Тьма

В этом смысле я подвела его.

– Кажется, ты его очень сильно расстроила, – подтверждает Сандрин. – И не в первый раз, хочу заметить.

– Я не хотела, – говорю я осторожно.

– О чем именно ты с ним говорила?

Я обдумываю ответ. Стоит ли мне признаться во всем? Рассказать, что я посмотрела видео Жан-Люка, и объяснить, что именно он сказал. Хотя она явно что-то об этом знает, я чувствую – начальница станции неодобрительно отнесется к тому, что я нарушила правила и сунула нос в личную жизнь Жан-Люка.

Очень неодобрительно, несомненно.

– Я… он, – я замолкаю, пытаясь найти другое объяснение. – Я беспокоилась о том, что он сказал в прачечной – похоже, он убежден, что смерть предыдущего доктора не была случайной. – Я смотрю Сандрин прямо в лицо, ожидая реакции, но она и бровью не ведет, просто ждет, пока я продолжу. – Ты согласна с этим?

– Согласна с чем, Кейт? – Она прищуривает глаза. – Что снаряжение Жан-Люка кто-то испортил? Ты и правда считаешь, что я должна удостоить это ответом?

– Да.

Еще одна вспышка удивления. Я смотрю, как начальница станции заново оценивает меня. Очевидно, я оказалась не такой слабачкой, как она ожидала.

– Давай скажем так, Сандрин. Ты винишь Алекса в случившемя? И, если да, то почему он все еще здесь?

Она взвешивает мои вопросы. Эта женщина редко моргает, замечаю я, умудряясь выдерживать неподвижный кошачий взгляд.

– Нет, я не виню Алекса, – говорит она наконец. – Это был несчастный случай, ни больше, ни меньше.

Почти точь-в-точь слова Арне, вспоминаю я, гадая, почему все еще продолжаю в этом копаться. Убедил ли меня Алекс в обратном?

Спроси ее о тех образцах ДНК, подталкивает внутренний голос. Спроси о том, что Жан-Люк сказал в видеодневнике. И, раз на то пошло, спроси, что она сделала с его письмом.

Но я сдерживаюсь. Подливать масла в огонь не стоит.

– Мне кажется, ты приняла очень неоднозначное решение, – тон Сандрин ледяной и безапелляционный. – Я буду с тобой откровенна, Кейт, мы потеряли превосходного доктора и должны были принять сомнительную замену. Теперь нам нужно разбираться с беременностью, не говоря уже о человеке, чье ментальное состояние явно ухудшается, и ты совсем не помогаешь, продолжая ворошить эту историю.

Мне хочется отстраниться от нее, я снова поражена до онемения. Сомнительная замена? Но в ее словах есть и правда, напоминаю я себе. Я действительно ворошила ситуацию.

Жар разливается по щекам, выдавая мою растерянность.

– Я хороший доктор, – возражаю я негодующе, пытаясь убедить в этом и себя, и Сандрин.

– Это ты так говоришь. – Она вскидывает бровь. – Но у меня есть другая информация.

– Какая информация, Сандрин? – срываюсь я, охваченная злостью. – О чем ты, черт возьми?

Начальница станции спокойно за мной наблюдает, зная, что она наконец-то подставила мне подножку.

– Как я понимаю, тебя обвиняли в медицинской небрежности, разве не так? В отношении пожилой женщины.

У меня отвисает челюсть. Как она об этом узнала?

– К твоему сведению, – я сжимаю руки, останавливая дрожь, – это полностью опровергли. Я ничего не нарушила. Наоборот, я следовала протоколу до последней буквы.

Это твоя вина!

Слова доносятся из воспоминаний со всей силой, которую они имели и тогда, когда та женщина стояла посреди отделения неотложной помощи, обвиняя меня в убийстве своей матери. Лопнувший аппендикс привел к перитониту у семидесятилетней женщины; когда она прибыла в больницу с жалобами на боль в животе и рвоту, я поставила ей неправильный диагноз, гастроэнтерит, и отправила домой.

Но я все сделала так взвешенно, как смогла – во время осмотра ее давление и сердцебиение были в норме, у нее была лишь небольшая температура. Никаких очевидных признаков аппендицита.

И все равно, весь опыт, полученный в дальнейшем, оставил меня потрясенной и униженной. Где-то в глубине души я всегда буду задавать себе вопрос – затмило ли мое небольшое пристрастие к самолечению мое суждение?

Я так не думала, но все же кто я такая, чтобы утверждать?

Слезы злости щиплют глаза. Я наклоняюсь через стол Сандрин, мой голос дрожит.

– АСН выбрали меня, и у них есть полный доступ к моей истории. Не знаю, с кем ты говорила, но я хочу окончательно прояснить одну вещь – мы застряли друг с другом на следующие восемь месяцев, и у нас обеих есть работа. Так что я тебя предупреждаю, не лезь в мои дела, а я не буду лезть в твои.

Глаза начальницы станции округляются, а ее выражение лица мрачнеет.

– Что именно ты имеешь в виду под…

– Ой, иди к черту, Сандрин. – Я, громко хлопнув дверью, вырываюсь из ее офиса и направляюсь к клинике, проносясь мимо Элис в коридоре.

– Кейт, ты…


Я отмахиваюсь от нее, горло сдавило так, что я не могу говорить. Я вхожу в клинику и запираю за собой дверь, дрожа от переизбытка эмоций.

Какого хрена только что произошло?

Я пересекаю комнату и приближаюсь к шкафу с препаратами. Не думая, не оставляя шанса отговорить себя, я вытаскиваю еще одну упаковку «Валиума», отсчитываю две капсулы и проглатываю таблетки, запив их стаканом воды. Я опираюсь о стол, переполненная стыдом, негодованием и гневом.

Как она смеет?

Как Сандрин смеет так меня обвинять?

Я жду, пока подействуют таблетки, жду начала химической отстраненности. В последний раз, говорю я себе, почти поверив в это. Это последний раз.

Чрезвычайные обстоятельства.

Мысли обращаются к Жан-Люку, этому живому, интеллигентному человеку. После того, как я увидела его, услышала голос на тех видео, воображаемая картина доктора, висящего во льду, стала намного ужаснее.

Мне нужно убедиться, что мы не в опасности.

Включая компьютер, я вхожу в систему, придумывая план. Я запишу каждое слово, сказанное Жан-Люком, и покажу Сандрин. К черту ее реакцию. Потому что я знаю с неожиданной и необъяснимой уверенностью – что-то не так.

Я пролистываю видеодневники, кликаю на имя Жан-Люка. Смотрю на экран, с бешено колотящимся, несмотря на «Валиум», сердцем.

Его видеозаписи. Все двадцать восемь.

Они исчезли.

Я лихорадочно кликаю назад, мозг кажется неповоротливым и ленивым. Думай, Кейт, подталкиваю я себя. Возможно ли, что ты их случайно удалила?

Я заставляю себя вспомнить. Что именно я делала? Закрыла последнее видео, вышла из файла, вышла из системы. Я уверена.

Есть только один способ это выяснить. Я выхожу, потом иду искать Роба в связной пункт. Он один, к счастью, Тома нигде не видно.

Роб меряет меня настороженным взглядом, явно опасаясь; одному Богу известно, что он слышал о вчерашнем.

– Могу я у тебя кое-что спросить? – Я указываю на экран, показывая, что это по работе, и замечаю облегчение на его лице. – Кое-какие видеодневники пропали, и я пытаюсь понять, что с ними произошло. Ты не мог бы проверить?

– В медицинской системе, да?

– Файлы Жан-Люка, – киваю я. – Я больше их не вижу.

Роб печатает на клавиатуре, а затем разворачивает окно на экране.

– Да. Удалены.

– Удалены? – Я глазею на него в ужасе. – Как… Когда?

У Сандрин ведь не было времени это сделать, когда я выбежала из ее офиса?

Он постукивает по клавишам.

– Операция совершена в 02.18 прошлой ночью.

– Кто их удалил?

Он разглядывает экран.

– Ты.

– Нет, – качаю я головой. – Это невозможно. Я спала.

– Это сделали с твоей учетной записи, Кейт.

Я гляжу на него, пытаясь думать, но «Валиум» не помогает.

– Ты точно уверен? Это не может быть ошибкой?

– Ни у кого другого нет доступа. Кроме Сандрин.

– И, по-видимому, тебя?

Он напрягается.

– Да, и меня. Но я не удалял эти файлы, Кейт, и я сомневаюсь, что это сделала Сандрин.

Потом я вспоминаю об открытой двери в клинику. Значит, я все же не забыла запереть ее, понимаю я со страхом. Кто-то вломился в мой офис и удалил видеофайлы Жан-Люка с моего аккаунта.