Ты убит, Стас Шутов
Часть 13 из 44 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я смотрю, ты лучше учителя знаешь, что давать, а что не давать на самостоятельных? ― Географичка прищурилась.
– Нет, я просто сказала, что мы этого не проходили, ― пролепетала Кузнецова.
– Я разрешала тебе говорить?
– Нет.
– Но смотрю, что ты очень любишь поговорить. Сейчас мы утолим твой словесный голод. К доске.
Спотыкаясь, Ира вышла к доске, где Олеся Юрьевна долго и со смаком мучила ее вопросами на знание столиц, а потом усадила с двойкой и позором. Ирочка принесла себя в жертву: у остальных появилось время бегло подучить столицы или сделать шпаргалки. Поэтому на следующем уроке, когда Олеся Юрьевна раздала работы с оценками, среди двоек попадались тройки и даже четверки.
Вот так с самого начала учебного года Тихонова стала для всех ожившим, насквозь гнилым ночным кошмаром.
Олеся Юрьевна словно прибыла экспрессом из ада. Она просто обожала измываться над учениками и запугивать их. Причем свирепствовала она не только на уроках. Иногда она приглядывала жертву в коридоре и, накидываясь на нее, распинала: за одежду, прическу, косой взгляд, беготню. Вполне в ее духе было обозвать ученика бомжом, оскорбить его родителей, которые допускают такой внешний вид ребенка.
Почти весь урок она над кем-нибудь измывалась. В этих зверствах географичка будто черпала жизненные силы: на губах сразу появлялись улыбка, щеки розовели. Обычно лицо казалось бледным, а сама учительница ― будто неживой, от нее так и веяло холодом. Мы прозвали ее ледяной пещерой. Излюбленной шуточкой было:
– Как думаете, сколько градусов у географички между ног?
– Минус 273!
– Ха, абсолютный нуль!
– Да не, не дотягивает, всего-то минус двести двадцать!
– Кто у нас будет тестировщиком? Нам срочно нужно провести испытания!
От Олеси Юрьевны выли все, но особенно ее боялись младшеклассники. Я был рад, что хоть Янке досталась другая, адекватная, учительница. А вот некоторым не повезло.
Как-то, идя в школу, я увидел сцену: Буряков силой тащил в школу упирающуюся младшую сестренку.
– Не хочу! Нет, не пойду! Вадик, пожалуйста! Я умру на этой географии! Ты что, хочешь, чтобы я умерла?
– Хватит уже истерить, Ален. Ничего ты не умрешь, пойдем, опаздываем.
Сестренка, вырвавшись, опустилась на асфальт и отчаянно заревела. Буряков в замешательстве сел на корточки, неловко погладил ее по голове.
– Ну успокойся, ну чего ты? Она же не укусит.
– Ты не понимаешь, Вадик. Она как дементор… Она все хорошее высасывает.
Чем кончилась сцена, я так и не узнал ― обогнал брата и сестру и оставил их позади.
* * *
Последнее время мои нервы были на пределе из-за постоянных скандалов с родителями, кошмаров, где меня каждый раз преследовала, догоняла и истязала баракская шпана, из-за того, что Яну родители любят, а меня ― только терпят. Из-за папиного вечного раздражения и бутылок алкоголя, на которые я натыкался дома. Из-за того, что мама забросила вязанье и все чаще спала. Из-за долбанной географички и Бурякова.
Вот из-за его насмешек и нападок терпение и лопнуло.
Однажды нас задержали на уроке геометрии. Я вытирал с доски, а у двери снаружи уже топтались девятиклассники. Учительница вышла в коридор ответить на звонок. Девятиклассники вошли, не дожидаясь, пока наш класс соберется и выйдет.
– Эй, Шутов! Как ответил домашку? ― крикнул Буряков. ― Расслышал вопрос? Или вместо разложения многочлена на множители ты расписал все признаки строения членистоногих? Если что, у тебя была алгебра, пацан.
– Плохо слышу, что? ― Я подыграл.
– Говорю, алгебра у тебя была! Не биология! ― сложив руки рупором, проорал Буряков. ― Многочлены, а не членистоногие!
– Не слышу! ― Я поманил его пальцем.
И, когда Буряков, довольный шуткой, подошел и наклонился ко мне, чтобы проорать в ухо, я схватил с доски железный угольник и врезал ему по лицу.
Из носа девятиклассника фонтаном брызнула кровь. Линолеум покрылся россыпью красных бусин. Не дожидаясь, пока Буряков придет в себя, я вцепился в его плечи ― и изо всех сил толкнул в сторону окна, которое находилось прямо за ним. Звон показался таким пронзительным, что захотелось закрыть уши ладонями.
Буряков после этого случая не только не оставил меня в покое, но рассвирепел еще сильнее. Скандал в школе вышел большой. Но мой папа, который состоял в приятельских отношениях с директором, все уладил. А вот дома грянула буря.
– Успокойся, Олег. У него сейчас сложный период, он остро на все реагирует…
– Успокойся? Твой сын вышибает окно телом другого пацана, а ты говоришь мне успокоиться?! – орал папа, которого мама пыталась утихомирить.
Это был первый раз, когда в общении с мамой папа назвал меня «твой сын». Я еще не знал: отцу так понравится это новое прозвище, что теперь оно будет слетать с его языка довольно часто. Намного чаще, чем имя. Моя злость росла, как снежный ком. Одно цеплялось за другое. К счастью, хотя бы мама была пока на моей стороне.
– Его надо сдать в закрытый интернат! Ты подумала, какой он пример показывает нашей дочери?!
Я подслушивал ссору, стоя за приоткрытой дверью. Вот оно как ― «наша дочь» и «наш дом», но «твой сын».
После этого я затих и затаился. Теперь мне очень хотелось отомстить отцу за все обиды и заставить пожалеть о сказанном.
И случай вскоре представился.
* * *
Мы с Яной часто играли во Франкенштейна, в психбольницу, инквизицию и камеру пыток. Но сегодня я придумал что-то новенькое.
Я поставил перед сестрой три стаканчика с водой.
– Тут и тут ― смертельный яд, ― сказал я. ― А тут ― большая порция смелости. Отменной смелости, самого лучшего качества.
Янины глаза загорелись. Я знал: за последние полгода сестра превратилась в ужасную трусиху. Она боялась насекомых, огня, грозы, мышей, собак, темных шкафов и вообще ― темноты. А чаще всего ― людей. Ведь люди хуже самых страшных монстров, они ― те, кто создает монстров. Янка видела на моем примере, что могут сотворить люди с другими. Я никогда не скрывал от сестренки, что́ на самом деле произошло в тот день, и рассказал в подробностях, хотя родители запретили.
С тех пор Янка стала трусишкой. Ее даже в школе поддразнивали.
Я еще раз показал, в каких стаканах яд, в каком ― смелость. А потом быстро поменял стаканы местами несколько раз. Яне нужно было проследить за «смелостью» и не ошибиться. Яда нигде, конечно же, не было, вместо него я подлил в два стакана слабительного, чтобы было правдоподобно. Роль «смелости» сыграла простая вода, разбавленная сиропом со вкусом ирисок.
Проследив за стаканами, Янка уверенно показала на один из них, а затем выпила. Пару следующих часов она прислушивалась к своим ощущениям. Не умирала ли она? Никакого расстройства у Яны не было. Сестра уверилась, что выбрала верный стакан.
Субботу мы всей семьей провели в «Икее». Янка с восторгом бегала кругами, постоянно возвращалась ко мне, хватала за руку и возбужденно тащила меня «что-то показать».
После мы закупились продуктами в «Ашане». Родители загружали пакеты в машину, а мы с Яной покатили тележку к пункту сдачи, чтобы забрать десятирублевую монетку. Яна сидела в тележке, а я ее вез. Остановившись у входа на закрытую подземную парковку, я поглядел вниз, на крутой въезд.
– Ян, давай проверим твою смелость? ― спросил я.
– Как?
– Тебе надо съехать отсюда.
– Прям туда? ― У сестры от ужаса округлились глаза.
– Ага.
После спуска дорога шла по прямой, и если Яне повезет, она никуда не врежется.
– Мне страшно! ― пискнула она.
– Что? ― рассмеялся я. ― Тебе не может быть страшно, ты выпила столько смелости, что теперь хватит на всю жизнь! Это остаточное, смелость еще не усвоилась полностью. Давай, не бойся!
Сестренка несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Зажмурилась, крепко вцепилась в тележку. Я подкатил ее к крутому спуску ― и тут заметил, что родители обратили на происходящее внимание.
– Готова? ― быстро спросил я.
– Да!
Папа уже бежал к нам, размахивая руками и что-то крича. С наслаждением отметив ужас в его глазах, я улыбнулся и разжал руки. Я победил, пап.
Янка получила пару ушибов и трещину в скуле: тележка не помчалась по прямой, как я рассчитал, а свернула вбок и врезалась в столб.
После этого случая отец перестал разговаривать со мной. Он все чаще ночевал не дома, а мама все больше пила.
5
На Олесю Юрьевну все жаловались, но без толку. Директор уверял, что ее методы обучения хоть и нестандартные, но правильные. Ученики совсем распоясались, наконец нашелся педагог, который поставил всех на место. В школе все разговоры были только о географичке. Если не знаешь, о чем говорить в компании, ― заведи речь о Тихоновой, все поддержат. Олеся Юрьевна будто видела жертву насквозь, знала о всех проблемах и слабостях, давила на больное. Она по всем проехалась, не обделила вниманием и меня: на уроке обозвала мою маму алкоголичкой. Я смолчал, но запомнил. Я решил, что позже отомщу и ей, когда представится случай.
Как-то в раздевалке я снова увидел Бурякова с сестренкой.
– Нет, я просто сказала, что мы этого не проходили, ― пролепетала Кузнецова.
– Я разрешала тебе говорить?
– Нет.
– Но смотрю, что ты очень любишь поговорить. Сейчас мы утолим твой словесный голод. К доске.
Спотыкаясь, Ира вышла к доске, где Олеся Юрьевна долго и со смаком мучила ее вопросами на знание столиц, а потом усадила с двойкой и позором. Ирочка принесла себя в жертву: у остальных появилось время бегло подучить столицы или сделать шпаргалки. Поэтому на следующем уроке, когда Олеся Юрьевна раздала работы с оценками, среди двоек попадались тройки и даже четверки.
Вот так с самого начала учебного года Тихонова стала для всех ожившим, насквозь гнилым ночным кошмаром.
Олеся Юрьевна словно прибыла экспрессом из ада. Она просто обожала измываться над учениками и запугивать их. Причем свирепствовала она не только на уроках. Иногда она приглядывала жертву в коридоре и, накидываясь на нее, распинала: за одежду, прическу, косой взгляд, беготню. Вполне в ее духе было обозвать ученика бомжом, оскорбить его родителей, которые допускают такой внешний вид ребенка.
Почти весь урок она над кем-нибудь измывалась. В этих зверствах географичка будто черпала жизненные силы: на губах сразу появлялись улыбка, щеки розовели. Обычно лицо казалось бледным, а сама учительница ― будто неживой, от нее так и веяло холодом. Мы прозвали ее ледяной пещерой. Излюбленной шуточкой было:
– Как думаете, сколько градусов у географички между ног?
– Минус 273!
– Ха, абсолютный нуль!
– Да не, не дотягивает, всего-то минус двести двадцать!
– Кто у нас будет тестировщиком? Нам срочно нужно провести испытания!
От Олеси Юрьевны выли все, но особенно ее боялись младшеклассники. Я был рад, что хоть Янке досталась другая, адекватная, учительница. А вот некоторым не повезло.
Как-то, идя в школу, я увидел сцену: Буряков силой тащил в школу упирающуюся младшую сестренку.
– Не хочу! Нет, не пойду! Вадик, пожалуйста! Я умру на этой географии! Ты что, хочешь, чтобы я умерла?
– Хватит уже истерить, Ален. Ничего ты не умрешь, пойдем, опаздываем.
Сестренка, вырвавшись, опустилась на асфальт и отчаянно заревела. Буряков в замешательстве сел на корточки, неловко погладил ее по голове.
– Ну успокойся, ну чего ты? Она же не укусит.
– Ты не понимаешь, Вадик. Она как дементор… Она все хорошее высасывает.
Чем кончилась сцена, я так и не узнал ― обогнал брата и сестру и оставил их позади.
* * *
Последнее время мои нервы были на пределе из-за постоянных скандалов с родителями, кошмаров, где меня каждый раз преследовала, догоняла и истязала баракская шпана, из-за того, что Яну родители любят, а меня ― только терпят. Из-за папиного вечного раздражения и бутылок алкоголя, на которые я натыкался дома. Из-за того, что мама забросила вязанье и все чаще спала. Из-за долбанной географички и Бурякова.
Вот из-за его насмешек и нападок терпение и лопнуло.
Однажды нас задержали на уроке геометрии. Я вытирал с доски, а у двери снаружи уже топтались девятиклассники. Учительница вышла в коридор ответить на звонок. Девятиклассники вошли, не дожидаясь, пока наш класс соберется и выйдет.
– Эй, Шутов! Как ответил домашку? ― крикнул Буряков. ― Расслышал вопрос? Или вместо разложения многочлена на множители ты расписал все признаки строения членистоногих? Если что, у тебя была алгебра, пацан.
– Плохо слышу, что? ― Я подыграл.
– Говорю, алгебра у тебя была! Не биология! ― сложив руки рупором, проорал Буряков. ― Многочлены, а не членистоногие!
– Не слышу! ― Я поманил его пальцем.
И, когда Буряков, довольный шуткой, подошел и наклонился ко мне, чтобы проорать в ухо, я схватил с доски железный угольник и врезал ему по лицу.
Из носа девятиклассника фонтаном брызнула кровь. Линолеум покрылся россыпью красных бусин. Не дожидаясь, пока Буряков придет в себя, я вцепился в его плечи ― и изо всех сил толкнул в сторону окна, которое находилось прямо за ним. Звон показался таким пронзительным, что захотелось закрыть уши ладонями.
Буряков после этого случая не только не оставил меня в покое, но рассвирепел еще сильнее. Скандал в школе вышел большой. Но мой папа, который состоял в приятельских отношениях с директором, все уладил. А вот дома грянула буря.
– Успокойся, Олег. У него сейчас сложный период, он остро на все реагирует…
– Успокойся? Твой сын вышибает окно телом другого пацана, а ты говоришь мне успокоиться?! – орал папа, которого мама пыталась утихомирить.
Это был первый раз, когда в общении с мамой папа назвал меня «твой сын». Я еще не знал: отцу так понравится это новое прозвище, что теперь оно будет слетать с его языка довольно часто. Намного чаще, чем имя. Моя злость росла, как снежный ком. Одно цеплялось за другое. К счастью, хотя бы мама была пока на моей стороне.
– Его надо сдать в закрытый интернат! Ты подумала, какой он пример показывает нашей дочери?!
Я подслушивал ссору, стоя за приоткрытой дверью. Вот оно как ― «наша дочь» и «наш дом», но «твой сын».
После этого я затих и затаился. Теперь мне очень хотелось отомстить отцу за все обиды и заставить пожалеть о сказанном.
И случай вскоре представился.
* * *
Мы с Яной часто играли во Франкенштейна, в психбольницу, инквизицию и камеру пыток. Но сегодня я придумал что-то новенькое.
Я поставил перед сестрой три стаканчика с водой.
– Тут и тут ― смертельный яд, ― сказал я. ― А тут ― большая порция смелости. Отменной смелости, самого лучшего качества.
Янины глаза загорелись. Я знал: за последние полгода сестра превратилась в ужасную трусиху. Она боялась насекомых, огня, грозы, мышей, собак, темных шкафов и вообще ― темноты. А чаще всего ― людей. Ведь люди хуже самых страшных монстров, они ― те, кто создает монстров. Янка видела на моем примере, что могут сотворить люди с другими. Я никогда не скрывал от сестренки, что́ на самом деле произошло в тот день, и рассказал в подробностях, хотя родители запретили.
С тех пор Янка стала трусишкой. Ее даже в школе поддразнивали.
Я еще раз показал, в каких стаканах яд, в каком ― смелость. А потом быстро поменял стаканы местами несколько раз. Яне нужно было проследить за «смелостью» и не ошибиться. Яда нигде, конечно же, не было, вместо него я подлил в два стакана слабительного, чтобы было правдоподобно. Роль «смелости» сыграла простая вода, разбавленная сиропом со вкусом ирисок.
Проследив за стаканами, Янка уверенно показала на один из них, а затем выпила. Пару следующих часов она прислушивалась к своим ощущениям. Не умирала ли она? Никакого расстройства у Яны не было. Сестра уверилась, что выбрала верный стакан.
Субботу мы всей семьей провели в «Икее». Янка с восторгом бегала кругами, постоянно возвращалась ко мне, хватала за руку и возбужденно тащила меня «что-то показать».
После мы закупились продуктами в «Ашане». Родители загружали пакеты в машину, а мы с Яной покатили тележку к пункту сдачи, чтобы забрать десятирублевую монетку. Яна сидела в тележке, а я ее вез. Остановившись у входа на закрытую подземную парковку, я поглядел вниз, на крутой въезд.
– Ян, давай проверим твою смелость? ― спросил я.
– Как?
– Тебе надо съехать отсюда.
– Прям туда? ― У сестры от ужаса округлились глаза.
– Ага.
После спуска дорога шла по прямой, и если Яне повезет, она никуда не врежется.
– Мне страшно! ― пискнула она.
– Что? ― рассмеялся я. ― Тебе не может быть страшно, ты выпила столько смелости, что теперь хватит на всю жизнь! Это остаточное, смелость еще не усвоилась полностью. Давай, не бойся!
Сестренка несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Зажмурилась, крепко вцепилась в тележку. Я подкатил ее к крутому спуску ― и тут заметил, что родители обратили на происходящее внимание.
– Готова? ― быстро спросил я.
– Да!
Папа уже бежал к нам, размахивая руками и что-то крича. С наслаждением отметив ужас в его глазах, я улыбнулся и разжал руки. Я победил, пап.
Янка получила пару ушибов и трещину в скуле: тележка не помчалась по прямой, как я рассчитал, а свернула вбок и врезалась в столб.
После этого случая отец перестал разговаривать со мной. Он все чаще ночевал не дома, а мама все больше пила.
5
На Олесю Юрьевну все жаловались, но без толку. Директор уверял, что ее методы обучения хоть и нестандартные, но правильные. Ученики совсем распоясались, наконец нашелся педагог, который поставил всех на место. В школе все разговоры были только о географичке. Если не знаешь, о чем говорить в компании, ― заведи речь о Тихоновой, все поддержат. Олеся Юрьевна будто видела жертву насквозь, знала о всех проблемах и слабостях, давила на больное. Она по всем проехалась, не обделила вниманием и меня: на уроке обозвала мою маму алкоголичкой. Я смолчал, но запомнил. Я решил, что позже отомщу и ей, когда представится случай.
Как-то в раздевалке я снова увидел Бурякова с сестренкой.