Тонкая нить

Глава 18




Январь всегда был месяцем мрачным, а уж январь 1933 года особенно. С каждым днем погода становилась все хуже, деревья стояли голые, земля под ногами то твердая, как железо, то размякшая, как недопеченный пирог, температура скакала, сегодня холодно и морозно, завтра мокро и слякотно, но неизменно пасмурно. Праздников или иных развлечений впереди не предвиделось, в душе оставалось лишь чувство, что вся энергия растрачена в Рождество, теперь надо только хоть как-нибудь, из последних сил влачить дни до весны. Вайолет нередко задумывалась о том, как это людям некогда удавалось делать запасы пищи на всю зиму, чтобы потом отсиживаться дома, спать, есть, снова спать и ждать. Сейчас в их распоряжении были магазины с их холодильниками, где еду можно покупать круглый год. Но в январе Вайолет не покидало чувство, что существует она, как и ее далекие предки: в это время года они тоже ждали солнечного света и тепла, когда можно будет глубоко и свободно вздохнуть, глядя на первые весенние побеги, которые вновь пробуждают надежду и веру в то, что еще не все кончено и жизнь продолжается.

В ее комнате у миссис Харви было так холодно, что большинство вечеров, если Вайолет не отправлялась в кино, она сидела в гостиной с остальными жиличками. За уголь все они, конечно, платили, но миссис Харви не допускала мысли, что ее волнистым попугайчикам станет холодно, и добавляла угольку от себя тоже, чтобы поддерживать в комнате постоянное тепло. В такие вечера Вайолет обычно читала или вышивала, радио всегда было включено, мисс Фредерик проверяла тетради, мисс Ланкастер просто сидела, закрыв глаза, а миссис Харви вязала, читала газету и, слушая радио, недовольно ворчала. Ворчала она неизменно, не важно, плохие передавали новости или хорошие: о политических ли протестах в Испании, повлекших за собой человеческие жертвы, о чудесном ли спасении леди Мэри Бейли[20], когда ее самолет разбился в Нигере, об успехах ли нацистской партии на региональных выборах в Германии. Для нее все это было одно, как и раздающийся из приемника треск помех в эфире.

Сидеть вот так всем вместе, вполуха слушая щебет волнистых попугайчиков, было довольно приятно, но иногда такая, вечер за вечером, близость к людям, с которыми у нее было мало общего, вызывала у Вайолет чувство клаустрофобии и раздражительность. Нерешительное поскрипывание пера мисс Фредерик в тетрадках учеников возбуждало желание прикрикнуть на нее, чтобы та не была размазней, а проявляла твердость, от периодического всхрапывания мисс Ланкастер она нервно вздрагивала. Но сидеть в своей комнате было чересчур холодно, если только не забраться в постель с бутылкой горячей воды. Том и Эвелин подарили Вайолет на Рождество книжку «Путеводитель по Уинчестеру» и бутылку бренди в придачу. И вот она стала чуть ли не каждый вечер выпивать понемножку, но к середине января, наслушавшись бесконечного скрипа пера одной и всхрапов другой, Вайолет дошла до двух порций напитка и по утрам стала просыпаться с головной болью.

В офисе тоже было холодно и мрачно. У Вайолет и Морин на все помещение был всего один маленький обогреватель, они его ставили посередине между собой и сдвигали свои машинки поближе, чтобы поймать хотя бы толику скудного тепла, которое исходило от него. Печатала Вайолет, не снимая пальто, и рядом с ней всегда стояла чашка горячего чая. И все равно пальцы краснели и мерзли от холода. Она вспоминала слова Кита Бейна о том, как бывает в январе холодно в звоннице. Вполне можно обморозить пальцы ног.

Относительно тепло было только в церковном здании во внутреннем дворике, где они занимались вышиванием. Наверное, мисс Песел договорилась с настоятелем Селуином, и у них всегда было много угля, частенько топить начинали еще до прихода вышивальщиц, и когда они собирались, в помещении было уже вполне тепло, можно было снять пальто и спокойно вышивать, не отогревая дыханием пальцев.

Женщины работали усердно, не покладая рук, все хотели успеть к февральскому показу и обряду освящения. Несколько подушечек на сиденья для клироса были уже почти готовы, исторические сцены, вышитые гладью или пти-пуаном, обрамляла колоритная кайма. Полностью были закончены десятки подушечек для коленопреклонений, к концу шла работа над длинными подушечками для скамеек, хотя с ними были сложности, и мисс Песел настояла на том, чтобы вышивальщицы не торопились и работали особенно тщательно, даже если это займет времени больше, чем положено.

– На эти подушечки все будут смотреть, – заявила она. – Если сделаем плохо, опозоримся.

К удивлению Вайолет, Морин достигла таких успехов, что уже могла работать над этими длинными подушечками.

Сама она теперь выполняла другое задание. После своей подушечки для коленопреклонений и многих ярдов каймы Луиза Песел поручила Вайолет, к ее огромному удовольствию, вышивать мешочки для пожертвований, величиной с ладонь, которые во время службы посылают по рядам прихожан, чтобы те клали туда, кто сколько может. В Саутгемптоне, в церкви Святого Михаила, для этой цели использовали блюдо, но Вайолет всегда казалось унизительным делать пожертвование у всех на виду, когда остальным видно, сколько ты кладешь. А вот такие мешочки позволяют делать это незаметно. Мисс Песел особенно беспокоилась о том, чтобы они были красивые и броские.

– На них все будут обращать внимание гораздо больше, чем на подушечки, – говорила она Вайолет и остальным из ее группы вышивальщиц, которую она собрала для изготовления этих мешочков. – Их будут передавать из рук в руки, и люди обязательно станут их разглядывать. Они все будут примечать: и расцветку, и узоры, и фактуру. Когда все удачно подобрано, на мешочек будет приятно смотреть. А полученное удовольствие преобразуется в… – Она потерла пальчиками и засмеялась, глядя на их удивленные лица. – Ну-ну, ведь не думаете же вы, что собор существует и держится лишь надеждой и духом святым. Это не просто строение, нет, это как громадный механизм или небольшой город, где много всего, и все взаимосвязано, и все это движется и нуждается в постоянном уходе и поддержке. Поддерживают его движение множество добровольцев, таких как вы, например, но нельзя полагаться только на вашу помощь. Надо платить содержание и настоятелю, и прочим священникам, и служителям тоже, а также уборщицам, каменщикам, садовникам. Собор надо отапливать, а это тоже деньги, надо следить за освещением, чтобы не было сбоев. Надо покупать молитвенники и сборники песнопений, печатать расписание служб. Покупать воск и свечи, а также цветы, ремонтировать стулья, когда они ломаются, и крышу, когда она протекает. От правительства собор денег не получает. Он должен снова и снова, во время каждого богослужения обращаться к людям. Вот для чего служат эти мешочки, и они должны напоминать всем о красоте этого места, о том, сколько любви и старания пошло на изготовление каждого окна, каждой колонны, каждой часовенки, каждой плиты в полу, ну и, конечно, каждого мешочка для пожертвований. А они такие красивые, что, глядя на них, душа воспаряет и кошелек открывается.

Всего планировалось изготовить четыре набора из четырнадцати мешочков каждый – в четырех цветах церковных облачений, используемых на протяжении года: зеленый – для обычных служб, в неделю Святой Пятидесятницы и в день Святой Троицы, красный – перед Рождественским постом, пурпурный – во время Рождественского и Великого постов, белый – во время праздников Рождества, Крещения Господня и Пасхи. Вайолет поручили работать с пурпурным цветом. «Ну не могла же я поручить Вайолет работать с другим цветом, понимаете?» – с улыбкой сказала тогда мисс Песел.

Композиции вышивок отличались от тех, что были на подушечках, они были разработаны по образцу старых елизаветинских мешочков и коллекции из Музея Виктории и Альберта. Эти композиции были хорошо знакомы Луизе Песел – но с геометрическим уклоном.

– Я как сорока, – объяснила она своим вышивальщицам, – я краду композиции отовсюду, откуда только можно. Даже с пачек из-под мыла!

Мешочки были вышиты главным образом крестиком по диагонали, узор состоял из клеточек и ромбиков, с венгерским ромбиком иссиня-черного цвета, и ярко-белых стежков по краям. К мешочкам были приделаны специальные металлические ручки в форме кельтских узлов, – когда держишь за узел, мешочек свисает и раскрывается, и в него удобно класть все, что угодно, а рука дающего при этом касается нежной лайковой подкладки, которая делалась по особому настоянию мисс Песел, – еще один повод почувствовать, что пожертвование делать приятно.

Однажды вечером Вайолет вместе с остальными жиличками, исключая мисс Ланкастер – ее отправили в командировку в Портсмут, участвовать в каком-то судебном заседании, – сидела в гостиной возле камина и трудилась над мешочком для пожертвований. По радио симфонический оркестр Би-би-си исполнял музыку Эдуарда Элгара в сопровождении разнокалиберного художественного свиста волнистых попугайчиков. Издалека доносился звон соборных колоколов: была среда, а по средам звонари всегда репетировали. Мисс Фредерик корпела над пачкой тетрадок за столом, где по утрам они обычно завтракали яйцами, сваренными «в мешочек». Она тяжело вздохнула, уже в третий раз, и миссис Харви не выдержала.

– Что это вы все вздыхаете, милочка? – спросила она. – Что-нибудь случилось?

– Работы навалилось… в два раза прибавилось, – промямлила мисс Фредерик, волосы у нее были растрепаны, руки испачканы чернилами. – И вторая половина – латынь! Учительница латыни неожиданно уволилась, и мне пришлось взять некоторые ее классы. А сама я латынь почти забыла, она у меня не лучше, чем у школьниц!

Иголка Вайолет застыла в воздухе. Сердце ее сжалось. Она хотела придумать какой-нибудь безобидный вопрос, но ее опередила миссис Харви, у которой был острый нюх на скандалы.

– Неожиданно уехала, говорите? – проворчала она, и они сразу догадались, что́ она имеет в виду, – ведь точно так же и Олив неожиданно уволилась из страховой компании.

– Да нет же, вы неправильно поняли, – откликнулась мисс Фредерик. – Дело вовсе не в этом. Даже наоборот, если уж на то пошло!

Она вся зарделась и рассмеялась каким-то гадливым смехом – Вайолет представить себе не могла, что столь кроткое существо так умеет смеяться.

Даже миссис Харви, кажется, испугалась.

– Что вы хотите этим сказать? – строго спросила она.

– А когда она уволилась? – вставила Вайолет.

– Сегодня, – выбрала более легкий вопрос мисс Фредерик. – И вот мне выдали для проверки тетрадки, и вообще, до конца полугодия мне придется взять на себя половину ее классов, если не сразу найдут ей замену. Нагрузили дополнительной работой, и ни слова про оплату! Вот вы, например, можете преподавать латынь? – Видно было, что она готова ухватиться хоть за соломинку.

Вайолет покачала головой, к горлу ее подкатил комок. У нас здесь несколько школ для девочек, подумала она, и несколько учителей латинского языка. Но сама уже догадалась, о ком идет речь.

Когда раздался стук в дверь, только у одной Вайолет был повод связать этот стук с недавним сообщением мисс Фредерик. Однако остальные, видимо, тоже об этом подумали и испуганно переглянулись. Мисс Фредерик даже в страхе вскочила на ноги и сгребла тетрадки со стола на сиденье стоящего рядом стула и задвинула его под стол, чтобы их никто не увидел.

– Боже мой, кто бы это мог быть? – пробормотала миссис Харви. – Уже почти девять часов!

– Я открою, миссис Харви, – сказала Вайолет.

– Ни в коем случае. Я здесь хозяйка, и я должна открывать дверь этого дома.

Миссис Харви с трудом поднялась на ноги и вышла в коридор. Через несколько секунд послышался ее голос:

– Вайолет, к вам пришла дочь Нелл Хилл. Второй раз уже в этом месяце!

Мисс Фредерик перевела на нее взгляд широко раскрытых глаз. Вайолет захотелось сказать ей что-нибудь резкое, даже жестокое, но ничего умного не приходило в голову. Она отложила в сторону вышивку и вышла из комнаты, чувствуя, как взгляд соседки по квартире сверлит ей спину.


Джильда стояла в коридоре, огромные глаза ее на узком лице были красными. Она пыталась улыбаться и что-то весело отвечать на замечания миссис Харви о погоде и о том, что вечер выдался очень холодный.

– Уже довольно поздно, дорогая, – сказала хозяйка. – Что-нибудь случилось?

– Нет, все в порядке, простите, что побеспокоила. Мне просто срочно нужно переговорить с Вайолет про… вышивание.

– Пойдем в мою комнату, – предложила Вайолет.

– Ну зачем же, – сказала миссис Харви. – Там вам будет, наверное, холодно. Заходите в гостиную.

– Ничего, мы потерпим.

Хозяйка молча переводила взгляд с Вайолет на Джильду и обратно, растерянное лицо ее ежесекундно менялось.

– Может, принести вам туда чая? – спросила она наконец.

– Спасибо, не надо, миссис Харви.

Вайолет, не в силах больше терпеть ее испытующий взгляд, повернулась и пошла по лестнице наверх. Обернувшись и быстро посмотрев назад, она увидела недовольное лицо хозяйки.

Вайолет торопливо впустила Джильду в комнату и плотно закрыла за собой дверь.

– Садись, – сказала она.

Она указала рукой на кресло, а сама подошла к шкафу, достала початую бутылку бренди и два стакана. Плеснула в оба примерно на палец и, протянув один стакан Джильде, села на край кровати.

– Пей, – приказала она и, когда Джильда отхлебнула, добавила: – Я знаю, что случилось с Дороти.

Ее подруга вздрогнула.

– Господи, неужели уже все об этом болтают? Ведь это случилось только что! – рыдающим голосом воскликнула она.

– Ш-ш… Ты же не хочешь, чтобы нас услышала миссис Харви? Вот будет радость для нее, она у нас любит посудачить, – тихонько сказала Вайолет.

– Но откуда ты знаешь? – Джильда судорожно вздохнула, пытаясь взять себя в руки.

– В этой квартире живет мисс Фредерик, она работает учительницей в школе Дороти. Только что она сообщила нам об этом. Имен, правда, не называла, так что о тебе речь не шла.

– Ох, Вайолет, Дороти не просто потеряла работу, дело гораздо хуже! Ее прогнали родственники!

– Откуда прогнали?

– Из дома, конечно! Ей теперь негде жить. Я оставила ее в «Суффолк армз», там все на нас очень странно смотрели. Мы не знаем, что делать!

Джильда снова расплакалась.

«А ко мне ты зачем пришла?» – хотелось спросить Вайолет. Но она не спросила. Встала, подошла к комоду и достала оттуда носовой платок.

– А у тебя она может пожить немного? – спросила она, протягивая подруге платок.

Джильда содрогнулась всем телом и поплотней закуталась в пальто.

– Папа и Джо запретили. Они… они теперь знают про нас все. Мне они позволили остаться, но только при одном условии: не видеться с Дороти.

– И ты согласилась?

– Конечно нет!

Джильда так возмутилась, что даже перестала плакать. В первый раз с тех пор, как пришла, она стала похожа на себя.

– Я им не сказала ни да ни нет. Сказала, что поговорим об этом утром. – Она громко высморкалась.

– А где ты сейчас, они знают?

– Я сказала, что пойду вышивать. Вайолет… – Красные глаза Джильды смотрели на нее умоляюще. – Как ты думаешь, можно Дороти переночевать у тебя? Всего одну ночь, – быстро добавила она, – а потом мы придумаем что-нибудь.

Именно этого Вайолет боялась больше всего с самого прихода Джильды, впрочем, нет, уже с той минуты, как, слушая рассказ мисс Фредерик, догадалась, о чем идет речь, – она боялась, что будет замешана в эту историю.

– Мне очень жаль, – ответила она, – но миссис Харви строго-настрого запрещает гостям оставаться на ночь.

В голове Вайолет мелькнула мысль о том, что комната мисс Ланкастер временно пустует.

– Но мы бы могли провести ее потихоньку, когда миссис Харви ляжет спать.

– Не получится, она спит очень чутко. И еще она догадалась, что здесь что-то не так, и будет еще более бдительна. Неужели у Дороти нет других подруг?