Только с тобой. Антифанатка

– Не трогай меня, – сказала Наташа с предостережением в голосе. – Не смей.

– Что, я тебе не нравлюсь? – хохотнул Альберт. – Не достоин быть твоим парнем?

– Извини, я не хочу с тобой встречаться, – твердо ответила Наташа. – Мне пора. Еще раз с днем рождения.

Она развернулась, чтобы уйти, но Альберт схватил ее за руку и ударил по лицу. Больно. Так, что разбил губу.

– Я тебя не отпускал, шалава! – прорычал он, мгновенно приходя в ярость. Даже глаза его покраснели. – Если я сказал, что будешь со мной встречаться, значит, будешь! Усекла? Усекла, я спросил? Ты, тупая тварь! – Парень схватил ее за предплечья и стал трясти, а после кинул на пол, как игрушку. Как безвольную куклу. Только Наташа не чувствовала себя такой – она моментально поднялась на ноги, но снова оказалась внизу, больно ударившись бедром об угол стеклянного стола. Альберт навалился на нее сверху, удерживая своим весом, грубо лапая и пытаясь разорвать сарафан. Он был словно не в себе – в него будто демон вселился. Но Наташа не сдавалась – стиснув зубы, она брыкалась и лягалась, даже укусила его за плечо до крови, за что вновь получила по голове, да так, что потемнело перед глазами. Ее тело ослабло, одеревенело, страх и стыд овладели каждой клеточкой, и Наташа вдруг забыла, как нужно кричать – голос пропал, будто его и не было никогда. Альберт пытался целовать ее, оставлял влажные следы на щеках и шее, гладил там, где хотел, и шептал как безумный, как одержимый:

– Хорошая девочка, хорошая, послушная… Ты же можешь быть послушной…

Где-то вдалеке гремел гром, боги кидались молниями, и Наташа, глядя на почерневшее небо, вдруг поняла, что не позволит. Она не позволит этому уроду так с собой поступить! Никогда! Ни за что! Пусть он лучше убьет ее!

В последний момент, когда он расстегивал джинсы, она схватила со столика бокал, разбила его каким-то чудом и буквально всадила «розочку» в предплечье Альберта. Глубоко. С неожиданной силой и яростью. А потом выдернула и всадила еще раз.

Он закричал. Мгновенно появилась кровь, и запахло железом.

Пользуясь замешательством Альберта, Наташа оттолкнула его и вскочила. Она огляделась и побежала к лестнице, ведущей на первый этаж двухуровневой квартиры в элитном прибрежном районе Галаза. Окровавленный Альберт, выкрикивая грязные ругательства и угрозы, кинулся следом.

– Я тебя убью! – кричал он страшным голосом. – Я убью тебя, свинья! Морду всю исполосую! Иди сюда, тварь! Иди сюда!

Наташа пронеслась по лестнице и буквально кинулась в холл, молясь, чтобы успеть открыть дверь и выбежать из квартиры, где были только она и Альберт. Страх поглотил ее – она не чувствовала боли, не ощущала вкуса крови во рту из-за разбитой губы, не понимала, что происходит. Все, что с ней происходило, казалось лишь дурным сном. Кошмаром, из которого нужно скорее выбраться.

В просторном холле она споткнулась, упала, но, слыша крики Альберта, вскочила и кинулась к двери. Как в фильме ужасов она пыталась открыть ее и не могла, ломала ногти, молча плакала, но не сдавалась. Ей казалось, если она не сможет убежать, то умрет.

– Не убежишь, – раздался голос Альберта позади. Наташа в панике оглянулась, и ее едва не парализовало от страха. Ее мучитель стоял перед ней, весь в крови, со страшной, изломанной улыбкой на лице и с битой в руке. Где он успел ее взять, Наташа не понимала. Ей было плевать на это. Она стояла и смотрела на парня, зная, что так просто не дастся. По ее лицу текли слезы, кулаки были крепко сжаты.

Альберт поднял биту и криво улыбнулся, но тотчас опустил ее – дверь вдруг распахнулась, и в квартиру вошли его родители: высокий статный мужчина в деловом костюме и ухоженная блондинка с резкими чертами лица. Они сразу поняли, что происходит – по разорванному сарафану на Наташе. Мать Альберта охнула, а отец, побагровев, вырвал из рук сына биту и, взяв за ворот, буквально пригвоздил к стене.

– Опять за старое, подонок? – прорычал Альшевский-старший. Альберт тотчас поник и сжался. Отца он боялся.

– Только не бей его! Не бей! – закричала мать. – Он и так ранен! Весь в крови! Боже, да что же это такое?

Отец сдержался – бить не стал. Просто утащил сына наверх, в комнату. А мать, немного придя в себя, увела Наташу в кабинет, который принадлежал то ли ей, то ли ее супругу. Все стены были заставлены шкафами с книгами и папками. Она заставила девушку сесть в одно из кресел, дала ей плед, чтобы та закуталась в него, и встала у окна.

– Альберт обидел тебя? – спросила Альшевская-старшая. – Расскажи, что было.

Наташа с трудом, сквозь слезы, чувствуя и стыд, и смущение, и вину, рассказала его матери о том, что произошло. Та слушала с каменным лицом и смотрела сквозь стену.

– Альберт совершает не слишком красивые поступки, – сказала она медленно, все так же не глядя на Наташу. – И мне жаль, что он так обошелся с тобой. Но ты ведь понимаешь, что об этом никто не должен узнать?

Девушку словно током ударило. Хотя она знала, что этим дело и закончится. Кто они, а кто она.

– Я не позволю разрушить репутацию моему сыну. К тому же, как я поняла, ничего и не было. А ты еще и порезала его. К нему приехал хирург, накладывать швы. А знаешь, почему мы не поехали в травмпункт?

– Почему?..

– Потому что в травмпункте такие колото-резаные раны сочтут подозрительными и поставят в известность полицию. Я не хочу, чтобы ты пострадала, – наконец, посмотрела на нее Альшевская. – Ты ведь не хочешь, чтобы на тебя завели дело из-за нападения на сына главного прокурора?

Наташа помотала головой.

– Но ведь я защищалась! Понимаете, защищалась!

– Неважно, – отрезала женщина и вдруг подошла к Наташе. Заставила ее встать, взяла за руку и заглянула в глаза. – Мой сын действительно повел себя неподобающим образом. Но и ты вела себя ужасно. Сначала ты спровоцировала его – иначе зачем ты так оделась? А потом ранила. Но я не держу на тебя зла. Я прекрасно тебя понимаю. Поэтому давай поступим разумно. Ты молчишь об этом происшествии. И не говоришь ни одной живой душе. А мы, скажем, помогаем твоей семье. Твоя мать работает в отеле, который принадлежит моей сестре. Ты же не хочешь, чтобы ее уволили? Ты наверняка хочешь, чтобы ее повысили. Обещаю повышение до старшей по этажу, хотя знаю, что скоро начнется сокращение персонала. И брату можно организовать путевку в хороший санаторий заграницей – у него ведь здоровье слабое, верно? Что-то с сердцем, да? Ты тоже получишь подарок, не переживай.

Она заставила подписать Наташу какой-то листок бумаги, в котором она обязывалась никому не говорить о случившемся. И отправила домой на машине, все так же закутанную в плед. Ее сопровождал высокий лысый мужчина с каменным лицом – один из охранников отца Альберта. И глядя на него, Наташа думала, что не сбежать. Ни от него, ни от Альшевских. Разве лишь от самой себя.

Дома был только младший брат, мимо которого Наташа прошмыгнула тихо, как мышка. Она закрылась в своей комнате, из которой видно было кусок моря, и сидела с ногами в потрепанном кресле, слушая, как по стеклу стучат капли мелкого противного дождя.

Страха больше не было – был стыд.

О том, что произошло, Наташа никому не рассказала – ни маме, ни своему парню, ни подругам. Сказала лишь, что подралась с какими-то девчонками, поэтому губа разбита и синяки на теле. И от нее не сразу, но отстали.

Альшевская не солгала. Мать действительно повысили до старшей по этажу, а брата отправили в Израиль – это было организовано через фонд помощи, учрежденный матерью Альберта, и мать Наташи плакала от счастья, когда узнала об этом.

«Мир не без добрых людей, Наташенька, – говорила она ей. – Богатые тоже разные бывают! Какие же Альшевские хорошие люди, дай бог им здоровья».

А Сережа то и дело говорил Наташе, что нужно начать общаться с Альбертом – она ведь учиться с ним, может легко подружиться. Остальные ведь дружат с ним! Он крутой и богатый. С такими нужно общаться.

Наташа молчала. Гнев внутри нее затухал медленно – ей хотелось рассказать обо всем, что произошло, поделиться своей болью и страхом, но она молчала. Боялась, что Альшевские узнают. И тогда обязательно что-нибудь случится.

Сам Альберт даже не извинился. И делал вид, что ничего не произошло. Только смотрел иногда пристально, с прищуром и улыбался уголками губ.


«У нас с тобой общая тайна, крошка», – говорил его взгляд. И от этого взгляда Наташе становилось не по себе.





⁂


Я проснулась от того, что кто-то тихо звал меня по имени.

– Наташа, Наташа, – говорил мужской голос рядом со мной, и я, наконец, разлепила глаза. Передо мной на полу сидел Кезон – взлохмаченный и сонный. Он удивленно смотрел на меня. По стеклу по-прежнему мелко стучали капли.

– Что такое? – пробормотала я.

– Ты брыкалась во сне. Руками размахивала. Что-то приснилось?

– Видимо, какой-то кошмар, – ответила я. Мне снился дом Альберта. Этот сон постоянно преследовал меня – в нем я никак не могла выбраться из его дома, пыталась открыть дверь, кидалась на нее, скреблась, но замок не поддавался.

Кезон сел рядом со мной.

– Что с тобой? – спросил он тихо, без сарказма и вечного своего шутовского веселья.

– Всё в порядке.

– Ты чего-то боишься?

– Боюсь, – вдруг призналась я и с вызовом взглянула в его лицо, на которое из окна падал отсвет. В это мгновение оно казалось печальным и неожиданно мягким.

– Чего? – мягко спросил Кезон.

– Того, что все повторится, – ответила я и спохватилась. Не стоит говорить при нем об этом.

– Все однажды повторяется, – философски заметил музыкант. Странно, но то, что он сидел рядом и обнимал меня за плечи, не раздражало. Даже стало спокойнее. – Главное – это то, как мы это воспринимаем. Главное – это наше отношение. Понимаешь?

– Не очень, – призналась я.

– Жизнь – не замкнутый круг. Скорее, жизнь – это движение по спирали. Как двойная спираль ДНК. Рано или поздно все повторяется. Все наши беды, неприятности, страхи. И пока мы не разберемся, мы будем с этим сталкиваться. Раз за разом. Постоянно.

– Может быть, – вздохнула я, а он задумчиво продолжал, глядя в окно:

– Мы не можем убегать от чего-то всегда. Рано или поздно с этим нужно столкнуться лицом к лицу, Наташа. И либо решить это, либо принять. На что готова ты?

Пока что я готова была убегать, но я ничего не сказала, просто кивнула, принимая его слова во внимание. Он был прав. И я знала это.

– Идем спать, – спокойно сказал Кезон. – На диван. Вместе.

– Нет, – тотчас отказалась я.

– Обещаю, тебе не будет страшно.

– Нет, спи один. Ты же гость.

– Вот упрямая! Да не буду я к тебе приставать, если ты этого боишься, – фыркнул он, встал первым и неожиданно подхватил меня на руки. Я не закричала только потому, что не хотела разбудить Фроловну. В который раз я поняла, какой он все-таки сильный. Только по нему не скажешь. По нему скажешь, что он дурной.

Кезон заботливо, словно боясь сделать что-то не так, положил меня на диван и совершенно неаккуратно кинул в меня подушкой и одеялом. Я снова не стала возмущаться – но уже потому, что у меня на это не было моральных сил. Кезон многозначительно посмотрел на меня, словно чего-то ждал, и схватил лису и сову – две небольшие мягкие игрушки, которые я всюду за собой таскала.

– Спасибо, милый, ты так благородно дал мне полежать рядом с собой, – сказал он смешным тоненьким голоском, делая вид, что это говорит лиса. И сам же себе ответил басом, начав трясти сову:

– Не за что, Наташенька. Я ведь джентльмен. А джентльмены не пускают в свою постель только змей.

– Эй, это моя фишка! – возмутилась я, стараясь удержаться от смеха.

– Ты ведь не змея, Наташенька? – продолжал театр одного актера Кезон. – Нет, что ты, я маленькая рыжая лисичка.

– Я, может быть, и лисичка, но ты точно не сова.

– Разумеется, Наташа. Я человек, – позволил себе улыбнуться Кезон, убирая игрушки. Вечно меня дурочкой выставить хочет!

– Спорный вопрос… – На этот счет у меня было свое мнение.

Кезон лег рядом.

– Ты спишь у стенки, – заявил он, утраиваясь поудобнее. – И не смей закидывать на меня свои конечности. Ненавижу, когда на меня забрасывают свои ноги. Что за дурацкий диван? Как на нем вообще можно спать?