Три дня Индиго

– Нет. Да. Не знаю, – я пожал плечами. – А как иначе?

– Это совмещенные личности, – терпеливо пояснил Инсек. – В каждом есть главенствующее ядро сознания, но оно время от времени вбирает в себя других. Тот Прежний, с которым ты общаешься, – ассоциация двух или трех десятков личностей. Еще есть несколько сотен Кандидатов, но многие из них не удостаиваются личного превращения в Прежнего, а становятся частью уже существующего. Не все, разумеется. Пряник всегда должен быть, даже если он лежит очень высоко.

Я попытался что-то сказать. И не нашел слов.

– Они очень стараются достичь сингулярности, – продолжал Инсек. – Пробуют разные способы.

– А вы? – спросил я. Как-то меня смутила его неожиданная разговорчивость.

– А мы индивидуалисты, – ответил Инсек. Как мне показалось, с гордостью.

– Мне нравится, – кивнул я и даже не покривил душой. – У нас тут возникли проблемы… дурацкие. Большое московское Гнездо, которое в Раменках, вдруг стало требовать, чтобы Гнездниковское перешло к ним.

– Так, – сказал Инсек.

– Вы же понимаете, при этом погибнет наше Гнездо, – продолжил я. – Дарина не согласна, она готовится защищаться. Наська… ну, это куколка мелкая… она хочет ускоренно измениться в мать… В общем, кошмар. Они будут обороняться вашим оружием…

– У нас нет оружия, пригодного для людей.

– Тем оружием, которое для других планет!

– Ясно, – так же кратко ответил Инсек.

– Вы можете им приказать? – спросил я. – То есть, конечно, можете. Пусть угомонятся. Я хочу вытащить Дарину и Наську из Изменения, у меня даже есть возвратный мутаген, правда, всего одна порция…

– Продавец очень много себе позволяет, – задумчиво сказал Инсек.

– Ну так прикажите им отменить этот… набег за рабами. И давайте решать, как мы станем бороться с Прежними…

– Я не отдам такого приказа, – сообщил Инсек. – Просьба отвергнута.

Я запнулся. И невольно рассмеялся.

– Нет-нет! Вы не поняли! Это не просьба, а мое условие для сотрудничества. Иначе я не согласен!

– Разве я согласился на сотрудничество? – спросил Инсек.

– Но вы же сами предлагали!

– Да. Но обстоятельство изменилось. Предложение отозвано.

Несколько секунд я, не дыша, смотрел в экран. По морде Инсека прочесть что-нибудь было не легче, чем по муравьиной.

– Какие именно обстоятельства изменились? – спросил я тихо.

– Обстоятельство, – поправил Инсек. – Одно, но существенное. В сложившейся ситуации нерационально мешать Раменскому Гнезду и невозможно пойти на сотрудничество с тобой.

– А если бы… если бы я сразу согласился?

– Мне пришлось бы расторгнуть заключенное соглашение.

Он был совершенно непроницаем. Говорил вежливо, терпеливо, но непреклонно.

– Я могу узнать, что за «обстоятельство»?

– Нет.

– Мы же вас защищали! – воскликнул я. – Дрались за вас на Селене!

– За это я благодарен.

Я вскочил с дивана, зашагал кругами перед экраном. Инсек терпеливо ждал.

– Так нечестно, – сказал я. – Даже бесчестно!

– Ты оперируешь понятиями, которые и среди людей не работают.

– Побоище будет! – выкрикнул я. – Если наши возьмут… эти лазеры-бластеры… то мы покрошим раменских в фарш!

– И ты собираешься сражаться?

– А что я еще делаю последний месяц, а? – возмутился я. – Мне задницу почесать некогда, все время надо кого-то убивать вашими стараниями!


– Полагаю, мне придется разрешить Раменскому Гнезду взять с собой оружие, – сказал Инсек. – Это уменьшит разрушения в городе и потери среди Измененных.

– Ты что, тварь! – заорал я, бросаясь к экрану. Заорал так, что изо рта капли слюны брызнули. – Ты, мразь, членистоногое, дегенерат насекомый!

– Я не насекомое и не членистоногое, – ответил Инсек. – Бесполезно с твоей стороны меня оскорблять. В любом случае я не изменю своего решения и не обижусь.

– Сука! – выкрикнул я и сорвал экран со стены. Никаких проводов у него не было.

Экран оказался удивительно легким, даже легче телевизора таких размеров. Я ударил им по стене, пробив ее углом экрана. Инсек все так же невозмутимо смотрел на меня. Я размахнулся, обрушил экран на пол и принялся топтать. Поверхность экрана сопротивлялась несколько секунд, потом, при особо яростном ударе, едва слышно хрустнула. Изображение сменила серая муть, Инсек исчез.

Я топтал экран не меньше минуты, тот прогнулся и перестал светиться. Потом я схватил экран за край и дернул. Руки отозвались болью, но я изогнул рамку, и по ней даже прошел серый надлом.

Кинув экран, я рухнул на диван. Тяжело дыша, смотрел на разгромленную кабинку.

Мразь!

Инопланетная тварь!

Если раменские, при своем гигантском численном превосходстве, возьмут всякие космические бластеры…

Может, и «Пушкинъ» спалят до кучи?

Потом я бросил взгляд на дверь и заметил, что она чуть приоткрыта. За ней кто-то был.

Я встал, вытер ладони о плащ (все-таки порезался об экран до крови) и подошел к двери, чтобы успокоить капитана.

Но там был не капитан. Чуть в стороне стоял, прислонившись к стене, Лихачев. Мял в руке сигарету, явно борясь с желанием закурить прямо здесь. Нервная у полицейских работа, через одного себя травят…

Значит, позвонил ему капитан. Ну что ж, его можно понять.

– Всё слышали? – спросил я.

– Нет, – ответил Лихачев. – Про задницу, которую некогда почесать. Или чуть раньше? Ах да, про фарш из раменских. Ты говорил об Измененных из большого Гнезда?

– Ага, – сказал я. – Да, забыл сказать, в Третьяковке тоже мы… то есть я… всех убил.

– В одиночку?

– Совершенно верно!

Лихачев кивнул:

– Ага. Пошли-ка, сынок, сядем и поговорим. Орать не будем, мебель ломать тоже, хорошо?

– Еще чего не будем?

– Твою пенсионерскую команду звать не будем, – сказал Лихачев. – Борис Аксендер лежит в хирургии, у него острая почечная колика, Елена Филипенко носится вокруг и орет на персонал. Пошли, парень. Объяснишь мне, что творится. Постараюсь помочь.

– Вы не поможете.

– Знаю, – согласился Лихачев. – Ну и что с того?

Я неохотно кивнул.

– Тебе руки надо перевязать? – спросил он.

Я посмотрел на ладони. Взял из рук Лихачева упаковку бумажных платков, стер кровь. Сказал:

– Нет. Уже зажило.

– Призыв не ушел до конца, – понимающе кивнул Лихачев.

– Вы об этом знаете?

– У женщины, перенесшей Призыв, с которой я когда-то говорил, вырос оторванный палец, – ответил Лихачев. – В монастыре, где она доживает, это считают чудом Господним, дарованным ей за раскаяние и благочестие.

И вздохнул.





* * *