Тринадцатая Мара

Ветер трепал светлые кудряшки моей собеседницы, и иногда ко мне прилипало ощущение, что рядом со мной сидит старинная кукла. Вежливая, чинная, порой даже чопорная, если бы не веселый взгляд. Впрочем, сейчас Адаланта смотрела на меня, точнее, внутрь меня, безо всякого веселья.

— Я могу тебя… починить?

— Меня?

Я посмотрела в ответ прямо, не скрываясь, оголила перед ней душу. И она увидела все сама: чинить меня — все равно, что клеить на обломок растрескавшегося бетонного столба золотые фантики.

«Мне жаль», — сказала бы она кому-то, но не мне. Я и так знала о том, что ей жаль искренне, по-настоящему.

— Ты сказала, что завтра здесь соберутся все. Для чего?

— Как, ты не слышала об этом? Завтра в девять состоится собрание. Перевыбор. Ритуал назначения новой Верховной мары.

— Уже… завтра? Почему мне никто не сказал?

— Идра объявила об этом позавчера. Наверное, до тебя никто не достучался…

— Я была в Топи.

Без связи, без сил, окруженная проклятиями.

Ада кивнула — мол, вот видишь.

Я вдруг поняла одну простую вещь — у меня остался этот день. И завтрашний. И что-то очень важное в моей жизни решится, встанет на правильное место или же разрушится окончательно. Что-то, чему давно пора завершиться, завершится.

Прежде, чем Ада поднялась со стула — фарфоровые чашечки давно опустели, чай был выпит, — она смотрела на меня долго. На меня, куда-то сквозь, вглубь слоев. После спросила:

— Ты знаешь о том, что на твоей ауре маяк?

— Чей?

Как я могла об этом знать, если я теперь даже прогноз погоды узнавала из новостей?

— И еще несколько сложных, не очень понятных мне рун.

— Рун?

— Да, не наших. — Ада поморщилась от напряжения, разглядывая их.

— Кто их поставил, можешь увидеть?

— Какой-то… мужчина.

Я расслабилась. Сидд. Значит, не черная ведьма, значит, он просто следит. Стало по-своему тепло, наша с ним связь прервалась не совсем.

— Попробовать их убрать?

— Не трогай. Все равно не выйдет. Они — инквизиторские.

— Тьфу, какая гадость, — выругалась Адаланта совершенно неподходящими светской пожилой леди словами.

Я лишь хмыкнула. И пожелала ей, желающей отправиться в свои покои для отдыха, хорошего вечера.





* * *


Свиток Иерархии. Он был мне нужен, он мог пролить свет на личность, претендующую на роль новой Верховной мары, как нотариальный документ проливал свет на первенство наследников родительской недвижимости. И нет, в данном случае борьба шла не за дом, но за Алтарь. За его распределяющую мощь, его потенциал создавать новые законы, управлять временем, дарить привилегии, отбирать их…

Почему-то за свои двадцать два года я ни разу не думала о том, что Идра скоро уйдет. Сколько я себя помнила, она казалась мне вечной. Единственная Равновесная мара среди нас всех. С чего она вдруг решила, что я смогу стать ей равной? У меня ни опыта, ни знаний, мне не исполнилось и тридцати…

В хранилище было темно, пыльно и тихо.

И список Иерархий в нем отсутствовал.





* * *



Кто бы ни шел за мной по пятам, он позаботился о том, чтобы самый интересный мне документ исчез. Забрал его до моего появления. Я пыталась искать информацию о Древней Иерархии в книгах, но те содержали лишь конкретные магические формулы, мифы, сказания, описания жизнедеятельности канувших в небытие личностей…

Ночевать в едином Доме не хотелось, я шла к себе.

Во дворе опустилась на скамейку, хотелось просто побыть, подышать. Надо мной светили звезды; качались на клумбе увядшие уже высокие розовые цветы — марбелии.

Времени оставалось катастрофически мало — так мне казалось. И в то же время его становилось очень много; мне слышался ход Вселенной. Усилилось не покидающее меня в последние дни чувство, что я становлюсь её частью, частью всего сущего. Сливаюсь с бытием воедино, перестаю быть собой, перестаю быть Маризой, личностью. Мне, сидящей в облике человека на лавке, чудился неслышный полет, красивый, невесомый. И сопротивляться ему не было сил.

Где-то в своей квартире сейчас заваривает вечерний чай Сидд. У него красивые плечи, у него удивительные глаза. Волшебный запах, мужественные руки, которые рассматривать и рассматривать.

Даже одиночество в этот момент стало желанным и правильным.

«Не в этой жизни» — так он ответил мне у заправки.

В этой жизни только я. Да и я перестаю в ней быть.

Я впервые слышала, как под перемигивающимися на небе звездами шелестит ход времени. Эти невидимые жернова поглотят всех нас. И вновь возродят кем-то.

Я думала ни о чем. Марбелии этим летом цвели красиво, я любовалась ими каждый раз, когда проходила мимо. Любовалась и теперь — уже увядшими. А после поднялась, достала запасные ключи, которые забрала в Доме Мар после возвращения из Топи, толкнула дверь подъезда.





Глава 16




С самого утра внутри меня суматошно вопила мелкая Мариза. Билась о черепную коробку, старалась достучаться до сознания, едва ли не стояла на коленях. Увещевала о том, что мы срочно должны отправиться к Инквизитору, пасть ему в ноги и попросить силу обратно хотя бы на сутки. Что нам следовало спешно искать новые заклинания атаки или защиты, а еще лучше нечто, что перенесет нас на другую сторону планеты или позволит схорониться под землей. И пусть собрание проходит без меня, пусть выбирают кого угодно — плевать: лишь бы выжить, лишь бы пережить!

Я выбрала её не слушать. Я не пойду «хорониться», не буду спешно листать свитки в поисках руны сильного оберега, не пойду падать никому в ноги. И дело было не в слабости, не в отчаянии, не потому что я «сдалась». Просто я вдруг поняла, что хочу этот день прожить. По-настоящему, как редко когда себе позволяла. Никуда не спешить, но все видеть, слышать, чувствовать.

Именно поэтому к одиннадцати, вместо того чтобы судорожно листать старинные книги в библиотеке, желая любой ценой спасти свою шкуру, я распаковывала в кофейне новую, доставленную грузчиками кофемашину. Бережно снимала с неё целлофан, устанавливала на место, читала, чтобы после обучить Элину, инструкцию пользования. Каждую заказанную чашку кофе я варила с любовью, и я видела лица тех, кто заходил, я их помнила. Сосредоточенные, веселые, встревоженные, старые, молодые. Видела прилипший к кроссовкам студента желтый лист с улицы, видела модные белые часы на руке девчонки с розовой сумочкой. Я впервые услышала, как смеется, общаясь с посетителем, Элина, и, отправившись в кабинет, выписала ей премию — она узнает о ней завтра.

Мне все хотелось сделать правильно, мне почему-то казалось, что у меня для этого имеется последний шанс. Что-то оценить, чем-то насладиться. Я думала о том, что квадратную и неинтересную плитку на полу нужно заменить ромбовидной, узорной, что нам не помешали бы прозрачные занавески. Может, дизайнерские торшеры…

Время продолжало плыть сквозь меня все ощутимей, казалось, я распыляюсь по ветру. Странная иллюзия, но хорошая, светлая.

К четырем часам после полудня мелкая Мариза внутри меня сдалась, притихла. Может, она сдалась раньше — я перестала обращать на неё внимание еще утром. Кафе я покинула, прихватив ключи от квартиры Кьяры. Нужно там прибрать, вытереть пыль, все обновить, освежить. Заказать цветы, купить еду в холодильник и, конечно же, оставить записку «Я тебя люблю» — пусть подруга вернется в чистое, красивое жилище.

К моменту завершения уборки за окном начало темнеть.

Все ближе Ритуал. Внутри меня спокойно, тихо. Может, слишком тихо, как бывает в штиль, когда земную кору уже нечему трясти. Когда у ветра угасли силы бушевать, когда тот, кто остался посреди океана на плоту, может лишь надеяться на то, что плотные облака рассеются и под конец дня хоть на секунду покажется солнце. А нет — так нет.

К Дому Мар я решила идти пешком. Увижу залитые ранними сумерками улицы, подсвеченные витрины, подышу одеколонами прохожих, послушаю, как хрустят под ногами сухие листья, полюбуюсь зажигающимися фонарями. А там — через парк.

Парк Гринер находился почти в центре города. Всегда запруженный людьми, сегодня он был непривычно тих и пуст. Лишь возил по земле граблями с тонкими зубьями дворник, сметая в кучу опавшую листву. Пылали желтые стеклянные сферы фонарей; изгибались брусчатые дорожки — я шагала, сунув руки в карманы тонкой ветровки. Под вечер опять холодало, пробирала дрожь. Наверное, дело во внутренней пустоте, в ставшем привычным одиночестве — до Сидда не дотянуться, согреться не обо что. Даже мысль об идущей на поправку Кьяре не была способна согреть, как стоящая за стеклом свеча.

И лишь спустя мгновение я поняла, что ощущаемая мной изморозь неестественна и что прохожие отсутствуют не просто так: их отогнал чей-то невидимый барьер, он попросту не позволяет им свернуть в сквер. А дворник — тот движется по самой его границе, не переступая её.

Все верно. Я обернулась, когда ощутила её присутствие — стоящей за моей спиной женщины с родинкой. Значит, она даже не меняла внешность, не пыталась замаскировать себя. Ей было проще ударить по памяти Кьяры, нежели скрыть себя личиной…

— Здравствуй, Мариза.

Голос молодой. А вот ее тело… Мара номер два — я вдруг поняла, кто она. Одна из самых древних темных ведьм, почти такая же древняя, как Идра. Ей на вид около пятидесяти, а в глазах черные колодцы такой глубины, что нырнешь — и поглотит навечно.

— Узнала меня? — Я не могла её узнать, но я узнала. — Я Таниа.

Тания, Танна, Тамарнэо — о ней ходили легенды. Все плохие, одна ужаснее другой; мы, молодые мары, никогда не видели ее воочию, кто-то поговаривал даже, что она почила от старости. Очевидно, нет. И магия в ней клубилась такая древняя, что мне делалось дурно. Магия мертвых тел, древесных корней, магия разложения с дыханием смерти.

— Здравствуй, Танна.

Мы смотрели друг на друга долго, мы были из разных миров — она родилась пару тысяч лет назад, мне всего лишь двадцать два.

— Ты знаешь, зачем я здесь.

«Она убьет меня сегодня» — мысль эта показалась мне ровной, лишенной всяческих эмоций. Против этой особы не имело смысла искать заклинания, ни одно из них не спасло бы. Танна копила свою мощь давно, собирала её от смертных по крупицам и набрала столько, что могла впоследствии стать маткой черных ведьм. Плохо, если так случится.

— Я — тринадцатая. Самая слабая. Почему?

Я хотела, чтобы она говорила. Я не пыталась отсрочить свою смерть, но я хотела знать детали. Свет фонарей в плафонах теперь мерцал, будто ему было нечем дышать; тихо звенел от напряжения воздух.