Тлеющий огонь

Изуродованная внешне и внутренне, она постоянно кричала на него или на его отца, хотела сделать его таким же несчастным, какой была сама, не могла выносить, когда он смеялся, играл или радовался.

Вот оно что! Он опять думает о матери. Почему она всегда у него в голове? Это она виновата, та уродина сзади, это она заставила его вспомнить мать. Он всегда думает о ней, когда занимается разными делами: ведет машину, пытается уснуть, смотрит телевизор, находится в компании девушек. Но хуже всего то, что она заставляет его ощущать внутреннюю пустоту, будто ему не хватает крови, чтобы ее заполнить. И он ничего не может с этим поделать. И не видит ничего, только красный цвет.





14




Айрин очень волновалась за Лору. На кухне, разогревая на маленьком огне тушеную фасоль, которую собиралась положить на тосты (Карла бы этого не одобрила), она размышляла, не стоит ли позвонить Лоре и убедиться, что с ней все в порядке. Хоть девушка и заверила ее в этом («Золотко, вы же знаете, у меня все хорошо!»), но выглядела рассеянной и встревоженной. Правда, она только что потеряла работу, так что ее беспокойство было вполне объяснимым. Однако казалось, будто дело не только в этом. Сегодня Лоре было явно не по себе в обществе Айрин, чего Айрин за ней раньше никогда не замечала.

Не то чтобы она знала ее очень давно. Они начали общаться всего пару месяцев назад, но Айрин быстро прониклась к девушке симпатией и стала проявлять о ней заботу. В ней чувствовалась какая-то повышенная ранимость и такая беззащитность, что Айрин за нее боялась. Люди подобного сорта оказываются особенно уязвимыми перед злом, существующим в мире. И Айрин, оставшись без Анджелы, сблизилась с этой уязвимой молодой женщиной.

Конечно же, она понимала, насколько опасно было позволить себе увидеть в Лоре своего рода замену Анджеле. В определенном смысле они были очень похожи: обе веселые, добрые и отзывчивые. Как в Анджеле, так и в Лоре Айрин больше всего ценила то, что они не мучились сомнениями. Лора просто не допускала, что Айрин не освоит новое мобильное приложение на смартфоне, а Анджела не допускала, что она останется равнодушной к творчеству Салли Руни. Ни та ни другая не сомневались, что Айрин посмеется над грязной шуткой (она бы точно посмеялась, если бы шутка оказалась смешной). Они не считали ее физически беспомощной, ограниченной или утратившей интерес к окружающему миру. В отличие от Карлы, не видели в ней зануду и старую дуру.

Айрин было восемьдесят, но она не чувствовала себя восьмидесятилетней. Не только потому, что, несмотря на растяжение лодыжки, оставалась энергичной и подтянутой женщиной, а потому, что чувствовать себя на восемьдесят просто невозможно. Никто не чувствует себя восьмидесятилетним. Размышляя об этом, Айрин пришла к выводу, что ощущает себя лет на тридцать пять. Может, сорок. Это хороший возраст, не так ли? К этому времени вы уже четко знаете, что представляете собой. Вы уже утратили взбалмошность или неуверенность, но еще не успели ожесточиться и озлобиться.

Но все дело в том, что вы ощущаете себя определенным образом внутри, и, хотя люди, которые знают вас всю жизнь, могут по-прежнему видеть вас именно такой, новых знакомых, способных воспринимать вас не как набор возрастных недугов, оказывается крайне мало.

А в окружении Айрин почти не осталось людей, которые знали ее всю жизнь. Почти все ее старые друзья, ее и Уильяма, уже давно уехали из города, поближе к детям или внукам. Тогда это не особенно беспокоило Айрин, потому что, пока был жив Уильям, она не чувствовала себя хоть сколько-нибудь одинокой. А потом в одно солнечное мартовское утро шесть лет назад Уильям отправился за газетой, но домой так и не вернулся, скоропостижно скончавшись у газетного киоска от сердечного приступа. Айрин всегда считала, что он силен как бык и будет жить вечно. Сначала она думала, что сама умрет от шока, но шок прошел, уступив место горю и скорби, что оказалось еще тяжелее.



Хлопнула дверь, и Айрин от неожиданности вздрогнула. Соседняя дверь. Айрин хорошо знала этот звук. Она с трудом поднялась на ноги и, подавшись вперед, посмотрела в окно, но никого там не увидела. Наверное, Карла опять занимается неизвестно чем. Анджела умерла два месяца назад, а Карла по-прежнему изо дня в день приходила в ее дом «разбирать вещи», хотя Айрин при всем желании не могла себе представить, что там было разбирать: вещей у Анджелы было очень мало. Карла и Анджела родились в богатой семье, и деньги у них были. Карле, похоже, удалось не растратить большую часть своих, а у Анджелы кроме дома ничего не осталось. Она жила на скудный заработок внештатного редактора и копирайтера. Ребенка родила рано от преподавателя университета, в котором училась. Роман оказался неудачным, беременность неожиданной, а жизнь Анджелы исковерканной. Айрин знала, как нелегко ей пришлось, каких усилий стоило сводить концы с концами, растить сына и бороться со всеми своими демонами.

Считается, что без детей жизнь не может быть полной, но это не так. Айрин с Уильямом хотели детей, но завести их у них так и не получилось. Однако жизнь, которую она прожила, была счастливой. Любящий муж, работа в приемной стоматолога, которая понравилась ей больше, чем она ожидала, волонтерство в Красном Кресте. Походы в театр, отдых в Италии. Чем это плохо? Но, если честно, ей не хотелось подводить под всем этим черту. И, что бы ни думали люди, она продолжала строить планы на будущее и не считала, что находится на пороге смерти. Она хотела посетить виллу Чимброне в курортном городе Равелло и Позитано, где снимали «Талантливого мистера Рипли». Ах да, еще и Помпеи!

Айрин прочитала в одной газетной статье, что самые счастливые люди на земле — это незамужние бездетные женщины. Она понимала почему: это и свобода, и отсутствие ответственности перед кем бы то ни было, и возможность жить так, как нравится. А если кого-то полюбишь, уже никогда не сможешь быть по-настоящему свободным, разве не так? Тогда уже будет слишком поздно.

После смерти Уильяма Айрин впала в одно из своих «настроений». Теперь это называли депрессией, хотя в дни ее молодости это было просто «плохим настроением». Анджела называла его «тоской собачьей». Айрин и в молодости время от времени впадала в тоску. Иногда приступ загонял ее в постель, а иногда приходилось маяться на ногах. Тоска накатывала внезапно. Иногда ее причина была понятна (как последний, третий выкидыш Айрин), а иногда она наваливалась неожиданно, в самые хорошие дни. Айрин всегда держалась, никогда не теряла себя благодаря Уильяму. Он всегда ее спасал. А потом, когда Уильяма не стало, в ее жизнь чудесным образом вошла Анджела.



В 2012 году, когда умер Уильям, Рождество подкралось незаметно. Каким-то образом появление на полках магазинов рождественских украшений и угощений прошло мимо Айрин, она не слышала звучавшей повсюду назойливой рождественской музыки, а потом вдруг на улице стало очень холодно, наступил декабрь, и прохожие на улице несли елки.

Получив приглашения приехать на Рождество — одно от своей подруги Джен, приехавшей с мужем в Эдинбург, а другое — от едва знакомого двоюродного брата, который — подумать только! — жил в Бирмингеме, Айрин отклонила их, почти не раздумывая. Она объяснила это опасением, что вряд ли выдержит рождественское путешествие, что было чистой правдой, хотя настоящая причина, по какой она хотела остаться дома, заключалась в другом. Если она проведет Рождество в этом году не одна, то первым годом без Уильяма станет следующий или год после него. Но теперь до конца ее жизни все рождественские праздники будут проходить без Уильяма, так что лучше начать привыкать к этому сразу.

Анджела, относившаяся к подобным вещам с пониманием, сказала, что Айрин следует заглянуть к ней хотя бы в канун Рождества.

— Мы с Дэниелом купим еду в «Дели-гриль», — сказала она, — вкуснейшие отбивные из баранины. Не хочешь составить нам компанию?

Айрин поблагодарила, сказав, что это звучит очень заманчиво. Днем двадцать четвертого она вышла, чтобы сделать прическу и накрасить ногти, а также купить небольшие подарки: экземпляр «Зайца с янтарными глазами» Эдмунда де Вааля для Анджелы и карту на покупку художественных принадлежностей для Дэниела.

Вернувшись домой, она едва успела положить вещи, как услышала очень странный звук, похожий на стон или даже мычание. Этот удивительный животный звук резко оборвал другой — словно разбилось стекло или фарфор. Затем послышался крик:

— Видеть тебя не могу! Всего четыре часа дня, а ты посмотри на себя! Просто посмотри на себя! Господи! — Голос Дэниела был высоким и сдавленным, каким говорят люди, доведенные до белого каления.

Голос Анджелы был голосом человека, уже перешедшего эту черту.

— Убирайся! — кричала она. — Вон отсюда… ублюдок! Боже, как же мне жаль…

— Чего? Чего тебе жаль? Не стесняйся! Скажи! Чего тебе жаль?!

— Мне жаль, что я тебя родила!

Айрин услышала грохот, будто кто-то рухнул с лестницы, и входная дверь хлопнула так, что, казалось, содрогнулась вся терраса. Она увидела из окна, как мимо пронесся Дэниел — вне себя от бешенства, со сжатыми кулаками. Несколько секунд спустя на улицу вышла Анджела; она была так пьяна, что не могла стоять и опустилась на землю. Айрин пришлось выйти и помочь ей подняться. Ей удалось — путем уговоров, увещеваний и вежливого и не очень урезонивания — затащить Анджелу внутрь и уложить в постель.

Анджела все это время что-то бормотала себе под нос, временами едва слышно. Однако Айрин сумела разобрать, как она сказала:

— Знаете, меня все уговаривали от него избавиться. А я не послушалась. Я не послушалась. О, как же мне жаль, что мне не повезло так, как тебе, Айрин.

— В чем мне повезло? — переспросила Айрин.

— Быть бесплодной.



Айрин снова увидела Анджелу только на второй день Рождества. Анджела пришла с книгой (сборником рассказов Ширли Джексон) и коробкой шоколадных конфет, извиняясь за несостоявшийся ужин.

— Мне очень стыдно, Айрин, — сказала она. — Я чувствую себя ужасно, просто ужасно, но… дело в том, что мы с Дэниелом поссорились…


Судя по всему, она не помнила, как упала, и о том, что говорила потом. Айрин все еще злилась, испытывая желание напомнить Анджеле ее слова и сказать, как ей было больно. Анджела, должно быть, увидела что-то в выражении ее лица, а может, и вспомнила, потому что вдруг покраснела и смутилась.

— Это не я, ты же знаешь. Это все спиртное, — сказала она и тяжело вздохнула. — Знаю, это меня не оправдывает.

Так и не дождавшись от Айрин ответа, она сделала шаг вперед, коснулась губами ее щеки и повернулась к двери.

— Когда они появляются на свет, — сказала она, берясь за дверную ручку, — вы держите их на руках и представляете себе их чудесное, счастливое будущее. Не богатство, не успех, не славу или что-то в этом роде, а счастье. Счастье! Да пусть весь мир пропадет пропадом, лишь бы они были счастливы.





15




Карла стояла, пытаясь сосредоточиться, на кухне Анджелы, где было пусто, если не считать старого чайника на столе возле плиты. Ее мобильник гудел и гудел, но она не хотела даже посмотреть, кто звонит. Это наверняка либо Тео, либо полиция, а она была не в том настроении, чтобы с ними беседовать. Агент по недвижимости уже звонил ей, желая назначить время для осмотра дома, чтобы они успели выставить его на продажу в конце весны, как раз к пиковому сезону покупок жилья. Карла чувствовала, что общения с агентом и жившей по соседству Айрин хватило ей с избытком.

Она открыла шкафы над раковиной, снова их закрыла, потом проверила внизу. В шкафах было пусто. Она знала, что там ничего нет. Она сама все из них убрала. Что, черт возьми, она делает? Она что-то ищет. Что? Телефон? Нет, он лежит в кармане. Сумка с короткими ручками! Где она оставила сумку?

Карла вышла из кухни и вернулась в коридор и только тогда заметила, что оставила входную дверь открытой. Господи Иисусе! Она действительно теряет рассудок. Толкнув дверь, она захлопнула ее. Потом повернулась и бесцельно уставилась на стену рядом с кухонным дверным проемом, где остался след от некогда висевшей на ней картины. Что там висело? Она не могла вспомнить. Разве это важно? Что она делала? И зачем сюда пришла?

Подобной забывчивостью она прежде не страдала. Карла предположила, что причина в недостатке сна: недаром лишением сна пытают, чтобы сломить у человека волю. Она смутно помнила это чувство сразу после рождения Бена. Только тогда невозможность концентрации смешивалась с радостью, как при наркотическом опьянении. Сейчас же это походило на отупение. Или нахождение под водой. Это было больше похоже на то, что она испытывала, когда Бен умер.

Карла вернулась на кухню и, остановившись у раковины, посмотрела на улицу. Затем наклонилась вперед, прижалась лбом к стеклу и заметила девушку, которую встретила у Айрин. Через мгновение та исчезла из вида. Походка у нее была очень странная, шаркающая. С ней было что-то не так. Скользкая. Симпатичная, но зубастая. Доступная для секса. Она напомнила Карле о молодой женщине, которая убила свою подругу. О ней несколько лет назад писали все газеты. Или она ее не убивала? Где это было? Во Франции? Нет, в Италии. В Перудже, точно! Господи, о чем она сейчас думает? Она же ничего не знает об этой девушке, кроме того, что та в свободное время навещает старушек и покупает им продукты. А уже записала ее в семью Мэнсона!

Телефон в кармане опять настойчиво зажужжал, будто разъяренное насекомое в банке, и Карла, скрипнув зубами, снова его не взяла. Чай, подумала она, мне надо выпить чашку чая. И положить побольше сахара. Она вернулась на кухню и включила чайник. Потом открыла шкаф над раковиной. В нем по-прежнему было пусто. О господи!

Карла снова выключила чайник и медленно поднялась наверх, чувствуя себя совершенно измотанной. Ноги налились свинцом. Наверху она остановилась, повернулась и села, глядя через лестницу на входную дверь. Там на полу возле батареи когда-то лежал небольшой персидский ковер. А здесь, на верхней ступеньке, рядом с ней, на ковре была прорезь. Она провела пальцем по ее аккуратным краям длиной в дюйм или два. Все имеет свой срок годности. С кончика ее носа упала слеза. Вот и у Энджи срок годности истек, подумала она. Как и у всех нас.

Вытерев лицо, Карла поднялась и направилась в старую комнату Дэниела в задней части дома. Комната была пуста, если не считать старой односпальной кровати и шкафа с болтающейся дверцей, которые фирма по продаже подержанной мебели даже не стала брать. Положив блокнот, который держала в руках, поверх стопки бумаг внизу шкафа, Карла плотно закрыла дверь. Затем вынула из кармана собачий поводок и сбросила с плеч пальто. Она закрыла дверь спальни, зацепила конец кожаного поводка за крючок для одежды и подергала, проверяя, как держится. Оставив поводок висеть, снова открыла дверь и не торопясь побрела по коридору к комнате Анджелы, ведя кончиками пальцев по штукатурке.



После того как Анджела отправила Дэниела в школу-интернат, Карла навещала ее все реже и реже и в конце концов вообще перестала к ней приходить. Какой-то конкретной причины для этого не было — вернее, не было одной конкретной причины; просто она поняла, что больше так продолжаться не может. С вымышленной йогой было покончено.

Прошли годы. Однажды ночью, через шесть или семь лет после смерти Бена, Карлу разбудил телефонный звонок. Он раздался после полуночи, когда телефонные звонки не предвещают ничего хорошего. Она ответила не сразу, стараясь избавиться от сонливости, вызванной снотворным.

— Могу я поговорить с Карлой Майерсон? — спросила женщина.

У Карлы сжалось сердце: Тео находился в Италии, сидел в каком-то уединенном деревенском доме в Умбрии и пытался писать, а люди там ездили как бог на душу положит. Да и сам Тео там ездил не лучше — казалось, он ничем не хотел выделяться среди местных жителей.

— Миссис Майерсон, не могли бы вы приехать в полицейский участок Холборна? Нет-нет, все в порядке, но у нас тут… Мисс Анджела Сазерленд — это ваша сестра? Да, с ней все в порядке, она просто… немного перебрала со спиртным и попала в неприятности, и нужно, чтобы кто-нибудь ее забрал. Вы можете это сделать?

Карла вызвала такси, накинула пальто и вышла из дома под струи холодного лондонского дождя, не зная, пугаться ей или злиться.

В полицейском участке было тихо и горел яркий свет. В зале ожидания сидела женщина. Она тихо плакала и повторяла:

— Я просто хочу его увидеть. Просто хочу убедиться, что с ним все в порядке.

Женщина за стойкой регистрации, вполне возможно та, с которой Карла говорила по телефону, кивнула ей.

— Домашнее насилие, — пояснила она, указывая на плачущую женщину. — Он ее бьет, она звонит нам, а потом передумывает предъявлять обвинения. — Она закатила глаза. — Чем я могу вам помочь, дорогая?

— Я приехала забрать Анджелу Сазерленд. Это моя сестра. Мне сказали, что она здесь.

Женщина проверила что-то в компьютере, кивнула и обратилась к кому-то в комнате за своей спиной:

— Джон, ты не приведешь сюда миссис Сазерленд? Да, здесь ее сестра. — Она снова повернулась к Карле: — Она слишком много выпила и устроила сцену на стоянке такси.

— Сцену?

Женщина снова кивнула.

— Она оскорбляла человека, стоявшего в очереди, человека, который, судя по всему, сам на это напрашивался, но в любом случае ваша сестра не стеснялась в выражениях, и когда один из таксистов попытался вмешаться, ему тоже досталось. Он вызвал полицию, а когда появилась пара наших сотрудников, она послала их подальше, причем в самой грубой форме.

— Господи! — Карла была потрясена. — Боже, какой стыд! Она… она никогда так себя не вела, это совсем на нее не похоже… вообще-то она очень воспитанный человек.

Женщина улыбнулась.

— Ну, спиртное нередко творит забавные штуки, разве не так? Если вас это утешит, мне кажется, что ей очень стыдно за себя. Никаких обвинений предъявлено не было, так что ничего страшного на самом деле не произошло. — Она наклонилась вперед и понизила голос: — Если честно, я думаю, что она сама немного испугалась.

Самым ярким воспоминанием Карлы о той ночи было чувство стыда. Стыд за то, что ее вызвали посреди ночи забрать свою пьяную и буйную младшую сестру, был сущей мелочью по сравнению со стыдом, который она испытала, увидев, во что превратилась Анджела, пока они не встречались. Исхудавшая, сутулая, с ввалившимися глазами и синими прожилками на гладких щеках.