Тлеющий огонь

— Меня не волнует, что вы считаете! Извините, но я думаю, что у вас проблемы с головой. Откуда мне вообще знать, что вы говорите правду? Откуда мне знать, что вы видели меня на барже? Откуда мне знать, что вы и впрямь его нашли? Может, вы вообще не видели тело! Может, он был жив и здоров, когда вы туда спустились! Может, вы сами его зарезали?! — Лора бросилась к Мириам, широко открыв красный рот. — Эй, — смеялась она, прыгая вокруг стола, — может, мне стоит прямо сейчас позвонить в полицию? — Она изобразила, что набирает номер. — Приезжайте скорее! Скорее, в моем доме умалишенная! В моем доме какая-то безумная женщина-хоббит! — Запрокинув голову, она захихикала как сумасшедшая, и пустилась в пляс прямо перед Мириам, едва ее не задевая.

С трудом поднявшись на ноги, Мириам отшатнулась от Лоры.

— Да что с тобой?

Но девушка истерически смеялась, потерявшись в своем собственном мире, ее глаза блестели, а острые зубки сверкали белизной в алых губах.

Мириам почувствовала, как глаза ей застилают слезы. Ей нужно уйти, уйти отсюда как можно скорее. Она вышла из квартиры, изо всех сил стараясь сохранить достоинство, а вдогонку ей несся ужасный смех. В изнеможении она спускалась вниз по бесконечным ступенькам, чувствуя, как ноги и сердце налились свинцом.



Домой Мириам вернулась в слезах, что было чрезмерной, хоть и привычной реакцией на недоброжелательность чужих людей. Она слишком остро реагировала на пренебрежение — такова была ее особенность, и она о ней знала, хотя это вовсе не означало, что впредь ничего подобного с ней не случится. Мириам утратила талант дружить еще в детстве, и вернуть его было практически невозможно. Подобно одиночеству, отсутствие таланта дружить вечно: чем упорнее вы стараетесь понравиться людям, тем меньше у вас на это шансов. Обычно люди сразу чувствуют какую-то фальшь и уклоняются от дальнейшего общения.

Хуже всего был не результат, не насмешки и издевки, не оскорбительные колкости по поводу ее внешности, а то, что Лора сказала раньше. Вам одиноко, вам скучно… и вы думаете, что я такая же, как вы! А Мириам действительно думала, что Лора на нее похожа. Это было хуже всего — знать, что твои сокровенные мысли прочитаны, и быть отвергнутой.

В каюте своей баржи Мириам хранила экземпляр книги «Сумевшая спастись», в котором отметила разделы, имевшие бесспорное сходство с ее собственными мемуарами. Страницы в конце книги были испещрены ее каракулями: синие чернила, которыми она писала, проступали насквозь, и эти заметки могла прочитать только она сама. В них она ругала Майерсона за искажение своей истории, за все, что он пересказал — как правильно, так и неправильно.



Привычное течение жизни меняют мелочи. То, что случилось с Мириам, не было мелочью, это было очень важным событием, но началось все с малого. Со слов Лоррейн о том, что терпеть два часа запах кофе изо рта мистера Пиктона выше ее сил, что биология скучный предмет, а в магазине «Мисс Сэлфридж» началась распродажа. Мириам не хотелось прогуливать, потому что она боялась возможных неприятностей.

— Не будь такой размазней, — сказала Лоррейн.

Мириам не стала спорить: ведь они только что помирились после последней ссоры из-за парня по имени Иэн Гладстон, который много лет нравился Мириам и с которым Лорри закрутила на вечеринке. Об этом Мириам узнала позже.

— Мне очень жаль, — объяснила Лорри, — но ты его не интересуешь. Я спросила, нравишься ли ты ему, и он сказал, что нет. Я не виновата, что он выбрал меня.

После этого они не разговаривали неделю, но других подруг у Мириам не было, да и Иэн Гладстон того не стоил.

— Он целуется, как стиральная машина, — сказала Лорри, смеясь и описывая в воздухе круги языком.

Тогда это казалось мелочью.

На ферме Джез скрутил косяк. Он сидел на софе в гостиной, согнув длинные ноги и высоко подняв колени. Лизнул бумагу, проведя толстым языком по покрытому клеем краю, и аккуратно скатал самокрутку указательным и большим пальцами. Потом зажег ее, сделал затяжку и протянул Лоррейн, переминавшейся с ноги на ногу у дивана. Мириам осталась стоять у двери. Лоррейн сделала затяжку, потом вторую и предложила косяк Мириам, которая отрицательно покачала головой. Лоррейн сделала большие глаза, как бы говоря «Давай, не дрейфь», но Мириам снова покачала головой. Джез слез с софы, забрал у Лоррейн самокрутку и, медленно выйдя из комнаты, направился в глубь дома.

— Кто-нибудь хочет пива? — крикнул он через плечо.

— Пойдем, — прошипела Мириам Лоррейн. — Я хочу убраться отсюда.

Согласно кивнув, Лоррейн посмотрела в грязное окно на машину, а затем снова на Мириам.

— Может, сказать ему, что нам нужно вернуться в школу? — предложила она. — Нет, давай просто…

Джез вернулся слишком быстро и принес две бутылки пива.

— Думаю, — сказал он, не глядя на них, — нам с Лоррейн надо ненадолго уединиться.

Лоррейн засмеялась и сказала:

— Нет, все в порядке, только нам действительно пора уезжать.

Джез поставил бутылки на пол, быстро подошел к Лоррейн и ударил ее по горлу.

Ноги Мириам налились свинцом и не желали слушаться. Она пыталась убежать, но все время спотыкалась о разбросанные повсюду вещи, и он поймал ее у входной двери, схватил за завязанные в конский хвост волосы и с силой рванул назад. Она упала. Джез поволок ее в глубь дома по покрытому мышиным пометом и окурками полу. Лоррейн лежала на боку — глаза широко открыты, взгляд безумный, при каждом вздохе она издвала странный хрип. Мириам окликнула Лорри, но Джез сказал, что, если она еще раз откроет свой поганый рот, он ее убьет.

Он отвел Мириам в пустую комнату в задней части дома и толкнул на пол.

— Жди здесь, — сказал он ей. — Много времени это не займет. — Потом закрыл дверь и запер ее.

(Что не займет?)

Она подергала дверную ручку, потянула дверь на себя, толкнула ее и даже попыталась выбить с разбега.

(Что не займет?)

Ей показалось, что она слышит плач Лоррейн.

(Что не займет?)

Позади нее находилось окно — достаточно большое, чтобы попробовать в него пролезть, и, к счастью, только с одним стеклом. Окно было заперто, но тонкое стекло оказалось старым и треснутым. Мириам сняла футболку и обернула ею руку. Попыталась выдавить стекло, но действовала слишком осторожно. Ей не хотелось шуметь. Или пораниться.

Она напомнила себе, что то, что ждет ее впереди, будет гораздо хуже порезанной руки. И что времени у нее мало. Ровно столько, сколько ему понадобится, чтобы разобраться с Лоррейн.


Она снова ударила по стеклу, на этот раз сильнее, а потом — уже со всей силы. Стекло разбилось, и рука, по инерции продолжив движение, налетела на торчащий осколок. Он глубоко вонзился ей в предплечье, заставив вскрикнуть от шока и боли. Чтобы заглушить собственные крики, она в отчаянии запихала себе в рот окровавленную футболку. Потом замерла и прислушалась. Было слышно, как в доме кто-то ходит — скрип, тяжесть шагов на половицах.



Затаив дыхание, Мириам слушала и молилась. Молилась, чтобы он ее не услышал, чтобы не стал спускаться вниз. Она молилась и молилась, обливаясь слезами и чувствуя запах собственной крови; молилась, чтобы он за ней не пришел.

На улице было еще светло. Мириам бросилась было к машине, но ключа в замке зажигания не оказалось, и она побежала дальше. Мириам бежала по извилистой грунтовой дороге, оставляя на ней капли крови из порезов, которые получила, протискиваясь сквозь разбитое окно. По ее лицу и шее тоже текла кровь — он с корнем выдрал ей волосы, когда волочил по полу.

Вскоре она уже больше не могла бежать и перешла на шаг. До шоссе было еще далеко, хотя Мириам думала, что оно должно быть ближе, — неужели она свернула не туда?! Но никаких поворотов она не помнила, да и перекрестков тоже. Была только эта дорога и никаких других, и казалось, что она не имеет конца и никто по ней не ездит.

Уже совсем стемнело, когда она услышала шум. Она взглянула на безоблачное небо, на яркие звезды над головой и поняла, что это не гром, а машина. От радости у нее даже ноги подкосились. Кто-то ехал! Кто-то ехал! Но надежда затуманила ей разум лишь на несколько секунд, и эйфория быстро сменилась животным страхом. Машина приближалась сзади — не со стороны шоссе, а с фермы — и она, не видя ничего перед собой, кинулась в сторону от дороги. Там оказался забор из колючей проволоки. Она перелезла через него, снова поранившись, спрыгнула в канаву и прижалась к земле. Услышала, как машина замедлила ход, а потом над ней скользнул свет фар. Машина поехала дальше.

Мириам не стала сразу вылезать из канавы и сама не знала, сколько в ней пролежала. В конце концов она поднялась и перелезла через забор обратно. Руки, ноги, все ее тело было в порезах и ссадинах, трусики пропитались мочой, а рот стал липким от крови. Она снова пустилась в путь, постоянно падая и тут же поднимаясь, но не сдавалась и продолжала идти. Вскоре она добралась до заправочной станции. И ее сотрудники вызвали полицию.

Но было уже поздно.





Сумевшая спастись




Девушка продолжала плакать, звать на помощь и изо всех сил колотить в дверь, сбивая руки в кровь. Она зовет подругу по имени — сначала тихо, а потом все громче и громче, пока ее крик, разносящийся эхом по дому, не заставляет умолкнуть птиц и замереть все живое. Теперь тишину нарушают только ее жалобные крики.

В этой тишине вдруг громко хлопает дверь, и звук этот такой оглушительный, что заставляет содрогнуться даже землю. Ничего громче в своей жизни девушка не слышала.

Она больше не кричит. Она улавливает какое-то движение — это шаги, быстрые и настойчивые, и они приближаются. Падая и извиваясь, она отползает назад и забивается в угол комнаты, где прижимается спиной к стене, обхватывая себя руками. И скалит зубы.

Приближаясь к двери, шаги замедляются. Она слышит шарканье подошв о камень, лязг ключа в замке, щелчок, когда он поворачивается. Ее кровь кипит, и она готова, теперь она готова для него. Она слышит его вздох. Тише, большая девочка. Тише, дурнушка. Сейчас не твоя очередь. Снова раздается щелчок, и ее кровь успокаивается, внутри все расслабляется, словно волна прорвала плотину. На полу растекается лужа горячей мочи.

Уходя, он напевает, и в его голосе звучат слезы.

Что забрал у нее, не верну никогда.





21




Карла ходила по дому, из комнаты в комнату, проверяя и перепроверяя гардеробы, шкафы, заглядывая за двери — вдруг она повесила сумку со святым Христофором на ручку. От усталости у нее кружилась голова, она двигалась медленно и осторожно, будто шла по грязи. Время от времени звонил телефон. Каждый раз, когда это происходило, она смотрела на экран и видела, что звонит Тео. Иногда ее палец замирал над зеленым значком, и она пыталась заставить себя ответить, но каждый раз в последний момент передумывала и либо убирала телефон в карман, либо нажимала на красную кнопку.

Что бы она ему сказала, если бы ответила? Сможет ли она задать ему прямой вопрос? О чем ты говорил с моей сестрой? Что ты делал возле ее дома? Однако на самом деле ей хотелось задать не эти вопросы, а совсем другой. Она еще не сформулировала настоящий вопрос, просто не позволяла себе это сделать.

Карла открыла шкаф на лестничной площадке. Как большая сумка могла оказаться здесь? Она почти не открывала этот шкаф, не открывала по несколько месяцев. Он был забит одеждой, которую она никогда не носила — шелковыми платьями и сшитыми на заказ костюмами, принадлежавшими женщине, какой она не была уже много лет. Она тупо посмотрела на все это, не в силах ничего понять, и закрыла дверцу.

Добравшись до спальни, Карла легла на кровать. И накинула на ноги шерстяное одеяло. Ей ужасно хотелось спать, но стоило закрыть глаза, как перед ними сразу возникали Тео с Анджелой, ругающиеся возле дома сестры. Потом эта картина сменялась другой — вот они уже внутри дома и кричат друг на друга. Ей представлялось, что они вернулись в прошлое. И вели себя так же, как в день смерти Бена: Тео — вне себя от бешенства и с безумным взглядом, Анджела — съежившаяся от страха и закрывающая голову худыми руками. В голове у нее снова звучали слова Тео: Как думаешь, она завидовала тому, каким чудесным был Бен? Ты говорила, что она вспыльчивая. Кровожадная. Ты говорила, что она кровожадная. Но ведь она не так сказала? Может, она сказала кровожадное воображение? Теперь уже воображение самой Карлы перенесло ее совсем в другое место: в дом Анджелы на Хейвордс-плейс, где Тео предстал таким, каким выглядит сейчас. Его грузное тело против хрупкости Анджелы во время стычки на лестнице. Карла увидела, как он спускается по лестнице и перешагивает через искалеченное тело ее сестры. Увидела, как он закуривает сигарету, оказавшись на улице.

Она открыла глаза и задумалась: как бы он отреагировал на встречу с Анджелой через столько лет? Была ли эта встреча единственной? Или были другие, о которых она не знала? Ей было больно сознавать, что они оба от нее что-то скрывали. Она просто не могла понять почему. Убийство Дэниела, а теперь еще и это… Она застыла, чувствуя, как от горя лишается разума.

Карла вскочила с кровати. Она обязана найти медальон святого Христофора, который ее сын никогда не носил. Он должен быть где-то в этом доме, раз его нет в доме Анджелы. Она снова принялась за поиски, переходя из комнаты в комнату, — перед ее глазами мелькали черные пятна, в ушах не смолкал ровный гул, ноги едва переступали, когда она спустилась вниз и вновь поднялась к шкафу на лестничной площадке, к шелковым платьям и сшитым на заказ костюмам. Внизу в шкафу стояли бледно-голубые коробки из-под обуви. Карла открывала их одну за другой, обнаруживая внутри серые замшевые сапоги, туфли на шпильках с красной подошвой, ярко-зеленые босоножки на черных каблуках. В последней оказались не туфли, а пластиковый мешок с пеплом. Карла присела на корточки и прерывисто выдохнула. Так вот ты где!

Она так и не решила, что делать с ней. С Анджелой.



После похорон они с Дэниелом пришли сюда, в дом Карлы. Устроившись рядом на диване, пили чай в полной тишине, а пластиковый пакет лежал перед ними на кофейном столике. Воздух в доме был тяжелым, а в атмосфере витало чувство стыда. Дэниел выглядел бледным, худым, опустошенным и тонул в темном костюме, пропахшем сигаретным дымом.

— Где она была счастлива? — спросила Карла, глядя на пакет на столике. — Это должно быть место, где она была счастлива.

Она почувствовала, как плечи Дэниела приподнялись и тут же обмякли.

— Я не помню, чтобы она когда-то была счастлива, — сказал он.

— Это неправда.

Он шмыгнул носом.

— Ты права. Я помню, как она была счастлива на Лонсдейл-сквер. Но мы же не можем развеять прах там? — Он наклонил голову, открыл рот и расправил плечи. — Она очень долго жила в одиночестве, — добавил он.