Три дня Индиго
Часть 69 из 77 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Продавец все-таки дал? – спросила Дарина зачарованно.
– Да! Он расплатился. Сказал, что у него будут проблемы, но… вот!
– Я думала… он не расплатится…
– Расплатился. – Я открыл контейнер. Ампула с лимонной жидкостью блеснула внутри. – На двоих хватит?
Она поняла сразу.
– На меня и Наську?
– Да! Ты же без нее не уйдешь, я понимаю.
У Дарины задрожали губы.
– Я не знаю… не знаю… здесь одна доза… но мутаген приспосабливается к массе пациента… тебе я вколола весь, но ты умирал, важна была каждая секунда…
Она замолчала, глядя на ампулу. Потом тихо сказала:
– Может быть, и хватит. Да, это одна доза. Но мы с Наськой не очень большие, и наши Изменения пока не глубокие. Может хватить.
Меня отпустило. Даже колени подкосились, я сел, взял ком салфеток и вытер кофе со стола. Сказал:
– Тогда зови мелкую. Тащи шприцы. Вы станете людьми, ты поселишься у меня. А Наська парой этажей выше, мои старики от счастья с ума сойдут.
– А… Гнездо? Куколки?
– Куколки уйдут в Раменки. Какая им разница, а? Ну если серьезно? Или в другое Гнездо. Ну а наше…
Я помолчал. Я чувствовал, что Гнездо слышит каждое мое слово, даже непроизнесенное.
– Наше поймет, – сказал я. – Так ведь? Ты поймешь?
Гнездо думало.
В нем были тысячи отпечатков сознания. Мальчики и девочки, юноши и девушки. Те, кто погиб здесь, и те, кто отправился умирать в другие миры.
Дыхание Гнезда докатилось до меня теплой печальной волной. Почему-то – сочувственной, словно это я отправлял себя на смерть.
– Оно согласно, – сказал я неуверенно. – Оно понимает! Здесь ни у кого и никогда не было этого шанса, но они все бы хотели его получить. Гнездо понимает.
Дарина молчала, разглядывая ампулу. Потом сказала:
– Максим, я учу обращаться с оружием. Куколок, потом стражу… Учу воевать. Но война – это не только оружие. Оружие лишь инструмент.
Я кивнул, насторожившись.
– Война – это люди. Солдаты, офицеры…
– Откуда мне знать, я не офицер и не солдат, – буркнул я. – В армии не служил. Сейчас вообще мало кто служит.
– Мораль на войне отличается от морали мирной жизни, – продолжала Дарина задумчиво. – Стоит ли спасать одного раненого или пленного, если могут погибнуть десятки солдат? Большинство армий решают этот вопрос как «стоит».
– То есть жизнь солдата – самое важное, – сказал я обрадованно. – Ну и молодцы вояки. Очень правильно. Вот и вы, вас много, а Гнездо…
– Подожди, – прервала меня Дарина. – Ты не понял.
Я замолчал, а она все так же смотрела на каплю желтого мутагена в ампуле.
– В этом нет абстрактного гуманизма, как можно подумать. В этом есть здравый смысл. Каждый должен быть уверен, что его не бросят в беде. Что за него рискнут, будут биться до конца.
– Всё, сагитировала, пойду запишусь в армию… как думаешь, в десант возьмут?
– Максим, – Дарина закрыла пенал и положила на стол. – Гнездо – наш раненый боец. Мы с Наськой – офицеры, куколки рядовые. Уж какие есть. Мы не можем его бросить.
– Ты не офицер, – пробормотал я, уже понимая, что проиграл. – Вы не армия. И вообще не люди, сама повторяешь!
– Да. Но многие правила у нас совпадают. Измененные собирали лучшее, чтобы стать лучшими солдатами. А люди хорошо умеют воевать. Очень хорошо.
– Уверен, что ни в одной армии мира ни уставы, ни правила не требуют самоубийства! – сказал я. – Ты не защитишь Гнездо, вы все умрете! Все мы умрем, я ведь тоже останусь! Давай уйдем, это как раз будет правильно.
Дарина покачала головой, твердо сказала:
– Я не могу бросить Гнездо и своих солдат. И Наська не может. Но если она станет матерью, если успеет пройти первую фазу до полуночи, то получит доступ к протоколам защиты и сможет открыть сейф.
– Какой сейф?
– С настоящим оружием, – ответила Дарина. – Его запрещено применять на Земле, оно для обучения, но вот внутри помещения… Наська объявит учения на всей территории Гнезда. Раменские не смогут прийти с настоящим оружием, мы заблокируем экранные переходы, а выносить его из Гнезда на улицы строго запрещено. И тогда… тогда у нас будет шанс.
У меня голова пошла кругом.
– И что? Вы возьмете эти свои… бластеры? Плазменные пушки, лазеры, чего там еще?
Дарина невесело улыбнулась уголками губ.
– Много чего.
– И будете убивать чужую стражу? Да они ведь тоже люди! Дети двухметрового роста!
Дарина обмякла.
– Максим… ты не понимаешь. Ты говоришь – брось Гнездо. Ты все-таки его не чувствуешь так, как мы…
– О да, – раздраженно сказал я. – Ну, конечно, не чувствую, куда мне. Но я с ним говорю, и оно согласно…
– Конечно, согласно, – сказала Дарина. – Потому что Гнездо любит нас. А мы любим его.
– Да это просто запись памяти, компьютер! – выкрикнул я.
Дарина аж вспыхнула. Я даже поразился, я никогда не видел ее такой раздраженной.
– Закрой глаза! – приказала она. – Закрой!
Ее ладонь будто по волшебству оказалась у моего лица, прикрыла глаза.
– Смотри в себя, зови Гнездо, откройся! Совсем откройся!
Я закрыл глаза.
Я злился.
На весь мир. На себя. На Гнездо.
Чудом добытый мутаген мог спасти Дарину. А может быть, и Наську. Они стали бы обычными девчонками… я бы остался не совсем обычным, но пусть…
Но Гнездо мешало.
«Я открылся, – сказал я мысленно. – Ну? Что ты хочешь или можешь сказать?»
Медленно-медленно, боязливо, готовое в любой момент отпрянуть, Гнездо коснулось меня.
Я словно погружался в теплую воду.
Как космонавты на тренировках, я где-то про такое читал. Когда лежишь в теплой соленой воде и не ощущаешь ничего – ни собственного тела, ни тепла, ни холода; исчезают звуки, и ты остаешься наедине с самим собой.
В моем случае – еще и с Гнездом.
«Не бойся…»
«Я не боюсь!» – возмутился я. И вдруг сообразил, что впервые слышу Гнездо так явно. Не только мысли-образы, а словно бы голос. Ломающийся тонкий голос…
«Я себе говорю…»
Гнездо обволакивало меня, я растворялся в его легком шуме, тепле и печали.
«Не надо меня бояться…» – прошептал я в ответ.
И увидел – не глазами, а нервами, сознанием, разумом, как бывает между явью и сном, когда почти засыпаешь, – бледный желтый свет.
Мир закрутился вокруг, я снова чувствовал себя, свое тело, только легкое, пустое, будто отделившийся от костей и мышц контур Максима Воронцова.
Я стоял или висел в пространстве, полном таких же легких, призрачных фигур. Сотни. Тысячи. Ничего, кроме неяркого света и человеческих силуэтов…
Вокруг меня были дети. Кто-то совсем маленький, кто-то уже здоровенный, с меня ростом, но все равно – я видел нескладные фигуры и мягкие черты лица.
Я их вижу?
Каждого?
– Да! Он расплатился. Сказал, что у него будут проблемы, но… вот!
– Я думала… он не расплатится…
– Расплатился. – Я открыл контейнер. Ампула с лимонной жидкостью блеснула внутри. – На двоих хватит?
Она поняла сразу.
– На меня и Наську?
– Да! Ты же без нее не уйдешь, я понимаю.
У Дарины задрожали губы.
– Я не знаю… не знаю… здесь одна доза… но мутаген приспосабливается к массе пациента… тебе я вколола весь, но ты умирал, важна была каждая секунда…
Она замолчала, глядя на ампулу. Потом тихо сказала:
– Может быть, и хватит. Да, это одна доза. Но мы с Наськой не очень большие, и наши Изменения пока не глубокие. Может хватить.
Меня отпустило. Даже колени подкосились, я сел, взял ком салфеток и вытер кофе со стола. Сказал:
– Тогда зови мелкую. Тащи шприцы. Вы станете людьми, ты поселишься у меня. А Наська парой этажей выше, мои старики от счастья с ума сойдут.
– А… Гнездо? Куколки?
– Куколки уйдут в Раменки. Какая им разница, а? Ну если серьезно? Или в другое Гнездо. Ну а наше…
Я помолчал. Я чувствовал, что Гнездо слышит каждое мое слово, даже непроизнесенное.
– Наше поймет, – сказал я. – Так ведь? Ты поймешь?
Гнездо думало.
В нем были тысячи отпечатков сознания. Мальчики и девочки, юноши и девушки. Те, кто погиб здесь, и те, кто отправился умирать в другие миры.
Дыхание Гнезда докатилось до меня теплой печальной волной. Почему-то – сочувственной, словно это я отправлял себя на смерть.
– Оно согласно, – сказал я неуверенно. – Оно понимает! Здесь ни у кого и никогда не было этого шанса, но они все бы хотели его получить. Гнездо понимает.
Дарина молчала, разглядывая ампулу. Потом сказала:
– Максим, я учу обращаться с оружием. Куколок, потом стражу… Учу воевать. Но война – это не только оружие. Оружие лишь инструмент.
Я кивнул, насторожившись.
– Война – это люди. Солдаты, офицеры…
– Откуда мне знать, я не офицер и не солдат, – буркнул я. – В армии не служил. Сейчас вообще мало кто служит.
– Мораль на войне отличается от морали мирной жизни, – продолжала Дарина задумчиво. – Стоит ли спасать одного раненого или пленного, если могут погибнуть десятки солдат? Большинство армий решают этот вопрос как «стоит».
– То есть жизнь солдата – самое важное, – сказал я обрадованно. – Ну и молодцы вояки. Очень правильно. Вот и вы, вас много, а Гнездо…
– Подожди, – прервала меня Дарина. – Ты не понял.
Я замолчал, а она все так же смотрела на каплю желтого мутагена в ампуле.
– В этом нет абстрактного гуманизма, как можно подумать. В этом есть здравый смысл. Каждый должен быть уверен, что его не бросят в беде. Что за него рискнут, будут биться до конца.
– Всё, сагитировала, пойду запишусь в армию… как думаешь, в десант возьмут?
– Максим, – Дарина закрыла пенал и положила на стол. – Гнездо – наш раненый боец. Мы с Наськой – офицеры, куколки рядовые. Уж какие есть. Мы не можем его бросить.
– Ты не офицер, – пробормотал я, уже понимая, что проиграл. – Вы не армия. И вообще не люди, сама повторяешь!
– Да. Но многие правила у нас совпадают. Измененные собирали лучшее, чтобы стать лучшими солдатами. А люди хорошо умеют воевать. Очень хорошо.
– Уверен, что ни в одной армии мира ни уставы, ни правила не требуют самоубийства! – сказал я. – Ты не защитишь Гнездо, вы все умрете! Все мы умрем, я ведь тоже останусь! Давай уйдем, это как раз будет правильно.
Дарина покачала головой, твердо сказала:
– Я не могу бросить Гнездо и своих солдат. И Наська не может. Но если она станет матерью, если успеет пройти первую фазу до полуночи, то получит доступ к протоколам защиты и сможет открыть сейф.
– Какой сейф?
– С настоящим оружием, – ответила Дарина. – Его запрещено применять на Земле, оно для обучения, но вот внутри помещения… Наська объявит учения на всей территории Гнезда. Раменские не смогут прийти с настоящим оружием, мы заблокируем экранные переходы, а выносить его из Гнезда на улицы строго запрещено. И тогда… тогда у нас будет шанс.
У меня голова пошла кругом.
– И что? Вы возьмете эти свои… бластеры? Плазменные пушки, лазеры, чего там еще?
Дарина невесело улыбнулась уголками губ.
– Много чего.
– И будете убивать чужую стражу? Да они ведь тоже люди! Дети двухметрового роста!
Дарина обмякла.
– Максим… ты не понимаешь. Ты говоришь – брось Гнездо. Ты все-таки его не чувствуешь так, как мы…
– О да, – раздраженно сказал я. – Ну, конечно, не чувствую, куда мне. Но я с ним говорю, и оно согласно…
– Конечно, согласно, – сказала Дарина. – Потому что Гнездо любит нас. А мы любим его.
– Да это просто запись памяти, компьютер! – выкрикнул я.
Дарина аж вспыхнула. Я даже поразился, я никогда не видел ее такой раздраженной.
– Закрой глаза! – приказала она. – Закрой!
Ее ладонь будто по волшебству оказалась у моего лица, прикрыла глаза.
– Смотри в себя, зови Гнездо, откройся! Совсем откройся!
Я закрыл глаза.
Я злился.
На весь мир. На себя. На Гнездо.
Чудом добытый мутаген мог спасти Дарину. А может быть, и Наську. Они стали бы обычными девчонками… я бы остался не совсем обычным, но пусть…
Но Гнездо мешало.
«Я открылся, – сказал я мысленно. – Ну? Что ты хочешь или можешь сказать?»
Медленно-медленно, боязливо, готовое в любой момент отпрянуть, Гнездо коснулось меня.
Я словно погружался в теплую воду.
Как космонавты на тренировках, я где-то про такое читал. Когда лежишь в теплой соленой воде и не ощущаешь ничего – ни собственного тела, ни тепла, ни холода; исчезают звуки, и ты остаешься наедине с самим собой.
В моем случае – еще и с Гнездом.
«Не бойся…»
«Я не боюсь!» – возмутился я. И вдруг сообразил, что впервые слышу Гнездо так явно. Не только мысли-образы, а словно бы голос. Ломающийся тонкий голос…
«Я себе говорю…»
Гнездо обволакивало меня, я растворялся в его легком шуме, тепле и печали.
«Не надо меня бояться…» – прошептал я в ответ.
И увидел – не глазами, а нервами, сознанием, разумом, как бывает между явью и сном, когда почти засыпаешь, – бледный желтый свет.
Мир закрутился вокруг, я снова чувствовал себя, свое тело, только легкое, пустое, будто отделившийся от костей и мышц контур Максима Воронцова.
Я стоял или висел в пространстве, полном таких же легких, призрачных фигур. Сотни. Тысячи. Ничего, кроме неяркого света и человеческих силуэтов…
Вокруг меня были дети. Кто-то совсем маленький, кто-то уже здоровенный, с меня ростом, но все равно – я видел нескладные фигуры и мягкие черты лица.
Я их вижу?
Каждого?