Труп в доме напротив

Не успел секунд-майор договорить, как перед ним выросла огромная чашка чуть не в пол-литра размером, с нарисованной медвежьей головой, и тарелка, на которой в горячей картошке таял кусочек масла, а утиная нога розовела сквозь зажаренную корочку.

— Изволь, Сергей Иванович! — усмехнулся Алекс. — Аркадий, и нам всем чаю налей! Вот и хорошо… Итак, Софья Григорьевна, разрешите представить вам секунд-майора Бахтина, начальника следственной части местной городской стражи.

Софья кивнула, Бахтин привстал и поклонился, на миг перестал жевать.

— Владимир Суржиков, — склонил голову бывший актёр. — Помощник… господина детектива.

— Максимилиан Гребнев, — молодой человек попытался щёлкнуть каблуками и слегка покраснел, когда это не получилось.

— Ну, а с инспектором Никоновым я и сам знаком, — секунд майор отодвинул абсолютно чистую тарелку. — Итак, для начала — получил я ответы на запрос о местонахождении вашего… твоего, Алексей, ботаника.

— Только не говори мне, что он отправился к друидам, это будет уже явный перебор, — дёрнул подбородком Верещагин.

— К друидам? Не-ет, об этой братии у нас будет другой разговор, может, и не сегодня…

— Сегодня, — твёрдо ответил Суржиков. — Но позже. Так где же господин Тропин?

— Представь себе, принят ко двору пресветлого владыки Серебряного леса в качестве консультанта по садовому хозяйству.

— Эльфы? — ахнула Софья и схватилась за щёки, горевшие тяжёлым, почти температурным румянцем. — Его ж теперь оттуда не достанешь!

— А и не надо! — улыбнулся Алекс. — Госпожа Джаванширова желала знать, где находится её муж. Знать, а не достать его оттуда! Так что завтра я отчитаюсь по выполненному делу, получу полную оплату — и свободен! Хорошо, спасибо тебе, Сергей Иванович, с меня причитается.

— Свои люди, сочтёмся. А теперь, мил человек, что ты там хотел о друидах рассказать? — спросил секунд-майор, всей фигурой разворачиваясь к Суржикову.

Тот взглядом испросил у Софьи позволения. Она помедлила, кивнула, а потом добавила, запинаясь:

— Мне почему-то кажется, что господин Бахтин сможет… если не помочь, то подсказать мне… нам, что делать.

Жмурясь над горячим чаем, секунд-майор слушал недлинный рассказ Владимира, кивал, посматривал на Софью. Потом переспросил:

— Литу, значит, праздновать хотят? Ах, молодцы какие! Домовой, голубчик, а мёду нет у тебя?

— Поясни свои слова, Сергей Иванович, не тяни кота за хвост, прошу тебя! — поморщился Алекс.

— Дошёл до меня слушок, что государь очень недоволен этой, как он сам выразился, сектой. Развели они удельное княжество, будто и не в просвещённое царствование Константина Михайловича живём, а в тёмные времена… — Бахтин замолчал, обвёл присутствующих тяжёлым взглядом и договорил. — И повелел государь главе секты господину Гребневу прибыть на аудиенцию, дабы вопрос этот решить сколь возможно милостиво.

Глубокая плошка с тёмно-коричневым густым мёдом появилась перед ним, и секунд-майор замолчал принюхиваясь.

— И какого числа… аудиенция? — нарушил молчание Макс.

— Двадцать четвёртого июня.

Молодой человек хмыкнул.

— Это он что, решил меня отправить пред высочайшие очи? По датам как раз самое то получится…

— Посмотрим… — Бахтин тяжело встал, посмотрел в сторону подоконника. — Спасибо тебе, домовой, уважил. А вы, госпожа Полянская, не переживайте. Москва слезам не верит, но и своих не выдаёт. Время есть ещё, разберёмся. Пойдём, Алексей Станиславович, проводи меня, пошептаться нам надо.

Они спустились по лестнице и вышли на улицу. Секунд-майор повертел головой, будто ворот форменной рубашки натирал ему шею, и сказал с некоторым смущением:

— Ты за Софьей приглядывай, и за мальчиком её. Если что…

— Да, разумеется. И немедленно, — кивнул Алекс. — Думаю, у них, у друидов, здесь кто-то есть свой.

— Несомненно. Магвестник, конечно, и из Пскова долетел бы легко, только больно уж у письма вид новенький, необтёрханный. Здесь его писали, в Москве, рядышком. За домом слежки нет, это я проверил, а ты зайди ко мне завтра, или вон новенького своего отправь. Дам пару амулетов, чтобы глаза отвести.

Верещагин согласно кивнул.

Вернувшись в столовую, Алексей сказал:

— Значит, так: время позднее, встали вы сегодня рано, так что идите-ка спать. Макс, ты завтра в университет?

— Да, поеду подавать документы.

— Влад с тобой съездит, с утра я всё равно отправляюсь к клиентке с отчетом.

— Ла-адно, — душераздирающе зевнув, молодой человек поплёлся к лестнице следом за матерью.

— Переберёмся в кабинет? — предложил хозяин оставшимся.

— Пошли, — кивнул инспектор. — Только ненадолго, я тоже спать хочу зверски.


Включённый компьютер мигал зелёным глазом, сообщая, что есть почта. Алекс взглянул, от кого письмо, и удивлённо поднял брови:

— Однако! Новый клиент просит о встрече завтра во второй половине дня. Мы ещё по этому делу не отчитались… Ладно, это потом. Рассказывай.

— Для начала — пришла информация из Нью-Амстердама. Если помнишь, именно оттуда Елена и Оскар отправлялись в Старый свет почти три месяца назад.

— Три месяца? Вроде бы в Москве они пробыли не так много.

— Начали с Люнденвика, оттуда перебрались в Лиссабон, потом в Монакум и закончили Венецией. Из Венеции уже прибыли сюда. Так вот, в Нью-Амстердаме и ещё пяти городах Нового света господину Мейзенштольму принадлежат довольно крупные антикварные магазины.

— Вообще антиквариат или на чём-то специализируется?

— А есть разница?

Алекс покрутился на стуле, потом воскликнул:

— Ага, вот! — И достал из книжного шкафа старую чернильницу из помутневшего хрусталя, оправленного в металл. Серебряные фигурки грифонов, мантикор и ещё каких-то чудовищ щеголяли золотыми гербами на спинах. — Вот это принадлежало моему деду. И по совести говоря, это не антиквариат, а просто так… ретро. А вот, например, чиньская фарфоровая ваза, пожалованная тому же деду императором Сянь-ди Ичжу справедливо может считаться антикварной, её и на аукцион какой-нибудь не стыдно было бы выставить. Поэтому и спрашиваю. Большинство магазинчиков, торгующих стариной и подделками под неё, продают и покупают всё: хоть рукописи, хоть бронзовые статуэтки, мебель или монеты. А есть специалисты в какой-то определённой области.

— Понял, — инспектор почесал затылок. — Ничего об этом не написали, но магазины, судя по всему, серьёзные. Общий годовой оборот достигает полутора миллионов дукатов…

— Нехило.

— То-то и оно. За такие деньги могут убить и не поморщиться…

— Убить могут и за кисет с табаком, если окажешься не в том месте не в то время, — возразил Суржиков.

— Тоже верно. Ладно, будем узнавать о специализации магазинов, хотя это может и не понадобиться, — сказал Глеб, делая таинственное лицо. — Мы прочитали текст на загадочном листке.

— И?

— Софья была права, это написано на порто. Там перечислены названия книг и имена. Ну, например, так… — он вынул из кармана листок и прочитал: — «Аттические ночи» Авла Геллия, Альд Мануций 1515. И через тире — Ренато Феррейра Сильва.

Суржиков присвистнул.

— Ого! Да если они собирались купить или продать такую книгу, там речь шла не об одном миллионе!

— Поясни, — нетерпеливо потребовал инспектор.

— Одни из самых дорогих книг в мире — издания венецианской типографии Альда Мануция. Я боюсь даже представить себе, сколько это может стоить…

— А вот ещё, например: «Готская руническая письменность и основанные на ней заклинания подобия», Симеон Метафраст Никейский, Эльзевир, 1558. И имя владельца, может? Карл-Август Вильфхельм. Или это покупатель?

— Проверить, кто это такие, не удалось?

— Пока нет. С адвокатом я встречаюсь завтра, вот, может, что-то узнаем.

— Слушай… — Алексей помедлил, но всё-таки сказал: — Я бы хотел присутствовать при беседе с ним.

— В каком качестве? Ты ж понимаешь, с этой публикой шаг вправо или влево — и дело рассыплется, словно сухой горох.

— Хотя бы за стеклом. Если что, я тебе вестника пришлю, или ещё как подскажу… Во сколько ты его ждёшь?

— Не знаю пока… Ладно, тьма с тобой, сообщу о времени встречи. Придумаем что-нибудь.

— Вот и отлично. Тогда расходимся до завтра.

И Верещагин вздохнул, будто сбрасывая с плеч всю тяжесть этого длинного дня.





ГЛАВА 5

2 мая 2185 года от О.Д.




«Печально все же, — вновь заговорил де Тревиль, — что в такое злосчастное время, как наше, самая чистая жизнь, самая неоспоримая добродетель не может оградить человека от позора и преследований»

(Александр Дюма, «Три мушкетёра»)