Ты убит, Стас Шутов

Светлана Игоревна смотрела на Стаса так, будто пыталась увидеть изнанку его черепной коробки.

– Умел любить? В прошлом?

– Да.

– Этот человек больше не любит тебя?

– Я хотел бы, чтобы это было так.

– Но почему?

– После всего, что я сделал… Любить меня тяжело. Практически невозможно.

– Кто этот человек, Стас?

Стас молчал.

– Ты так и не рассказывал мне о том, что ты пишешь в дневнике. Ты пишешь… Об этом человеке?

– Я уже закончил дневник. Я написал обо всем.

Дневник был здесь. Он попросил Колю принести его. Хоть Стас и закончил свою историю и не собирался больше ничего писать, все равно он нуждался в дневнике и чувствовал себя спокойнее, когда он был рядом.

– Да, я писал… о нем. Этот человек, он мой… Лучший… Лучший… ― Стас никак не мог закончить.

– Друг?

– Враг.

Светлана Игоревна не сумела скрыть удивления, глянула на Стаса по-новому, так, будто между ними вдруг окончательно исчезла стена.

– Расскажи мне о нем.

– Нет.

«Ни за что. Это только мое, мое, слышите? Я никому не обязан рассказывать о ней… Обо всем, что произошло в моей жизни».

– Стас, так мы никогда не придем к соглашению. За эти два года я ни разу не слышала от тебя твою историю. А становится легче, когда просто расскажешь.

– Легче, когда не лезут в душу, ― огрызнулся он.

– Ты не прав. Поверь моему опыту.

– Да что вы знаете? Что вы можете знать обо мне? Чем помочь? ― Стас повысил голос. ― Абсолютно ничем.

– Ты ошибаешься. Но, в любом случае, у тебя нет выхода. Я хочу знать все. О твоем конфликте с Данилом, об этой иконке. А главное ― все о человеке, который тебе эту иконку подарил. Я знаю, что ты попал сюда из-за него. Нее. И как только я все узнаю, то смогу тебе помочь. Ты выйдешь отсюда со своей иконкой ровно через десять дней и ни днем позже. И начнешь жить заново. Это твой шанс начать все с нуля, Стас Шутов.

С минуту Стас молчал. Он полулежал на койке и изучал картину на стене напротив. Там была изображена балерина ― она сидела на полу студии в расслабленной позе, ссутулившись. Волосы выбились из пучка, пачка примята, пуанты развязаны, ленты змеями тянутся по полу. Все в этом образе говорило об усталости. Не самая подходящая картина для изолятора. Сил для выздоровления она не давала, скорее, наоборот.

А затем рука Стаса скользнула под подушку. Он вытащил тетрадь с темно-зеленой обложкой, усеянную оранжевыми рисунками лисьих мордочек и осенних кленовых листьев. Посмотрев на Светлану Игоревну, он молча протянул ей тетрадь. Она приняла ее и кивнула в знак понимания.

А ведь она права: ему стало легче.





Мир «после». Отпускаю




Мы с койотами сидели на трибунах стадиона. Лузгали семечки, разговаривали о дурацкой спецшколе. От нашей ссоры в ночь выпускного не осталось и следа, вообще-то, никто о ней и не вспоминал. Я не наезжал на парней за ту выходку с дурью: понимал, что они просто хотели меня развеселить, пусть и самым идиотским из возможных способов. А парни в свою очередь не возмущались, что я на них наорал, а кого-то даже и ударил ― так и не вспомнил, кого. Возможно, что этот кто-то тоже ничего не вспомнил наутро.

Настроение было ни к черту, но все пытались меня подбодрить.

– Да может, не так все и плохо, Стасян, ― сказал Виталик, читая рекламные брошюры. ― Зырь, там среднее образование дают, так что в плане учебы ничего не потеряешь.

– И лучше туда, чем в колонию заехать, ясен пень, ― добавил Толик. ― Личное дело чистеньким останется, потом проблем с работой не будет. Нет, на воле лучше, никто не спорит, ― быстро добавил он. ― Но если выбирать, то школа лучше.

Каждый пытался найти плюсы. Костя сказал, что там можно освоить рабочую профессию, Леший вычитал про кучу спортивных секций. Комар добавил, что школа в лесу далеко от цивилизации, чистый воздух и изоляция от привычного кошмара под названием «жизнь» пойдут мне на пользу. В общем, когда все высказались, создалось ощущение, что меня провожают в элитный пансион. Вот только это не особо помогло.

Болтовню прервал телефонный звонок. Меня бросило в жар: звонила Тома. Несколько секунд я тупо пялился в экран, где настойчиво дрожало изображение трубки. Затем слез с трибун, отошел подальше и ответил на вызов.


За несколько секунд я перебрал в голове десятки причин, зачем Тома звонит. Это не она, это ее мама, жаждущая крови. А может, сама Тома сейчас скажет, что вариант со спецшколой ее не устраивает, она успокоится, только когда меня посадят. А вдруг… она звонит, чтобы сказать, что все еще любит меня и готова простить? Чушь. Но на долю мгновения сердце сжалось в наивном ожидании добрых слов.

Конечно, я ошибся. Тома требовала, чтобы я попросил прощения ― а я не стал. Теперь я боялся, что если извинюсь, она правда простит и… вдруг все пойдет по кругу? Могу ли я доверять себе?

– А есть ли смысл в этих извинениях? ― заявил я и даже заставил себя хмыкнуть. ― Одно дело – все вернуть назад. Другое – извиняться за то, чего уже нельзя исправить. И знай, последнее я считаю самой бесполезной херней на свете.

Тома спросила, хотел бы я все вернуть, и я запнулся. Хотел бы? Да я бы продал за такое душу! Вот бы снова оказаться на пути к костру в тот день… дернуть Тому за руку, убраться подальше, пока нас не увидели, убежать вместе домой пить горячее какао. От вопроса стало очень больно. Я даже потерял дар речи.

И тут Тома словно сорвалась. Она закричала, что я превратил ее в чудовище. Но не это показалось странным, а следующие слова. Она сказала, что только я виноват в том, что скоро произойдет. И добавила, чтобы я бежал. Я не понимал, о чем она. Но у меня не было никаких сил искать подтекст.

Пока мы разговаривали, на трибунах что-то произошло, койоты расшумелись. Завершив звонок, я увидел, в чем дело. Парни погнались за Пятачком и Ишаком. И откуда они взялись? Обычно мушкетеры за километр обходили места нашей тусовки. Сзади кто-то выкрикнул: «Шутов!» Я обернулся и увидел Шляпу. Тот пытался напустить на себя смелый и наглый вид, но трясущиеся колени его выдавали.

У меня не было настроения ставить его на место. А он все нарывался: крикнул, что Тома никогда меня не любила, не считала другом, ей всегда было на меня плевать. А потом Шляпа добавил, что вчера они целовались. Слишком много болтовни. Стоило бы задуматься, с чего вдруг? Но я просто отмахнулся.

Этот щекастый все не отступал. Он сделал робкий шаг мне навстречу и… вякнул, что у моей Янки ничего так сиськи. Даже это меня не насторожило. Я не реагировал. Тогда он подошел вплотную и, выбив из моих рук телефон, заговорил уже увереннее. Посыпал оскорблениями в адрес мамы, и этого я уже стерпеть не мог. Чудовище проснулось, заворочалось и рвануло с цепи.

Цаплин со скоростью ракеты пустился в сторону леса. Перескочив через рельсы, скрылся в деревьях. Перед тем, как нырнуть за ним, я замешкался: я же избегаю леса… Но мое чудовище было не остановить. Вскоре я почти догнал Цаплина. Мы добежали до заброшенной промзоны, и Цаплин припустил к двум кучам строительного мусора. Вместо того, чтобы пробежать между ними, он зачем-то прыгнул, хотя дорога там была ровная, ничего не мешало. Слишком ровная дорога… Вокруг ― грязь, мусор, обломки… А четко между кучами ― песок и больше ничего. Что-то тут не так…

Я не успел подумать об этом и остановиться: под ногами разверзлась земля. Я рухнул в преисподнюю. А потом на меня упало небо, и наступила темнота.

В рот набился песок, я закашлялся, стал стягивать с себя что-то, что принял за небо. Это оказался брезент. Я понял: между кучами мусора находилась ловушка, в которую я попался. Ловушка была застелена этим брезентом и замаскирована песком.

Брезент был тяжелым, я лежал под ним в неудобной позе. Раздался истеричный лязг железок, что-то скрипнуло. Сдернув ткань, я посмотрел наверх и увидел небо сквозь прутья. Я находился в яме, закрытой на решетки. Очевидно, ключами: их лязг я и слышал.

Вытянув руку, можно было ухватиться за решетку. Упираясь в земляные стены, я уцепился за прутья, попробовал расшатать их. Ничего не вышло, я скатился вниз по рыхлому песку. Выругался, тщетно попробовал снова, приказал себе: спокойно. Просто отдохни и подумай. Я привалился к стене и сел. Тяжело дыша, посмотрел наверх.

Я понял, кто за всем стоит. Ну конечно. Я вспомнил, какой была Тома в последнее время ― будто ее ничего не волновало. И вот почему Шляпа так отчаянно хотел меня взбесить. Как раз чтобы я погнался за ним. Привести меня к ловушке. Это и произошло. Как же глупо я попался. Меня обхитрила компашка недоумков. Как долго, интересно, они работали над планом? Нашли эту яму или сами выкопали ее? И что теперь будет? Меня собираются держать в плену? Спускать мне по веревке вниз ведерко с едой и отхожий горшок? Таков Томин суд?

Я прислушался. Я словно чувствовал: она там, наверху. Мне подсказывала это наша незримая и прочная связь. Пока мне не было страшно, просто любопытно. Это же… игра, да? Хотелось увидеть Тому, заглянуть ей в глаза. Может, удастся прочитать по взгляду, какой будет ее следующий шаг? Это салочки, просто салочки. Я был во́дой, но теперь осалил Тому. Роли поменялись.

И тут я услышал осторожные шаги. Она подошла совсем близко.

– Честно, всегда считал тебя дурой. А придумать такой план… Снимаю шляпу, Гном! ― крикнул я, стараясь, чтобы голос звучал насмешливо.

– Ты ― мое, ― задумчиво шепнула она в ответ. И почему-то я поежился.

Борясь с внезапным страхом, я крикнул ей, чтобы показалась.

– Скажи же что-нибудь, ну! Трусиха. Всегда такой была, такой и останешься!

Я кричал, я пытался задеть ее… Но она молчала. И это пугало все больше.

И вот Тома показалась. С такого расстояния она казалась сильно выше своего роста. Тома была в черной толстовке, в капюшоне, пол-лица скрывал шарф. Я видел только ее глаза ― огромные, темные, сумрачные. И этот взгляд мне не понравился: по нему читалось, что она уже не отступится. Не отпустит меня, даже если на промзону сейчас упадет метеорит. И задумала она что-то очень нехорошее. Но я все еще владел собой достаточно ― и не признавал очевидного. Я убедил себя, что тревожиться не о чем. Мне удастся ее переубедить. Я ведь сильнее, я побеждал столько раз. И неважно, что преимущество за ней. Кнут или пряник, но что-то сработает.

– Посмотри же на меня, ну! ― крикнул я.

И она подчинилась. Наши взгляды пересеклись. Моя первая победа, я воспрянул духом. Помедлив, я попросил ее открыть чертовы решетки ― мягко, ласково, не сомневаясь в том, что она подчинится. Она слабая. Она сломается. Ведь так?

Но тут я заметил, как Тома сжимает что-то в руках. Внизу, у земли, что-то блеснуло ― и на меня посыпался песок вперемешку со строительной пылью, мелкой, как мука. Мою тюрьму сразу заволокло густое серое облако, я закашлялся. Господи, что она творит? У нее в руках лопата, и она закапывает меня!

И тогда мои кишки скрутило тугим узлом. Это казалось безумным, немыслимым, но это происходило. Снова раздался удар лопатой о землю. И снова меня окатило песком вперемешку с мелкими камнями. Тома работала лопатой механически, спокойно, так, будто каждый день закапывала людей. На лице не отражалось ничего. Наверное, она готовилась к этому моменту и заранее выключила все эмоции. В противоположность мне.

Сначала я думал: она просто меня пугает. Это же Тома, замученная мышка, она не посмеет намеренно причинить кому-то вред. Мой страх ненадолго прошел, его даже сменил гнев. Я весь в песке, сижу в чертовой яме, на голову мне сыплют землю. Как я докатился до такого? Это же дно, в прямом смысле слова. Я то смеялся, пытаясь показать что эта игра меня забавляет, то ругался и кричал угрозы. Ей было все равно.

Потом я попытался выбраться: вцепился в решетки, зашатал их. Тома тут же наступила мне на пальцы, и я, взвыв и выругавшись, отпрянул. А земли все прибывало, ноги уже увязли.

Больше я не смеялся ― только кричал, чтобы она прекратила свои игры. А потом я забыл и само это слово ― «игры»: они кончились. Глаза Томы были безумными и пустыми. Она словно стала роботом, запрограммированным на одну-единственную цель: живьем закопать Стаса Шутова. И наконец мне действительно стало страшно.

Я испытал все то же, что и тогда, три года назад, у костра в лесу. Там я дрожал от страха и мучился неизвестностью: что же сделают со мной баракские ублюдки? Сейчас изменилось лишь одно: я точно знал, что со мной будет.

Я дышал урывками из-за пыли, кашлял. Я будто тонул. Все мои чувства превратились в оголенные провода. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким слабым и жалким, как в тот момент. И таким настоящим, без всяких масок. Я признал свое поражение и победу Томы. Я недооценил ее.

Я много болтал: то дрожал и скулил, то орал проклятия и угрозы, то снова жалобно просил освободить меня и обещал уехать за тысячу километров. Я предлагал Томе золотые горы и сразу же грозил страшной расплатой. Я сходил с ума. Но я знал: все бесполезно. Я так боялся, что однажды превращу ее в монстра… А ведь я уже это сделал. И этот новый монстр намного сильнее и безжалостнее меня самого.

Я понял, что умру. Подумал о Янке. С болью представил ее плачущей на моих похоронах. Да и будут вообще похороны? Найдут ли меня? И разве то, что сейчас происходит, нельзя назвать похоронами? Я обхватил руками голову, чтобы создать себе хоть какую-то воздушную подушку, закрыл глаза и замер. Больше я не мог бороться. Нужно сохранить хотя бы крупицы сил. Хотя зачем? Я был обречен с самого начала.

Но тут что-то произошло. Сначала пропали ужасные звуки: стук лопаты и шорох песка. Я подумал, что оглох еще и на второе ухо, но тут почувствовал, что могу дышать. На меня больше не сыпалась земля. Я поднял голову и посмотрел на Тому. С ней… что-то произошло. Она снова превратилась в человека. В глазах читались удивление, сомнение и какая-то томительная тоска: тоска по тому, чего уже не вернуть. Она смотрела на меня со слезами. В глаза? Нет, чуть ниже.

Она смотрела на иконку, выбившуюся из-под толстовки.

Эта иконка чертовски много значила для меня. Неужели… для Томы тоже?

Да, Тома. Я до сих пор ношу ее, не снимая.

Раздался спасительный звук: Тома воткнула лопату в землю, бросилась на решетку, вцепилась в нее, низко наклонилась. Теперь я мог дотянуться до ее лица. Пряди волос свисали сквозь прутья. Тома все всматривалась в меня. Я протянул руку и накрутил ее локон на палец.