Третий дневник сновидений

– Мне никто не верил, – сказала она печально. – Потому что он казался таким безобидным! И потому, что он на похоронах Мюриель так трогательно разрыдался.

– Вяжите, вяжите, миссис Ханикатт, – говорил Генри, одновременно заставив исчезнуть остававшуюся открытой ковровую дверь. – Потом у вас будут другие мысли.

– Тот, кому вязать не лень, беззаботен целый день! – прокричал попугай.

Миссис Ханикатт кивнула и снова начала вязать.

– Мы с Мюриель ещё детьми любили вязать. – Спицы постукивали, и она улыбнулась. – Мюриель нравилось вязать такое, чтобы подходило кому угодно. «Украшало», как выражалась она. Нашим морским свинкам, туалетной бумаге, телефону, дверной ручке, Альфреду – никого и ничего не обошла. Однажды – ей было тогда уже тридцать пять – она связала пуловер для своего пылесоса.

– Замечательно! – прошептал Генри, осторожно подтаскивая меня к чайному столику. – Совершенно замечательно, миссис Ханикатт! Думайте только об этом прекрасном палантине, как красиво он будет выглядеть, когда вы его закончите.

– Прекрасно, – повторила миссис Ханикатт, воодушевлённо постукивая спицами.

Про Альфреда она совершенно забыла. Он исчез вместе со своей подушкой под стеклянным колпаком.

– Неплохо, – прошептала я.

– Спасибо. На чём мы остановились? – Генри притянул меня к себе и неожиданно поцеловал в губы.

Поцелуй был достаточно долгим, чтобы мои колени успели обмякнуть, но слишком коротким, чтобы забыть о присутствии миссис Ханикатт.

Она кашлянула с упрёком, когда я, потеряв равновесие, опёрлась о столик и чуть не стянула с него скатерть вместе с цикламенами.

– Дело в том, что не хватает… личного пространства, – произнесла я, слегка задыхаясь, и поскорей вернула всё на место.

– Правильно. – Генри не сводил с меня глаз. Он отвёл с моего лица прядь волос. Прикосновение его было совсем лёгким, но по телу будто прошёл ток. – Мы слишком редко остаёмся одни. Но у меня на этот счёт есть хорошая новость.

– М-м… – произнесла я, по возможности нейтрально.

Не мне было говорить, что не хватало времени побыть вдвоём, во всяком случае, с той поры, как я придумала Расмуса. С другой стороны, если знать, как Генри целовался (а он делал это опять и опять), эта проблема совсем скоро будет разрешена. Потому что чувствовала я себя здесь более чем хорошо. Ничего другого не оставалось, я обвила руками шею Генри и притянула его ближе к себе. Было приятно чувствовать его так близко, и на мгновение всё в этом мире стало мне безразлично. Для меня существовали только мягкие губы Генри и его руки. Одной рукой он крепко и уверенно обнимал мою спину, точно не хотел никогда больше меня отпускать, другую он поднял к моему затылку и кончиками пальцев нежно гладил чувствительную кожу у корней волос. Этого было достаточно, чтобы я потеряла способность трезво соображать. Да ещё его поцелуй… Я вздохнула.

Прекрасный сон! Прекрасный, прекрасный сон!.. Он длился довольно долго. Наконец Генри с трудом от меня оторвался. Лицо его сияло. Возможно, моё тоже, во всяком случае, так мне казалось. Меня будто чуть лихорадило.

– Вернёмся к новостям. – Голос Генри звучал грубовато, и волосы его были растрёпаны больше обычного – возможно, моими стараниями. Он отступил на шаг, как будто хотел установить дистанцию между нами. – Так вот, слушай. Моя мама с Эми и Мило хочет на весенние праздники полететь к друзьям на Ибицу. Меня они брать с собой не хотят – так ей проще с нечистой совестью пить в компании белое вино. – Он говорил спокойно и время от времени шутливо кривил рот, но во взгляде его было ещё что-то такое, от чего у меня готово было разорваться сердце. – А это значит, что я могу дома провести две прекрасные недели совсем один. Никто не станет напоминать, чтобы я в стотысячный раз читал «Груффало»[27], никто не обожжётся среди ночи, готовя омлет, никто не потребует, чтобы я за пять минут объяснил ему материал последнего месяца по математике, никто не полезет в мою комнату, чтобы его там вырвало на ковёр. – Он засмеялся. – Ну, не говорю про кошку. Почему ты хмуришься?

Потому что, когда я узнаю про жизнь его семьи, меня словно окатывает холодным душем. Хоть говорит он с усмешкой, а в горле всё равно комок. Но я уже убедилась, что нет для него ничего ненавистней сочувствия, поэтому постаралась придать лицу не слишком скептическое выражение.

– Ты что, совсем не рада? – Он был явно разочарован.

– Тому, что ты не будешь отдыхать с ними на пляже?

Я, конечно, понимала, что алкоголизм – это болезнь, но всё-таки отгоняла неприятные мысли о матери Генри. Я ни разу с ней не встречалась, и всё же она была мне крайне несимпатична.

– Тому, что у нас во время каникул наконец будет место, где нам уже точно никто не будет мешать, – сказал Генри.

Господи! Лишь тут я поняла, куда он клонил.

– А когда будут каникулы? – спросила в некоторой панике.

– Двадцать восьмого марта начнутся.

Так быстро? Осталось не больше трёх недель. Трёх недель, когда я хотела либо научиться летать, либо признать правду. Лучше всего признать, причём здесь и сейчас. Это как сорвать пластырь. Не надо слишком задумываться, надо просто покончить с этим.

– Генри… – начала я.

Во рту у меня вдруг пересохло. Я начала шагать взад-вперёд, рискуя потревожить миссис Ханикатт. Когда я стояла с Генри так близко, я не могла думать ясно, как будто мой мозг был переключён на автопилот и мог интересоваться лишь тем, как пахнет Генри, или ощущать под футболкой мускулы на его груди, и как…

Стоп! Так дальше действительно не пойдёт. Надо взять себя в руки. И собрать всё своё мужество.

– Генри, ради…

– Знаю, – резко прервал меня Генри, вид у него был смущённый. – И ты права. Ты еще никогда не была у меня дома. И лишь теперь, когда все разъедутся, я приглашаю тебя к себе. Это действиительно странно и неправильно! Чтобы для тебя это не было так… обидно, я хочу тебя пригласить в ближайшее воскресенье. – Он глубоко вдохнул. – Чтобы ты официально познакомилась с моей семьёй. А она с тобой.

Я смотрела на него озадаченно. Он вдруг стал выглядеть более нервным, чем я, – руки засунуты в джинсы, виноватый взгляд устремлён на меня.

– В самом деле, я до сих пор всячески старался не допустить между вами знакомства и был… совершенно не считался с тобой. Эта история с Би и моим отцом, и как я потом повёл себя… – Генри шагнул ко мне. – Но теперь, когда мы опять вместе, я не хочу повторять ту же ошибку. – Он сделал ещё шаг и протянул руки. – Ведь ты знаешь, Лив…

Теперь он был совсем рядом, смотрел на меня так внимательно, точно я была загадкой, которую надо разгадать, а я заметила, что во мне сбился какой-то ритм. Может, сердечный.

– Ведь ты знаешь, Лив, я ни за что не хочу тебя потерять.

Слезы защёкотали мне нос, и я опустила голову на его грудь. Ему ни в коем случае не надо было видеть моих слёз.

Генри всё-таки чувствовал, что со мной происходит.


– Ладно, – зашептал он мне в ухо и тихо засмеялся. – Если кому-то не хочется этой семейной встречи, так только тебе.

– Считай, что мои нервы из проволоки, – ответила я, радуясь, что у меня появилась возможность справиться с ситуацией. Хотя голос оставался всё ещё неуверенным. – Не заботься об этом. – Теперь я снова смогла посмотреть на него. Слёзы удалось сдержать. – Твоя семья не такая уж необычная, как тебе кажется. Я уже знаю Эми и Мило.

– Да, верно, – сказал Генри насмешливо и слегка сощурил глаза. – Однажды ты познакомилась и с моим отцом, и с его возлюбленной, слышала, как они кричали на моего брата. Славный был день.

Я быстро его поцеловала. Сама умела быть саркастичной. Эта область мне знакома.

– Всё так, – кивнула я. При случае я знала бы, что делать с той славной порцией табака… Она ведь потом помогла мне проникнуть в сны отца Генри и убедить его изменить свои безжалостные планы. До сих пор я немного гордилась этим. – Ты потом вернул ему табакерку?

Генри покачал головой.

– Я её храню. На чёрный день. – Его серые глаза внимательно меня изучали. – Расскажешь мне когда-нибудь, как ты это сделала, Лив?

Я тоже покачала головой.

– Это я сохраню для себя. На всякий случай, – ответила я. – Если когда-нибудь нам не о чём будет поговорить, я вспомню эту историю.

– Ну, разговоры о том о сём… Мы часто их переоцениваем. – Генри ухмыльнулся, положил обе руки мне на талию, привлёк к себе и опять начал целовать, заставив на сей раз забыть, что всё это нам снится, забыть, что миссис Ханикатт может за нами наблюдать, забыть вообще про всё.

Существовали только я, Генри… и этот проклятый попугай.

– Поищите себе комнату, – прохрипел голос где-то рядом.

Мы захихикали.

– Хорошо, что мы всё прояснили. – Генри опустился на стул и обнял меня. – Значит, ждём тебя в следующее воскресенье к чаю.

Я прислонилась к его плечу.

– И благодаря… благодаря каникулам у нас будет ещё немного времени обсудить разные вещи.

– Хм-м… – Я посмотрела на его припухшие губы и представила, что он ощущает, притрагиваясь к ним пальцем.

– Какие, например? – спросила я уклончиво.

– Например, о том, как нам предохраняться.

Я поднялась, у меня начался приступ кашля.

– Что?!

– Как же, нам ведь надо сначала немного позаботиться о безопасности, тебе не кажется? – Генри, к сожалению, даже ничуть не смутился.

– А, да… – пролепетала я.

Чёрт побери! Об этом всегда лучше говорить, пока не стало поздно. Может, мне надо ещё раз начать всё сначала?

– А как предохранялись вы с Расмусом? – спросил Генри.

Я почувствовала, что краснею, и снова изобразила приступ кашля, прежде чем смогла контролировать выражение лица. К счастью, во сне это происходит быстрей, чем в реальной жизни.

– Ливви, тебе неприятно говорить об этом?

Вообще-то да.

– Нет. Ты прав. Надо об этом думать. А насчёт Расмуса и меня… э-э…

С Расмусом мы вместе гуляли. С этой чёртовой собакой.

Скажи, наконец. Просто скажи, Лив. И тогда ты проснёшься и станешь кусать подушку.

– Презерватив, – проговорила я.

Генри медленно кивнул:

– Это самое разумное. По крайней мере, вначале.

Показалось ли мне, или теперь он тоже немножко покраснел?

– Три недели – это долго… – Он вздохнул.

В этот момент взглядом он и впрямь напомнил мне Расмуса. Когда тот просил кусочек ливерной колбасы.