очнулся, в ушах стоял гул. В голове будто засел инородный предмет, который сильно мешал, но боли я уже не чувствовал. И лежал я на мягкой койке, а не на каталке. В палате. Собравшись с силами, я ощупал голову. Вокруг нее, закрывая ухо, шла плотная повязка.

Вскоре я услышал голоса. Разговаривали мама и, кажется, тот врач, который просил меня считать. В тоне мамы слышалось отчаяние.

– …Но ведь у всех барабанная перепонка восстанавливается сама… В тяжелых случаях ее наращивают операцией. Почему здесь так нельзя?

– К сожалению, мы не в силах ничего сделать, ― грустно ответил врач. ― От барабанной перепонки ничего не осталось, а все три слуховые косточки разрушены. Мы не сможем восстановить слух ― лишь остановить воспаление и ликвидировать боль. Назначим курс антибиотиков и сосудистые препараты, они смогут убрать шум… Мальчику потребуется абсолютный покой. Не допускать попадания воды в ухо, а также…


– Мам, мам, ― тихо позвал я, еле ворочая языком.

Разговор сразу прекратился. Раздались другие звуки: отодвигаемый стул, шуршание одежды, шаги. И вот мама села напротив и взяла меня за руку.

– Как чувствуешь себя, Стасик? Что болит? ― обеспокоенно спросила она.

Я кивнул.

– Все. И плохо слышу. В голове очень шумит.

Мама вопросительно посмотрела на врача. Врач кивнул.

– Шум со временем пройдет.

Про потерю слуха он ничего не добавил. Но у меня не было и мысли, что я могу его потерять. В такое просто не верилось. Как одно из пяти чувств может просто взять и исчезнуть? Я верил: это временно. Я выздоровею, и все станет как раньше.

Мама посмотрела на меня очень серьезно.

– Стас. Ты должен рассказать мне, что с тобой случилось. Кто это сделал? Где это произошло? Как они выглядели? Их найдут и обязательно накажут.

Я отвечал на мамины вопросы неохотно и односложно: напали, избили, лиц не запомнил. Сколько их было ― не помнил, возраст тоже определить не смог. В тот момент мне было неприятно вспоминать эти подробности, хотелось просто вычеркнуть произошедшее из памяти. Я знал: мама хочет, чтобы виновников наказали, а мне хотелось только, чтобы меня не трогали. Я не осознавал, что уже через пару месяцев, окрепнув, пожалею об этом решении.

Мама ушла, когда закончилось время для посещений. Я попробовал заснуть, но не смог из-за боли во всем теле, а еще ― из-за страха. В голову отвратительным слизнем вползла мысль: «А что, если они доберутся до меня и здесь?»

Моя палата находилась на третьем этаже, это успокаивало. Значит, в окно они влезть не смогут. Но через дверь… Сердце заколотилось. Я представил, как она открывается, почти увидел в проеме мерзкую рожу Круча… Я забрался под одеяло с головой. Они не придут, не смогут пройти через охрану и бойкую дежурную медсестру.

Потом мысли метнулись к Томе. Куда же она пропала? Может, с ней что-то случилось? Может, она заблудилась, а когда все же позвала помощь, было поздно, к тому моменту я самостоятельно добрался до дома? Но тогда Тома бы пришла ко мне… Может, она никого не застала? Пришла, но родители уже везли меня в больницу. Да, наверное, так все и было. Я не заметил, в какой момент уснул.

На следующий день поднялась температура. Мне кололи антибиотики и обезболивающие, меняли повязки с компрессом на голове. Шум не стихал.

В этот день мама пришла не одна, а с сотрудником полиции. Он задавал мне больше вопросов, чем мама, просил подробностей. Но я рассказал ему даже меньше, на многие вопросы отвечал одно и то же: «Я не помню». Под конец мама и полицейский переглянулись. Мама посмотрела на него с надеждой, но тот мотнул головой, а затем попрощался и ушел.

Когда мы с мамой остались одни, я первым делом спросил ее о Томе. Поначалу я обрадовался ответу, что Тома заходила и интересовалась, как я и что со мной. Но дальше я услышал совсем не то, чего ждал.

Тома наврала маме, что вчера меня не видела. А в ответ на предложение навестить меня отговорилась срочными делами. Зачем она соврала? И почему отказалась ехать в больницу? Это было похоже на… что? От меня будто ускользало что-то важное, но наконец я понял: Тома меня избегала. Но почему? Может… В компании Круча были и другие, которых мы с Томой не видели, и, когда Тома убежала за помощью, ее поймали? Сделали с ней что-то? Я вздрогнул. Нет, я не буду об этом думать. Только не с Томой. Если так, все мои жертвы были зря: я позволил издеваться над собой только ради того, чтобы Тома спаслась. Эта мысль все еще вызывала гордость. И прогоняла страх.

Несколько дней я провел в постельном режиме, восстанавливаясь. А затем, когда я уже достаточно окреп, врач разрешил друзьям меня навестить.

В палату набились все койоты: и Костян, и Леший, и Толик, и Виталик, и все-все. А главное ― пришел Егор. Я так растрогался, что даже глаза намокли. Друзья принесли шоколадки и абрикосы. Все закричали наперебой. От крика в голове вспыхнула боль. Я, поморщившись, шикнул на них, и ребята заговорили тише. Я пытался выцепить из общего гомона отдельные слова, и понял: никто точно не знал, что со мной произошло. Кто-то считал, что мне зарядили в ухо пулькой от игрушечной винтовки; кто-то ― что в лесу я потерял сознание и, упав, ударился головой о пень. Была и самая интересная версия: что на меня напал лесничий-маньяк.

Я сказал, что сейчас все объясню. Тут же на меня с тревогой уставились восемь пар глаз. Я успокоил ребят и сказал, что ничего такого не было, и вообще, со мной теперь все в порядке. Услышав хоровой вздох облегчения, я улыбнулся.

Денис сходил помыть фрукты, Егор выложил их в миску, туда же по моей просьбе добавил мандарины, кешью и фундук, что принесли родители, раскрыл шоколадки и разложил на тумбочке.

– Хавайте! ― сказал я.

Друзья с аппетитом захрумкали.

– Так что за херня с тобой случилась? ― Виталик закинул в рот горсть кешью. ― Твоя мама сказала, что на тебя напал кто-то. Но кто? Где? Как?

Я вздохнул. Расстраивать и пугать друзей не хотелось. Но, поколебавшись, я рассказал им все, утаил только то, что со мной была Тома, ― как будто пытался отсрочить страшную правду хотя бы для себя самого. С каждой секундой лица друзей мрачнели. Жующие челюсти двигались все медленней, кто-то отложил шоколад, так и не притронувшись к нему. А потом верные койоты взорвались яростью.

– Мы найдем их! И повесим! Всех! ― выкрикнул Денис.

Остальные поддержали его.

– Да, эти мудилы за все заплатят! Это будет кровная месть! ― пискнул Леший, самый маленький из отряда, ему было всего одиннадцать. Здоровяк Виталик тут же отвесил ему подзатыльник.

– Кровная месть ― это не то, придурок! Это когда члены семьи мстят за убитого. А мы не семья, да и Стасян у нас не подох.

– Ну, у нас будет своя кровная месть, ― нашелся Леший.

– Вендетта называется, ― встрял Костя.

Леший продолжил:

– И мстить мы будем за… э-э-э… тяжкие телесные повреждения.

– А по-русски можно? Лингвист херов, ― проворчал Денис.

– А у меня папа ― адвокат! ― заважничал Леший.

– Месть ― херовое дело, парни, ― вмешался Егор и покачал головой. ― Что она решит-то? Что исправит? Время назад отмотает? Нет.

– Ты в голову пукнутый, что ли? Все спустить хочешь? Да мы этих торчил порвем! Они у нас адидасы откинут! ― Виталик сжал кулаки-булыжники.