Тот, кто ловит мотыльков
Часть 18 из 74 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ни сестра, ни муж, ни брат ничего не могли сообщить о принтере.
– Ой, я его впервые вижу, – удивилась Жанна. – Не знаю, зачем он ей понадобился.
– Вы не замечали, чтобы Оксана им пользовалась?
– Никогда. А это точно ее?
Бабкин снял отпечатки. Они принадлежали Оксане.
Он не видел ничего странного в этой находке.
– Я все равно не понимаю, зачем он ей нужен, – сказал Макар, запирая комнату.
Сергея кольнуло неприятное ощущение, что, отвлекшись на принтер, они что-то упустили, но тут позвонила Маша, и комната Оксаны Баренцевой вылетела у него из головы.
5
«Все ходят с сотовыми, хоть гопники, хоть наркоманы, – повторил про себя Илюшин слова напарника, – и за каждым остается след; за любой проплывающей рыбой тянется невидимая ниточка, можно вообразить мир как перекрестье этих линий, путаницу узлов, сгустившуюся штриховку рыбьей стаи, замершую тысячеголово – и вновь разбегающуюся одиночными чиркающими серебристыми следами. Каждый телефон уникален. Он безостановочно подает сигнал. Если бы в две тысячи первом была такая система пеленга телефонов, как сейчас, можно было бы не объезжать заправки, не демонстрировать сотрудникам пустую канистру, не таращиться до покрасневших глаз в мутную запись с камер. Достаточно было бы распечатки от телефонистов. Там, на этой распечатке, была бы записана вся история: как два телефона двигались навстречу друг другу, столкнулись и целых пять или даже шесть минут находились рядом. Как второй уплыл прочь, к другому телефону, только что вернувшемуся из детского сада или магазина, а первый остался лежать на пустыре. Даже если ты успел смыть кровь с ботинок, а лучше – выкинул их, уничтожил, съел вместе со шнурками, – попробуй-ка объясни, добропорядочный гражданин, стоящий перед нами в одних носках, как получилось, что ты провел пять минут рядом с жертвой? В то самое время, когда, согласно экспертизе, жертва принимала смерть от монтировки? Молчишь? То-то и оно».
Обогнув альпийскую горку, Макар прошел по мощеной камнем дорожке. Пахло смолой и поздними августовскими травами – знакомый горьковатый запах, он даже огляделся в поисках пижмы или полыни. «Надо бы Маше позвонить», – подумал он ни с того ни с сего.
Минуту спустя Илюшин постучал в дверь гостевого коттеджа, который занимала женщина со странным именем Василика.
6
– А теперь вы должны спросить: «Откуда у вас это редкое имя», – холодно сказала Токмакова.
Она не пустила визитера в дом, заявив, что они вполне могут поговорить на свежем воздухе. И что она, собственно, оказывает ему одолжение, соглашаясь даже на пятиминутную беседу.
– Вы не оперативник и не следователь!
Он предложил расположиться на крыльце, но Василика неумолимо качнула головой.
Вскоре она сама об этом пожалела. На ее стороне было наработанное на концертах умение стоять. Парень должен был выдержать две минуты, а затем начать выкручиваться: опуститься на траву, опереться о ствол сосны, хотя бы просто переминаться с ноги на ногу – и страдать! Он сам свернул бы разговор, плюнул и ушел бы.
Ничего из этого он не сделал. Встал напротив нее, нешироко расставив ноги и перенеся вес тела на левую – и застыл. Что-то звериное было в этой позе. Но главное, что она, по-видимому, не доставляла ему ни малейшего неудобства. Сыщик выглядел как человек, способный простоять так и час, и два. Она видела такую постановку стоп и позу у балетных – но этот парень не имел к танцам никакого отношения, видно по осанке.
Невозможно!
И еще этот взгляд. Теперь, вблизи, она разобрала, что глаза у него светло-серые, льдистые, и контраст холодного цвета зрачка и теплоты взгляда поразил ее. Хотелось, чтобы он как можно дольше смотрел на нее; поймав себя на этом желании, Василика разозлилась.
– По закону о частной детективной и охранной деятельности я имею право собирать доказательства по гражданским и уголовным делам, – сказал парень. – Кстати, откуда у вас это редкое имя?
– От папы-болгарина. Вы имеете право собирать, но я не обязана вам в этом содействовать.
– У вас что-то личное к частным детективам, или вы просто очень не любите свою подругу?
Токмакова задохнулась от возмущения.
– Как вы смеете!..
Наглец пожал плечами.
– Оксана пропала. Ее ищут. Есть заявление в полицию. Вы – ее подруга, живете в ее доме на ее территории. И саботируете все мои попытки что-то узнать у вас о пропавшей. Что я должен думать?
– Что я не доверяю вам, – отрезала Токмакова.
– Это входит в первую часть моего предположения: у вас личная неприязнь к частным детективам. Вы где-то сталкивались с ними раньше?
Она, прищурившись, смотрела на него. «С ними», а не «с нами». Умно. Дистанцировался, обозначая заранее: даже если вы сталкивались, мы-то не такие, мы-то приличные детективы.
– Оксана предложила нам занять гостевой коттедж, чтобы иметь возможность спокойно репетировать. В сентябре будет концерт, моим ученикам нужно хорошо к нему подготовиться, а для этого нужны занятия. Для них это очень важно. – Сейчас, говоря правду, она успокоилась. – Это первый концерт, где они будут играть вместе. Дети даже придумали себе название: трио «Сириус». Мы с ними искали разные варианты и зашли в тупик. У них дома проводить репетиции невозможно по разным причинам. А у меня – из-за сумасшедшего соседа, который при первых звуках музыки принимается колотить по батарее, и даже участковый не может на него повлиять. Вот, собственно, и все. Мы с ней мало общались эти дни. Оксана оказала мне огромную услугу, я старалась не мешать ей и просила детей вести себя тихо.
– С дочерью Оксаны они играют каждый день, я слышал, – нейтрально сказал парень.
Токмакова проконтролировала свое лицо: вежливо улыбнуться, в глазах – только нормальное умиление взрослого от того, что дети таких разных возрастов нашли общий язык.
– У Пелагеи есть младшие братья и сестры, – сказала она. – Девочка привыкла относиться к малышам покровительственно.
Правда, только правда и ничего, кроме правды. Тогда этот парень с повадками хищника и светлыми, почти серебристыми глазами отстанет от нее и детей.
– Насчет субботы я совсем ничем не могу вам помочь, – добавила Токмакова. – Мы уехали отсюда ранним утром, вернулись только вечером. Дети прекрасно занимались всю неделю. Я устроила им маленький праздник – поездку в зоопарк.
– А в воскресенье?
Токмакова растерялась.
– Так что вы делали в воскресенье? – повторил парень, не сводя глаз с ее лица, и ей показалось, что он может читать ее мысли. Отвратительное ощущение! Твоя голова прозрачна, точно стенки аквариума, и все мелкие глупенькие гуппи, дергающие разноцветными хвостами, видны со стороны.
– Ничего. – Она пожала плечами. – Мы очень устали от субботней поездки и до обеда спали, а потом у нас был ленивый день. Когда у детей такой жесткий репетиционный график, им обязательно нужно предоставлять хотя бы раз в две недели сутки полной свободы. Они могут валяться, дурачиться, зависать часами в социальных сетях… Мы ничего не делали.
Разумеется, он спросил, как давно они знакомы с Оксаной. Не связывалась ли Оксана с ней в последние дни? Не упоминала ли о том, что собирается уехать? Не было ли чего-то необычного в ее поведении? Стандартные вопросы – но человек, задающий их, был необычен.
И он ни разу не поменял положение тела. Не переступил с ноги на ногу. Токмакова держалась из последних сил, однако из какого-то детского упрямства не уступала.
– Может быть, все-таки присядем на крыльце? – предложил парень. – Я, признаться, устал стоять. Не представляю, как вы выдерживаете.
– Практика, – машинально ответила Токмакова, и только спустя минуту подумала, что он дал ей возможность выйти из дурацкой ситуации без потери лица. Что он-то, в отличие от нее, мог бы простоять так и десять минут, и двадцать, и час.
Она использовала старую детскую уловку – села к солнцу спиной.
– Что за странное имя – Макар?
– Бабушка назвала, – спокойно ответил он. – Ей хотелось редкое имя для внука. Где вы познакомились с Оксаной?
– Случайное знакомство, в общей компании, – не задумываясь, сказала Токмакова. – Меня привел в нее Юрка…
– Юрий Алексеевич?
– Да. – Она улыбнулась: странно слышать, как твоего школьного приятеля называют Юрием Алексеевичем. – Мы с ним сто лет знакомы. Он в то лето вкалывал на стройке где-то в Подмосковье, вернулся, зашел ко мне. Уставший, как собака, зато при деньгах! – Она снова рассмеялась. Хорошее было время, и они с Юркой были хорошие. – Потребовал кутежей, больших компаний и светской жизни. А за светскую жизнь у нас в те времена отвечала я. Мы пришли к Лешке Бородицкому, притащили пять бутылок портвейна, а там уже была Оксана, хохотала, крутилась, танцевала, накрывала на стол, в ее руках сама рождалась какая-то вдохновенная закуска – она великолепно готовила, когда на нее находил кулинарный стих.
Василике нравилось об этом рассказывать. Нравилось вспоминать. Оксана веселилась вовсю, она не испытывала ни малейшего стеснения в незнакомых компаниях, очень легко признавалась в том, что чего-то не знает, так и говорила: ты меня прости, я же баба невежественная! – и собеседник сразу готов был все ей простить за ее лукавое простодушие и радость, жадную радость к жизни.
– Чем она вам понравилась, Василика Богдановна? – спросил парень со странным именем Макар.
Макар Андреевич, поправила она себя, лучше называть его полным именем, с отчеством, и вот, кстати, интересный вопрос: сколько ему лет?
– Легкостью. Необычностью. Оксана была в амплуа простушки, но при этом сразу становилось ясно, что это именно амплуа, что она совсем не простовата и не глуповата. В ней ключом била жизнь. И еще – смешно! – тем, что ей сразу понравился Юрка. Оксана как-то смутилась, притихла, стала совершенно прелестна в своем смущении, явно ей несвойственном, и только вскидывала на него синие глазищи – васильковые, яркие-яркие, просто два прожектора, а не глаза. Не удивительно, что Юрка тоже ослеп. Это все штампы, шаблоны – ключом, фонтаном, – пробормотала Василика. – Но в тот вечер в компании были в основном сонные претенциозные барышни, девы-русалки, все сплошь образованные, цитирующие Камю, упивающиеся своей сложностью… Оксана на их фоне выглядела как живой цветок возле искусственных. А после… Я заканчивала Гнесинку, пыталась приобщать Юрку к музыке, таскала его на самые попсовые, самые понятные концерты – знаете, Бетховен, Вивальди, Моцарт. Они с Оксаной тогда уже встречались и однажды пришли вдвоем. Я выступала, она сидела в первом ряду. У нее было лицо… – Она задумалась, подбирая слова. – …как у язычника в церкви. В огромном готическом храме, куда привели дикаря, и вот он пытается осмыслить стрельчатые своды, колонны, витражи, все это огромное пространство воздуха и света. Она пыталась слушать и понять. Меня это очень подкупало в ней тогда.
Токмакова замолчала, переводя дыхание. Как непринужденно он вывел ее на эти воспоминания! А ведь она не собиралась вовсе ничего ему говорить.
Но это давнее прошлое. От того, что она вспомнила об их знакомстве, ничего не изменится.
Парень задумчиво смотрел на нее – и молчал. Тени перекрещивались на его лице, и Василике почудилось, что он куда старше, чем выглядит. Но солнце опустилось ниже, сыщик прищурился, и впечатление рассеялось.
– Я бы хотел поговорить с детьми, – сказал он наконец. – Если вы не против.
А теперь нужно немедленно стряхнуть эту ностальгическую одурь, в которую он ввел ее – легко, незаметно, точно гипнотизер, погружающий пациента в сон покачиванием шарика на цепочке, – и собраться.
Она встала, приоткрыла дверь, крикнула:
– Назар, Яша, Пелагея!
Они появились один за другим, расслабленные, как самые обычные дети, не ждущие плохого, напрочь равнодушные к проблемам взрослого мира, и вразнобой пропели, что ничего не видели, никого не знают, понятия ни о чем не имеют, и он вынужден был уйти от них ни с чем, а они даже не стали смотреть ему вслед и убежали в дом раньше, чем подошвы его кроссовок коснулись опавших сосновых игл.
7
В том, что Жанна Баренцева очень не любит преподавательницу музыки с редким именем Василика, Илюшин успел убедиться еще при общей встрече в гостиной. Теперь он только подтвердил это впечатление. При упоминании имени Токмаковой из добродушной испуганной мыши Жанна превратилась в крысу, защищающую свое гнездо.
– Ой, я его впервые вижу, – удивилась Жанна. – Не знаю, зачем он ей понадобился.
– Вы не замечали, чтобы Оксана им пользовалась?
– Никогда. А это точно ее?
Бабкин снял отпечатки. Они принадлежали Оксане.
Он не видел ничего странного в этой находке.
– Я все равно не понимаю, зачем он ей нужен, – сказал Макар, запирая комнату.
Сергея кольнуло неприятное ощущение, что, отвлекшись на принтер, они что-то упустили, но тут позвонила Маша, и комната Оксаны Баренцевой вылетела у него из головы.
5
«Все ходят с сотовыми, хоть гопники, хоть наркоманы, – повторил про себя Илюшин слова напарника, – и за каждым остается след; за любой проплывающей рыбой тянется невидимая ниточка, можно вообразить мир как перекрестье этих линий, путаницу узлов, сгустившуюся штриховку рыбьей стаи, замершую тысячеголово – и вновь разбегающуюся одиночными чиркающими серебристыми следами. Каждый телефон уникален. Он безостановочно подает сигнал. Если бы в две тысячи первом была такая система пеленга телефонов, как сейчас, можно было бы не объезжать заправки, не демонстрировать сотрудникам пустую канистру, не таращиться до покрасневших глаз в мутную запись с камер. Достаточно было бы распечатки от телефонистов. Там, на этой распечатке, была бы записана вся история: как два телефона двигались навстречу друг другу, столкнулись и целых пять или даже шесть минут находились рядом. Как второй уплыл прочь, к другому телефону, только что вернувшемуся из детского сада или магазина, а первый остался лежать на пустыре. Даже если ты успел смыть кровь с ботинок, а лучше – выкинул их, уничтожил, съел вместе со шнурками, – попробуй-ка объясни, добропорядочный гражданин, стоящий перед нами в одних носках, как получилось, что ты провел пять минут рядом с жертвой? В то самое время, когда, согласно экспертизе, жертва принимала смерть от монтировки? Молчишь? То-то и оно».
Обогнув альпийскую горку, Макар прошел по мощеной камнем дорожке. Пахло смолой и поздними августовскими травами – знакомый горьковатый запах, он даже огляделся в поисках пижмы или полыни. «Надо бы Маше позвонить», – подумал он ни с того ни с сего.
Минуту спустя Илюшин постучал в дверь гостевого коттеджа, который занимала женщина со странным именем Василика.
6
– А теперь вы должны спросить: «Откуда у вас это редкое имя», – холодно сказала Токмакова.
Она не пустила визитера в дом, заявив, что они вполне могут поговорить на свежем воздухе. И что она, собственно, оказывает ему одолжение, соглашаясь даже на пятиминутную беседу.
– Вы не оперативник и не следователь!
Он предложил расположиться на крыльце, но Василика неумолимо качнула головой.
Вскоре она сама об этом пожалела. На ее стороне было наработанное на концертах умение стоять. Парень должен был выдержать две минуты, а затем начать выкручиваться: опуститься на траву, опереться о ствол сосны, хотя бы просто переминаться с ноги на ногу – и страдать! Он сам свернул бы разговор, плюнул и ушел бы.
Ничего из этого он не сделал. Встал напротив нее, нешироко расставив ноги и перенеся вес тела на левую – и застыл. Что-то звериное было в этой позе. Но главное, что она, по-видимому, не доставляла ему ни малейшего неудобства. Сыщик выглядел как человек, способный простоять так и час, и два. Она видела такую постановку стоп и позу у балетных – но этот парень не имел к танцам никакого отношения, видно по осанке.
Невозможно!
И еще этот взгляд. Теперь, вблизи, она разобрала, что глаза у него светло-серые, льдистые, и контраст холодного цвета зрачка и теплоты взгляда поразил ее. Хотелось, чтобы он как можно дольше смотрел на нее; поймав себя на этом желании, Василика разозлилась.
– По закону о частной детективной и охранной деятельности я имею право собирать доказательства по гражданским и уголовным делам, – сказал парень. – Кстати, откуда у вас это редкое имя?
– От папы-болгарина. Вы имеете право собирать, но я не обязана вам в этом содействовать.
– У вас что-то личное к частным детективам, или вы просто очень не любите свою подругу?
Токмакова задохнулась от возмущения.
– Как вы смеете!..
Наглец пожал плечами.
– Оксана пропала. Ее ищут. Есть заявление в полицию. Вы – ее подруга, живете в ее доме на ее территории. И саботируете все мои попытки что-то узнать у вас о пропавшей. Что я должен думать?
– Что я не доверяю вам, – отрезала Токмакова.
– Это входит в первую часть моего предположения: у вас личная неприязнь к частным детективам. Вы где-то сталкивались с ними раньше?
Она, прищурившись, смотрела на него. «С ними», а не «с нами». Умно. Дистанцировался, обозначая заранее: даже если вы сталкивались, мы-то не такие, мы-то приличные детективы.
– Оксана предложила нам занять гостевой коттедж, чтобы иметь возможность спокойно репетировать. В сентябре будет концерт, моим ученикам нужно хорошо к нему подготовиться, а для этого нужны занятия. Для них это очень важно. – Сейчас, говоря правду, она успокоилась. – Это первый концерт, где они будут играть вместе. Дети даже придумали себе название: трио «Сириус». Мы с ними искали разные варианты и зашли в тупик. У них дома проводить репетиции невозможно по разным причинам. А у меня – из-за сумасшедшего соседа, который при первых звуках музыки принимается колотить по батарее, и даже участковый не может на него повлиять. Вот, собственно, и все. Мы с ней мало общались эти дни. Оксана оказала мне огромную услугу, я старалась не мешать ей и просила детей вести себя тихо.
– С дочерью Оксаны они играют каждый день, я слышал, – нейтрально сказал парень.
Токмакова проконтролировала свое лицо: вежливо улыбнуться, в глазах – только нормальное умиление взрослого от того, что дети таких разных возрастов нашли общий язык.
– У Пелагеи есть младшие братья и сестры, – сказала она. – Девочка привыкла относиться к малышам покровительственно.
Правда, только правда и ничего, кроме правды. Тогда этот парень с повадками хищника и светлыми, почти серебристыми глазами отстанет от нее и детей.
– Насчет субботы я совсем ничем не могу вам помочь, – добавила Токмакова. – Мы уехали отсюда ранним утром, вернулись только вечером. Дети прекрасно занимались всю неделю. Я устроила им маленький праздник – поездку в зоопарк.
– А в воскресенье?
Токмакова растерялась.
– Так что вы делали в воскресенье? – повторил парень, не сводя глаз с ее лица, и ей показалось, что он может читать ее мысли. Отвратительное ощущение! Твоя голова прозрачна, точно стенки аквариума, и все мелкие глупенькие гуппи, дергающие разноцветными хвостами, видны со стороны.
– Ничего. – Она пожала плечами. – Мы очень устали от субботней поездки и до обеда спали, а потом у нас был ленивый день. Когда у детей такой жесткий репетиционный график, им обязательно нужно предоставлять хотя бы раз в две недели сутки полной свободы. Они могут валяться, дурачиться, зависать часами в социальных сетях… Мы ничего не делали.
Разумеется, он спросил, как давно они знакомы с Оксаной. Не связывалась ли Оксана с ней в последние дни? Не упоминала ли о том, что собирается уехать? Не было ли чего-то необычного в ее поведении? Стандартные вопросы – но человек, задающий их, был необычен.
И он ни разу не поменял положение тела. Не переступил с ноги на ногу. Токмакова держалась из последних сил, однако из какого-то детского упрямства не уступала.
– Может быть, все-таки присядем на крыльце? – предложил парень. – Я, признаться, устал стоять. Не представляю, как вы выдерживаете.
– Практика, – машинально ответила Токмакова, и только спустя минуту подумала, что он дал ей возможность выйти из дурацкой ситуации без потери лица. Что он-то, в отличие от нее, мог бы простоять так и десять минут, и двадцать, и час.
Она использовала старую детскую уловку – села к солнцу спиной.
– Что за странное имя – Макар?
– Бабушка назвала, – спокойно ответил он. – Ей хотелось редкое имя для внука. Где вы познакомились с Оксаной?
– Случайное знакомство, в общей компании, – не задумываясь, сказала Токмакова. – Меня привел в нее Юрка…
– Юрий Алексеевич?
– Да. – Она улыбнулась: странно слышать, как твоего школьного приятеля называют Юрием Алексеевичем. – Мы с ним сто лет знакомы. Он в то лето вкалывал на стройке где-то в Подмосковье, вернулся, зашел ко мне. Уставший, как собака, зато при деньгах! – Она снова рассмеялась. Хорошее было время, и они с Юркой были хорошие. – Потребовал кутежей, больших компаний и светской жизни. А за светскую жизнь у нас в те времена отвечала я. Мы пришли к Лешке Бородицкому, притащили пять бутылок портвейна, а там уже была Оксана, хохотала, крутилась, танцевала, накрывала на стол, в ее руках сама рождалась какая-то вдохновенная закуска – она великолепно готовила, когда на нее находил кулинарный стих.
Василике нравилось об этом рассказывать. Нравилось вспоминать. Оксана веселилась вовсю, она не испытывала ни малейшего стеснения в незнакомых компаниях, очень легко признавалась в том, что чего-то не знает, так и говорила: ты меня прости, я же баба невежественная! – и собеседник сразу готов был все ей простить за ее лукавое простодушие и радость, жадную радость к жизни.
– Чем она вам понравилась, Василика Богдановна? – спросил парень со странным именем Макар.
Макар Андреевич, поправила она себя, лучше называть его полным именем, с отчеством, и вот, кстати, интересный вопрос: сколько ему лет?
– Легкостью. Необычностью. Оксана была в амплуа простушки, но при этом сразу становилось ясно, что это именно амплуа, что она совсем не простовата и не глуповата. В ней ключом била жизнь. И еще – смешно! – тем, что ей сразу понравился Юрка. Оксана как-то смутилась, притихла, стала совершенно прелестна в своем смущении, явно ей несвойственном, и только вскидывала на него синие глазищи – васильковые, яркие-яркие, просто два прожектора, а не глаза. Не удивительно, что Юрка тоже ослеп. Это все штампы, шаблоны – ключом, фонтаном, – пробормотала Василика. – Но в тот вечер в компании были в основном сонные претенциозные барышни, девы-русалки, все сплошь образованные, цитирующие Камю, упивающиеся своей сложностью… Оксана на их фоне выглядела как живой цветок возле искусственных. А после… Я заканчивала Гнесинку, пыталась приобщать Юрку к музыке, таскала его на самые попсовые, самые понятные концерты – знаете, Бетховен, Вивальди, Моцарт. Они с Оксаной тогда уже встречались и однажды пришли вдвоем. Я выступала, она сидела в первом ряду. У нее было лицо… – Она задумалась, подбирая слова. – …как у язычника в церкви. В огромном готическом храме, куда привели дикаря, и вот он пытается осмыслить стрельчатые своды, колонны, витражи, все это огромное пространство воздуха и света. Она пыталась слушать и понять. Меня это очень подкупало в ней тогда.
Токмакова замолчала, переводя дыхание. Как непринужденно он вывел ее на эти воспоминания! А ведь она не собиралась вовсе ничего ему говорить.
Но это давнее прошлое. От того, что она вспомнила об их знакомстве, ничего не изменится.
Парень задумчиво смотрел на нее – и молчал. Тени перекрещивались на его лице, и Василике почудилось, что он куда старше, чем выглядит. Но солнце опустилось ниже, сыщик прищурился, и впечатление рассеялось.
– Я бы хотел поговорить с детьми, – сказал он наконец. – Если вы не против.
А теперь нужно немедленно стряхнуть эту ностальгическую одурь, в которую он ввел ее – легко, незаметно, точно гипнотизер, погружающий пациента в сон покачиванием шарика на цепочке, – и собраться.
Она встала, приоткрыла дверь, крикнула:
– Назар, Яша, Пелагея!
Они появились один за другим, расслабленные, как самые обычные дети, не ждущие плохого, напрочь равнодушные к проблемам взрослого мира, и вразнобой пропели, что ничего не видели, никого не знают, понятия ни о чем не имеют, и он вынужден был уйти от них ни с чем, а они даже не стали смотреть ему вслед и убежали в дом раньше, чем подошвы его кроссовок коснулись опавших сосновых игл.
7
В том, что Жанна Баренцева очень не любит преподавательницу музыки с редким именем Василика, Илюшин успел убедиться еще при общей встрече в гостиной. Теперь он только подтвердил это впечатление. При упоминании имени Токмаковой из добродушной испуганной мыши Жанна превратилась в крысу, защищающую свое гнездо.