Три грани мизерикорда

дорога не длинна.

И скоро сердце

бедное устанет.

Но верую,

любовь как смерть сильна.

Люби меня,

когда меня не станет.





Анатолий Крупнов



Посиделки, начавшиеся в гостиной Анри Жака, продолжились в комнате Десницы и затянулись далеко за полночь. Вполне (теперь) адекватный Дмитрий заново слушал историю их приключений, и то хохотал, то завистливо вздыхал. Не обошлось, конечно, без ехидных замечаний типа «Новичкам везёт!», но в целом Дима был вполне удовлетворен и не скрывал этого.

А уж когда Агата широким жестом преподнесла ему комплект файлов, скачанных с браслета Мануэля Хо, майор поначалу просто онемел. Потом, бегло пробежавшись по веткам директорий, отложил портативный терминал и испытующе уставился на девушку. Та слегка поёжилась, но глаз не опустила.

– Душа моя, – начал Десница, старательно модулируя интонации прожженного соблазнителя. – Радость моя, солнышко, ласточка, лапонька, кисонька… где ты это взяла?

Агата, сознательно опустившая в рассказе эпизод со скачиванием файлов, скромно потупилась и голоском примерной школьницы прошелестела:

– Мистер Хо поделился.

– Сам?!!

– Я его вежливо попросила…

– Ага, – с непередаваемым сарказмом вклинился Варфоломей. – Повязка от крови промокла, матрица на руках, время на исходе, нам ещё обратно бежать – а она информацию гребёт.

– Раненая, – подытожил Дима. – И основная задача уже выполнена. Откуда ж ты взялась, такая сумасшедшая?

– Ты недоволен, командир?

– Недоволен… да как тебе сказать. Ты хоть понимаешь, что за такой подарок, – он постучал пальцем по терминалу, – Папа Гена простит любые художества и ковровую дорожку расстелет?!

Девушка поудобнее устроилась на коленях Анатоля и слегка надула губы:

– Может, это всё остыло за месяц, почём я знаю?

Дмитрий откинулся на спинку кресла, закинул руки за голову и со вкусом потянулся. Он вообще совершал сейчас куда больше мелких физических действий, чем раньше. Должно быть, не мог отказать себе в удовольствии просто подвигаться. Удовольствии, которого так долго был лишен и которого не замечал, пока при посредстве Марата мозги не пришли к нужному знаменателю.

– Не волнуйся. Тут хватает сведений, которые будут жечься ещё не один год. Кстати, красотуля, скажи-ка мне вот что… здесь всё?

– Нет. Финансовые аспекты Папе ни к чему, я думаю. Так что я их продала.

Десница потер виски, окинул взглядом невозмутимую, но неуловимо напрягшуюся троицу, и вкрадчиво поинтересовался:

– Кому продала?

– Тони Кертису.

Губы майора беззвучно зашевелились. Материться вслух он не хотел, но и держать в себе никаких сил не было.

– Ну ты даёшь, – выдавил он наконец. – То есть я – бестелесная матрица, Платина в капсуле, руки у тебя отсутствуют, считай, как класс… и при этом ты коммерцию крутишь, и с кем – с Бельмастым!

– Не будьте слишком придирчивы, майор, – лениво вступил Трейси. – Операция получилась довольно затратная, а Агата сделала ее прибыльной. Только и всего.

Переждал возмущенное «Только и всего?!», чмокнул девушку в негодующе подрагивающий кончик носа и продолжил:

– И вообще, жаль, что вы не присутствовали при торге. Мы с помощником Кертиса прикинулись мебелью, чтобы случайно не зацепило… и не знаю, как Франц, а я наслаждался.

– Не сомневаюсь, – проворчал Дима. – Вот только как мне прикажете вставлять в отчёт участие Кертиса? Он ведь числится в ликвидированных…

Успокоившаяся Агата победно усмехнулась:


– Зато Нед Молбери не числится. Потому хотя бы, что ничем перед Империей не провинился. Договорённость имеется, мы всё обсудили, ещё когда я на Манки загорала в ожидании твоей тушки. Ну правда, командир, не хочу я Тони подставлять. От дел он отошёл, нам помог… не надо, а?

– Да как по мне – пусть живёт, старый мерзавец… только вы хотя бы сами в показаниях не запутайтесь. Папа уж точно захочет всех вас послушать. К вам это тоже относится, Анатоль. Если вы откажетесь от беседы, мне будет не так просто, как хотелось бы. А если согласитесь… Горин – тот ещё персонаж.

– А вот это уже моя забота, командир, – спокойно отозвалась Агата и зевнула, деликатно прикрывая рот кончиками пальцев. – Не переживай, я знаю, что делать.



Нельзя сказать, что капитан Борис Фельдблюм, отряженный генералом Гориным встретить майора Десницу и его людей в Свободном, был зол. Скорее, раздражён. Во-первых, он вообще недолюбливал штатских, которые осмеливались вести себя так, словно разведка Империи им не указ. Во-вторых, у этих конкретных штатских были для такого поведения основания столь непрошибаемые, что капитану оставалось только бессильно скрипеть зубами.

Всё началось с того, что у шлюзовых ворот, ведущих на причальный терминал, к которому пристыковался «Misty Hedgehog», он оказался не первым. И, кстати, не вторым. Когда капитан подошел к воротам, там уже тщательно скрывал скуку невысокий господин, сложением более всего напоминающий очень мускулистого Колобка. Господина сопровождали четверо секьюрити, чьи фигуры отличались от комплекции явного начальника в сторону ещё большего шкафоподобия.

Кроме этих персонажей у входа переминались с ноги на ногу несколько заклятых коллег из СБ. Конкуренция, однако… впрочем, капитан был готов к любому развитию событий. Или думал, что готов. Во всяком случае, индифферентность конкурентов говорила о том, что Колобок опасности не представляет, а значит, не имеет смысла – пока – подавать сигнал на выдвижение нескольким подчиненным.

Стоило воротам открыться, как Фельдблюма и представителей соперничающей конторы словно невзначай оттёрли в сторону, и шеф четверки неожиданно легко скользнул к показавшимся людям. С майором Десницей он церемонно раскланялся, блондину (Варфоломей Кондовый, гражданин Заката, пилот) пожал руку, высокого импозантного красавца (Анатоль Трейси, гражданин Триангла, адвокат) окинул заинтересованным взглядом и сосредоточил внимание на женщине. Доктор Агата Ставрина, гражданка Заката годичного примерно разлива, бросилась Колобку на шею и радостно завопила:

– Дядя Гриша!

– Ну-ну! – загудел «дядя Гриша». – Дай-ка я на тебя посмотрю! Ох, ничего-то тебе впрок не идет, тощая, как собака борзая! Ну что ластишься, что ластишься? Всё сделал, что обещал. Держи. И вы тоже, господа.

На глазах у придерживающего челюсть капитана из рук в руки перешли три карточки. Очень характерные серебристые карточки, добрую треть которых занимала широкая голубая полоса. Дипломатические паспорта.

– Эээээ… – обрел наконец голос посланец Горина, выдвигаясь вперёд. – Капитан Фельдблюм, мне поручено доставить майора Десницу и его людей…

– Григорий Ставрин, вице-консул посольства Заката в Российской Империи, – перебив его, соблаговолил представиться Колобок. – Встречаю соотечественников и коллег.

Скромно держащийся на заднем плане Десница поглядывал на Фельдблюма и сотрудников СБ, давясь с трудом сдерживаемым смехом. И капитан был вынужден мысленно признать, что его самым беспардонным образом поимели. Впрочем, кажется, не только его. С чужим гражданством пришлось бы считаться в любом случае, но дипломатическая неприкосновенность… вот чёрт!

Настроение было безвозвратно испорчено. Дела не поправило даже философское спокойствие, с которым Большой Папа воспринял сообщение об изменившихся обстоятельствах. Одно только грело душу: уж СБ тут ловить и вовсе нечего. Хотя нет, не одно. Непринужденность, с которой Ставрин пригласил прибывших воспользоваться его транспортом («Разумеется, вы летите с нами, капитан!») и проигнорировал офонаревших безопасников… это было, чёрт побери, красиво.

А потом принадлежавший посольству Заката челнок приземлился в Домодедово, и, миновав гусеницу закрытого трапа – не май месяц, однако – и дипломатический зал, все они вышли под низкое зимнее небо.

Столпотворение нижнего уровня кипело и бурлило, но захлестнуть выход, предназначенный для дипломатов, не осмеливалось. Здесь не было вообще никого, если не считать покуривающего на воздухе шофера посольского лимузина и одинокого уборщика, ловко управлявшегося с крохотным ярко-оранжевым трактором.

Недавний снегопад привычно спутал все карты дорожных служб, но здесь расчищать уже почти закончили, и на лице уборщика было написано терпение человека, смирившегося со своим бедственным положением. Сказали чистить – я и чищу. Надо, не надо… работаю. Вот.

Снизу уже подкатывала машина капитана. Фельдблюм покорно выслушивал добродушное ворчание Ставрина, соглашавшегося с тем, что служба есть служба… но его соотечественникам надо отдохнуть… разумеется, завтра же его высокопревосходительство будет иметь возможность побеседовать…

Улыбающийся майор Десница шагнул из-под козырька на открытое пространство, подставил лицо редким снежинкам, ностальгически проговорил:

– Ну, вот и дома… люблю зиму, тебе, Платина, не поня…

В правой руке оказавшегося вдруг совсем рядом уборщика материализовался пистолет и грохот множества выстрелов слился в бешеное стаккато. Стрелял уборщик. Стреляли секьюрити посла. Стрелял нырнувший под прикрытие открытой дверцы шофер лимузина. Стреляли Варфоломей Кондовый и Григорий Ставрин. Стрелял сам Фельдблюм. Стреляла отбросившая дорогую дорожную сумку и неловко припавшая на одно колено доктор Ставрина, на левой брючине которой, примерно в середине бедра, расползалось кровавое пятно…

Не стреляли только двое: Анатоль Трейси и майор Дмитрий Валерьевич Десница, оседающий в руках адвоката на чистые, вылизанные крохотным ярко-оранжевым трактором плитки.



Завывали сирены, из здания порта бежали люди в форме и без таковой. Невесть откуда взявшийся полицейский лейтенант требовал подкрепления. Почти мгновенно образовавшееся оцепление отрезало всё прибывающих посторонних от театра военных действий.

Фельдблюм закончил отдавать приказы и подошел к Агате Ставриной, слегка потеснив Кондового, так и держащего в опущенной руке пистолет. Девушка стояла на коленях рядом с телом Десницы. Именно телом: капитану не нужно было искать пульс на шее, чтобы это понять.

За её спиной хмурился отпустивший майора Трейси, готовый подхватить, но пока не решающийся прикасаться. Капитан его понимал: приближаться к замершей женщине не просто не хотелось. Страшно это было. По-настоящему страшно. То-то больше никто не подходит, даже вызванный врач не рискует соваться. Разве что Ставрин держится чуть поодаль, а всё же рядом.

– Это конец, – проговорила докторша, убирая руку и вглядываясь в лицо, на котором – теперь уже навсегда – застыла мечтательная улыбка. – Четыре пули. Наповал. Даже будь мы в шаге от клиники… даже будь здесь капсула… бесполезно. Ты понимаешь, Платина? Всё. Вот теперь точно всё. Подменой не отговоришься. Ничем не отговоришься.

– Агать…

– Не сейчас. Займись делом.

– Каким?

– Любым.

Здоровяк насупился, но ничего не сказал: развернулся на каблуках, куда-то дел пистолет и решительно протолкался к изрешеченному пулями телу уборщика.

Капитан почёл за лучшее не отсвечивать. Требовалось связаться с Гориным и доложить обстановку, что он и сделал. Стоически переждав громы и молнии, самым безобидным из которых было обещание немедленной позорной отставки, Фельдблюм осведомился о приказаниях, получил их, и всё-таки подошел вплотную к коленопреклоненной женщине.

Узкая ладонь скользнула по лицу Десницы, закрывая стекленеющие глаза, губы на секунду прижались ко лбу…

– Прощай, командир.

И после паузы:

– Дай руку, Анатоль.