Тонкая нить
Часть 39 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В дверь кто-то постучал, и Дороти пошла посмотреть, кто там. Она вернулась, когда Вайолет разливала чай, а с ней вошла и Джильда. К крайнему изумлению Вайолет, ее подругу все встретили как свою, это значило одно: она здесь уже бывала, и не раз.
– С днем рождения, Вайолет! – вскричала Джильда. – Надеюсь, тебе понравился подарок Марджори? Прекрасная работа, правда?
– Да.
Джильда тут же повернулась к брату Вайолет:
– Том, ты знаешь, Джо сказал, что у него кое-что для тебя есть. Обязательно позвони ему, он расскажет подробности.
Поймав вопросительный взгляд Вайолет, Том пожал плечами.
– Да вот понимаешь, подумываю о покупке машины побольше, – пробормотал он. – Семья, как видишь, растет. А брат Джильды обещал помочь.
– Понятно.
Оказывается, Джильда с Дороти примазались к ее родственникам, у них уже какие-то свои общие дела, о которых Вайолет ни сном ни духом не ведает. «Такова цена моей жизни в Уинчестере», – подумала она и кивнула. Она готова была платить эту цену.
Дороти в зеленом пальто и берете уже ждала у двери.
– Ну, тогда мы пошли, – сказала Джильда.
– Что будете смотреть? – спросила Эвелин.
– «Опрометчивость Евы»[27].
Джильда бросила быстрый взгляд на Дороти и улыбнулась.
– В первый раз мы на него не попали, – сказала она.
– Везет вам. Когда-нибудь и мы сходим в кино, правда, Том?
Дороти кивнула Вайолет:
– Надеюсь, лимонный торт тебе понравится. Еще раз с днем рождения. Panem et circenses[28].
– Ох уж эта латынь! – простонала миссис Спидуэлл. – Что бы подумал Джеффри?
– Он бы только одобрил, – ответила Вайолет.
– Потрясные девчонки! – заявил Том, когда дверь за ними закрылась.
Вайолет действительно насладилась и хлебом, и зрелищами. Мать ее совсем разомлела и размякла, оно было и лучше, поскольку не столь остро донимало чувство вины и можно было даже вволю подтрунивать над ней. Мисс Спидуэлл, со своей стороны, рассказывала, как праздновались у них в семье другие дни рождения, и даже упомянула Джорджа.
– Когда твой брат увидел тебя в первый раз, – сказала она, – он был крайне разочарован тем, что ты не умеешь играть с ним в кубики. «Уберите ее, пусть сначала научится! – кричал он. – Уберите ее от меня…» – со смехом повторяла миссис Спидуэлл.
Настроение, по всему, у нее было хорошее, но когда они покончили с обедом, выпили чая с тортом, раздарили подарки, миссис Спидуэлл вдруг откашлялась.
– Я бы хотела вам кое-что сообщить, – торжественно проговорила она.
Вайолет держала на руках маленькую Глэдис, Марджори прильнула к ее колену. Тетя с племянницей обсуждали, можно ли сейчас снять с ребенка шерстяные вещи, поскольку в комнате было тепло и щечки у девочки раскраснелись. Том с Эдвардом играли в карты, а Эвелин с ногами устроилась на диване и сидела, закрыв глаза.
– Думаю, вполне можно, – решила Вайолет и стала снимать с Глэдис белую кофту, а та с серьезным видом наблюдала за ее действиями. Она не кричала и не плакала, напротив, протянула руку и ухватила Вайолет за нос.
– Я приняла окончательное решение, – продолжила миссис Спидуэлл.
Том оторвался от карт, а Эвелин тревожно открыла глаза.
– Я решила наконец покинуть этот дом… пришло время. Он для меня слишком велик. Летом я перееду в Хоршем к сестре Пенелопе. Она нуждается в моей помощи. У нее так много работы, ей надо ухаживать за свекровью, за всей этой оравой внуков и внучек. Мое присутствие там будет неоценимо.
Том, Эвелин и Вайолет в испуге смотрели на мать.
– Мама! – вскричал Том. – Почему ты нам ничего не сказала о своих планах? Тебе вовсе не надо…
Тут он увидел, как Эвелин мотает головой, и замолчал.
«Нет, надо, – подумала Вайолет. – Очень даже надо. Какое разумное решение. Спасибо тебе, тетя Пенелопа».
Но вместо того чтобы почувствовать облегчение, ей вдруг захотелось заплакать. Она уткнула лицо в спинку Глэдис, которая пахла теплом и еще каким-то острым запахом, характерным для грудных детей.
– А как же Дороти? – спросила Марджори, проявляя удивительное, не свойственное детям беспокойство. – Где она будет жить?
– За нее не волнуйся, – ответила Эвелин. – Не сомневаюсь, что она найдет место, где жить.
– Дороти уже знает, – сказала миссис Спидуэлл. – Мы с ней много говорили об этом. Кстати, именно она и подала мне эту мысль. Очень благоразумная девушка. Они с Джильдой нарочно ушли пораньше, чтобы подыскать жилье до начала сеанса.
– То есть… Дороти хочет жить… в Саутгемптоне? – заикаясь, проговорила Вайолет.
– Они хотят жить вместе. Замечательно иметь такую хорошую подругу, как вы считаете? Хотя я не представляю, как Джильда терпит эту латинскую тарабарщину!
Мать не назвала их ни мужененавистницами, ни ненормальными. «Интересно, знает ли мама про их отношения?» – подумала Вайолет.
Она поймала застывший взгляд Эвелин. «А вот она знает, – мелькнула мысль, – хотя Эвелин вполне разумная женщина и не станет говорить об этом вслух даже с Томом».
– На что же они будут жить? – задала она вопрос скорее самой себе, чем матери.
Миссис Спидуэлл откинулась на спинку кресла, довольная тем, что она это знает, а остальные нет.
– А они ищут работу. Дороти нужно место учительницы латыни, а Джильде – в какой-нибудь бухгалтерии. Даже в наши тяжелые времена нужно вести бухгалтерский учет и учить детей.
– А как же мастерская ее брата?
– А там бухгалтерией будет заниматься его жена. «Гадкая Олив», как называет ее Джильда. Послушать ее, так Олив и в самом деле кошмарное создание. Джильда говорит, что она носит ужасно тесные платья, которые непозволительны для матери семейства! – радостно воскликнула миссис Спидуэлл.
«Так вот, значит, чем заняты Джильда и Дороти, – подумала Вайолет, вспомнив оживленное, счастливое лицо Джильды перед уходом. И, удивляясь самой себе, решила: – дай Бог им счастья!» Она продолжала прижиматься лицом к малышке, слезы текли из ее глаз.
Глава 24
Вайолет истратила почти все терпение, пока ждала Артура. Она уже давно привезла из Саутгемптона свой велосипед, брат Джильды накачал его и смазал машинным маслом цепь. Велосипед тоже дожидался Артура в садике, позади дома миссис Харви, накрытый от затяжных апрельских дождей непромокаемым брезентом.
– В мае, – ответил он на ее вопрос за ужином в ресторане.
Они сидели в ресторане «Старый базар», где каждую неделю, после ее занятий вышиванием и перед его службой на колокольне, стали встречаться за ужином. Артур больше не брал ее за руку, не называл «дорогая моя», да ему и не надо было этого делать. На душе у Вайолет было удивительно спокойно, когда она просто сидела с ним вдвоем в ресторане с льняной салфеткой на коленях, когда они обсуждали, что заказать на обед, или говорили о службе в соборе, во время которой Артур будет звонить, о вышивке, над которой Вайолет работала, или грядущем переезде ее матери в Хоршем – в церкви Святой Марии там хорошие колокола, восемь штук, заметил он, – а еще о рассаде, Артур выращивает ее в теплице и скоро станет высаживать.
«Мы с ним похожи на старую супружескую чету, – думала Вайолет, – правда, слово „супружеская“ здесь, увы, не к месту».
Но и эта мысль не беспокоила ее.
Артур говорил, что обедами в «Старом базаре» старается ее хоть немного откормить. За полтора года жизни на диете из сэндвичей с мармайтом, рыбной пастой и кресс-салатом Вайолет так истощала, что ни о какой стройной фигуре не могло быть и речи. Она была, конечно, благодарна ему, но все равно беспокоилась, по карману ли эта роскошь Артуру с его скудной пенсией. Вайолет чувствовала себя перед ним виноватой, но ограничиться только супом и вторым блюдом никак не могла и всегда заказывала еще и сладкое, что-нибудь плотненькое, например шарлотку или хлебный пудинг с маслом и заварным кремом.
– Правильно, очень питательная штука, – одобрительно кивал Артур.
Вайолет и сама уже чувствовала, что бедра ее раздались, натянув юбку, а под слоем жирка скрылись ключицы и округлился животик. В этот месяц бесконечного ожидания без дела Вайолет не сидела. Она по-новому перестроила работу, которую они исполняли с Морин в машинописном бюро, и теперь каждая использовала только свои сильные стороны: Вайолет печатала бумаги с длинными кусками текста, а Морин занималась формами, требующими более кропотливой работы и тщательного расположения на листе бумаги. В результате производительность у них значительно выросла – настолько, что мистер Уотерман перестал жаловаться и грозить, что наймет еще одну машинистку или станет отправлять их работу в Саутгемптонское машинописное бюро.
У Морин с ее ухажером, банковским служащим, что-то не сложилось, и они расстались. Тогда Вайолет познакомила ее с Китом Бейном. Они один раз сходили в кино и после этого больше даже не упоминали друг о друге.
Вышивальщицы усердно трудились над очередной партией из девяти подушечек, которые предстояло освятить в соборе в мае, в дополнение к тем, что уже освятили. Однажды в среду, когда Луиза Песел дала ей очередное задание вышивать кайму, Вайолет попросила и на этот раз сделать орнамент в виде филфотов. Мисс Песел сняла очки и внимательно на нее посмотрела, они стояли возле шкафа, в помещении было шумно, вышивальщицы, не отрываясь от работы, щебетали, рядом с ними стояла Мэйбл Уэй с журналом, готовясь записать, какое задание поручено Вайолет.
– Я очень довольна филфотами на подушечке с королем Артуром, – сказала мисс Песел. – Но мне кажется, одного примера достаточно. Существует много других интересных орнаментов, и лучше выбрать что-нибудь еще.
– Но мне очень хочется, – не сдавалась Вайолет. – На этот раз я буду знать, что́ я делаю… что́ этот символ означает. Я тоже хочу выразить свой протест, но не бессознательно, а со смыслом.
– Для вас очень важно выразить протест? – улыбнулась Луиза Песел.
– Да.
С тех пор как в Рыбацкой часовне Артур в первый раз заговорил с ней о Гитлере, кругозор Вайолет значительно расширился, она стала читать газеты, где много писалось и о немецком лидере, и о нацистской партии, стала внимательней слушать радио, где анализировали международные события, обсуждать новости, встречаясь с Артуром в «Старом базаре». Она не знала, долго ли продержится Гитлер у власти как вождь всей Германии – многие считали его фанатиком, а его успех недолговечным, говорили, что звезда его вот-вот закатится, что скоро его сменят другие, те, кто попытается как-то иначе решать экономические проблемы Германии. Если бы это было так, филфоты на подушечках снова стали бы безобидным древним символом, каким он и был всегда.
– Ну хорошо, – уступила Луиза Песел. – У меня есть одна подушечка, для которой нужна кайма. Я все откладывала ее разработку, поскольку для меня она много значит, на нее будет смотреть множество разных людей. Она должна лежать на широком кресле по другую сторону от подушечки с королем Артуром, и одинаковая кайма тут подойдет как объединяющий мотив.
– Древо жизни? – попыталась угадать Вайолет, имея в виду незаконченную подушечку, которую ей показывала Джильда в самый первый день, когда она пришла на занятие вышивальщиц.
– Точно, – кивнула Луиза Песел. – Символически филфоты будут хорошо там работать. Но вам придется постараться сделать это быстро, чтобы успеть к освящению.
Она полезла в шкаф, достала коробку с надписью «Образцы», порылась в ней и вынула узкую ленту холста, на которой были вышиты филфоты, чередующиеся с четырехлепестковыми цветами. Вайолет уже пользовалась этим образцом, когда вышивала кайму для подушечки с королем Артуром.
– Идите исполнять свой протест, мисс Спидуэлл, – сказала мисс Песел, вручая ей этот образец.
Вайолет села работать рядом с Джильдой и Дороти. Обычно они не появлялись на занятиях вместе, но сегодня Дороти специально приехала из Саутгемптона, чтобы показать Луизе Песел подушечку, которую она закончила вышивать для Уотерманов, а заодно осталась поработать вместе со всеми. Вайолет не знала, насколько другие вышивальщицы осведомлены о том, как устроились две подруги. Джильда, как всегда, была оживлена, много болтала, что-то рассказывала сидящим рядом, а Дороти молча слушала, сохраняя на лице неизменную полуулыбку. Слушатели часто смеялись, что-то вставляли в разговор от себя и косых взглядов в их сторону больше не бросали. Кризис, кажется, миновал, поскольку парочка не демонстрировала перед всеми свою привязанность друг к другу.
Об их планах Вайолет не спрашивала, подождала конца занятий.