Три дня Индиго

– Можешь, если у тебя есть двухцветный кристаллик. Или трехцветный.

– Этих нет, – Наська покачала головой. – У меня вот такой есть…

Она запустила под себя руку и вытащила шкатулку – дешевую пластиковую шкатулку для детской косметики и бижутерии, которую я когда-то ей подарил. Открыла – затренькала простенькую мелодию кружащаяся фигурка балерины. Шкатулка больше не была пустой – там лежали какие-то мелкие куколки, фигурки из «Лего», блескучие кольца с огромными «драгоценными камнями». Наська открыла крошечный отсек и достала кристалл – граненую пирамидку в сантиметр длиной. Какую-то мутную, непонятную…

– Держи. Утром нашла один.

Я осторожно взял кристалл и поднес к глазу. Прищурился и посмотрел сквозь него на тусклый свет люстры.

Кристалл был радужный.

Он переливался всеми цветами – от красного до фиолетового, удивительным образом соединившимися, но не смешавшимися. Как там говорил Джеймс Бонд: «Взболтать, но не смешивать»? Вот и здесь: горела рубиново-красная грань, апельсиновой коркой шла оранжевая полоса, сиял лимонно-солнечный желтый цвет, проступала сочная травяная зелень, небесно-голубая линия переходила в синее, будто морская вода, пятно – и везде проступали фиолетовые точки.

Все цвета спектра в одном крошечном кристалле.

– Наська… – выдохнул я.

– Сгодится такой?

– Не знаю, – ответил я. – Что я говорю? Сгодится. Продавцы от двухцветных трястись начинают… Наська, я не могу его взять. Знаешь, сколько это шоколада?

– Сколько? – заинтересовалась она.

– Целая фабрика. Наверное.

– Много сладкого вредно, – куколка улыбнулась. – Бери, Максим. Он твой.

– Почему мой?

– Мне он не нужен, – серьезно сказала Наська. – А тебе очень, я вижу. Значит, твой.

– Спасибо, – сказал я. – Правда, спасибо. Ты очень помогла.

– Иди, занимайся делами, – Наська улыбнулась. – Я книжку хочу почитать.

Я кивнул, встал. Глянул на возвращающуюся Же.

Может быть, я только что получил шанс сам забрать подарок для Дарины.

– Сумку возьмешь? – спросила Наська.

Я взял.



К «своему» Продавцу я решил не возвращаться. Во-первых, я был обижен – он очень резко отверг все мои просьбы продать еще боеприпасов, не говоря уж о каком-нибудь «особенном» оружии. Во-вторых, если его синтезатор и впрямь был занят сложным заказом, он мог просто не выдать мне оружие сразу.

Да ладно, чего врать. Я решил его наказать.

Комков в Москве много.

Быстрым шагом я дошел до метро «Тверская». Но вместо того чтобы нырнуть вниз по ступенькам, присел на гранитное ограждение лестницы напротив одёжного магазина. Посидел немного, потом достал и развернул записку от Миланы.

В общем-то я знал, что там написано.

Почерк у Миланы был аккуратный, почерк девочки-отличницы, его даже студенческая жизнь не испортила.

«Максим! Ты уже всё понял, да? Я была не права. Так нельзя. Я делаю больно тебе и Дарине. И себе тоже. Глупо всё получилось. Если будет нужна помощь – я всё для вас сделаю. Но просто так нам лучше не видеться. Поцелуй от меня Дарину. У вас всё будет хорошо, я знаю. Спасибо за прогулку по Луне. М.»

И всё.

Я достаточно ее знал, чтобы понимать – она не делает ничего, в чем не уверена. А когда уверена, то не тратит лишних слов.

Я посидел, глядя на вывеску магазина «Армения» через дорогу.

Потом порвал записку на мелкие клочки. И аккуратно выбросил в оказавшуюся рядом урну.

Что я чувствовал?

Печаль? Облегчение? Стыд?

Наверное, всё сразу.


А потом пошел по Страстному. Время у меня еще было.

Наверное, я все-таки не совсем уверен, что Продавец выдаст мне волшебную чудо-пушку, которая позволит уложить полсотни Слуг.

К родителям я зайти не рискну. Либо они что-то почувствуют, либо я сломаюсь – и Виталий Антонович будет зря дожидаться меня вечером в «Рэдке».

Нет, ну правда, а я действительно собираюсь ему помогать?

Ради призрачной надежды, что Иван спасет его сына?

Чушь ведь, самоубийство. Когда я шел в Гнездо сражаться с монстром, я хотя бы понимал, ради чего готов умереть. А сейчас?

Ну не такие уж мы друзья. Помочь мне было его инициативой…

Но я повел себя, будто глупый герой романа, который сейчас читает Наська. Совершал поступки романтические и безрассудные (положим, я этих книг не читал, но догадывался, что разумных вещей герои любовных романов не делают).

Бомж Андрей действительно нашелся у памятника Высоцкому. Он стоял перед ним в точно такой же позе, раскинув руки и запрокинув голову. И декламировал:

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.

Детям вечно досаден

Их возраст и быт –

И дрались мы до ссадин,

До смертных обид,

Но одежды латали

Нам матери в срок –

Мы же книги глотали,

Пьянея от строк.





У него даже была аудитория: на каменных ступеньках-скамейках вокруг памятника сидели несколько пожилых дам, длинноволосый мужчина с гитарой, молодая некрасивая девушка, как ни странно, поглядывающая на Андрея с интересом и едва ли не с обожанием.

Я тоже присел на ступеньку. Поискал глазами и нашел несколько сумок, в которых любитель поэзии таскал свой скарб.

Только в грезы нельзя насовсем убежать:

Краткий век у забав – столько боли вокруг!

Попытайся ладони у мертвых разжать

И оружье принять из натруженных рук.[3]





Он на миг запнулся, откашлялся, полез в задний карман своих широченных бермуд, опасливо оглянулся и достал металлическую фляжку. Сообщил публике:

– Горло сжимает от этих стихов! Володя простил бы, он сам был таков!

Сделав несколько глотков, он наткнулся на меня взглядом, радостно улыбнулся и протянул фляжку. Я покачал головой. Андрей продолжил читать – с выражением, эмоционально, будто это он сейчас готовился взять из ладони убитого друга окровавленный меч.

Ему поаплодировали. Андрей раскланялся и подошел ко мне, сел рядом. Бесцеремонно обнял. Я не сопротивлялся – то ли он попал под дождь, то ли все же где-то помылся: пахло от него только алкоголем, каким-то пряным, может быть, ромом?

– Хорошее место! – сияя, сказал бомж. – Много читателей, много поклонников. Живой, живой поэт. Уходить буду куда-нибудь.

– Почему?

– Володе и так хорошо, – пояснил Андрей. – Видишь, сколько людей? А вечером даже молодежь приходит! Поют!